— Значит, ей стало лучше?

— Нет, но когда я рассказываю ей о тебе, я, по крайней мере, отвлекаю ее от грустных мыслей.

— И ты все еще не хочешь взять у меня цветы жасмина? — спросила я и тут же пожалела об этом, потому что лицо Тхань помрачнело.

— Нет, не нужны мне эти цветы. Я просто хотела бы, чтобы ты пошла вместе со мной ко мне домой. Когда моя мама увидит тебя, она хотя бы на пару часов отвлечется и, может быть, будет спокойно спать. Она непременно хочет познакомиться с тобой.

После ночной прогулки меня мучили угрызения совести по отношению к своим родителям, пусть даже они абсолютно ничего об этом не узнали. Цветы я, конечно, сохранила и спрятала их у себя под кроватью. До сих пор я не почувствовала ни положительного, ни отрицательного их воздействия. Поэтому я оставила жасмин на прежнем месте.

— Хорошо, я пойду с тобой, — сказала я, потому что не хотела расстраивать Тхань. — Лучше всего, если мы проберемся через то место в заборе, где ты всегда проходишь, когда идешь сюда.

Я сама испугалась своей отваги. Если слуги заметят, что меня нет, они поднимут тревогу. И моя мать, без сомнения, посадит меня под домашний арест на целый месяц. Но я не могла поступить иначе. Если я могла поспособствовать тому, чтобы мама Тхань пожила хотя бы еще немного, я готова была пойти на риск.

Таким образом, мы с подругой пролезли через живую изгородь, в которой был просвет, достаточный для того, чтобы через него могла пробраться худенькая девочка. Спешившие мимо прохожие удивленно озирались на нас, однако им не было до нас никакого дела.

Когда мы шли по дороге в храм, я уже увидела часть города, но это было ничто по сравнению с тем, что показала мне Тхань. Нищета, которую великодушно маскировала ночь, теперь была видна во всех подробностях, так что едва можно было бы поверить, что речь идет об одном и том же городе. В той части, где жили французы, улицы были вымощены брусчаткой, они были чистыми, а дома — светлыми и высокими, и там же имелись парки с прекрасными цветами. Зато в нижней части города многие улицы занесло илом и грязью, в канавах гнили отбросы и дохлые крысы, а люди, стараясь не дышать, спешили быстрее пройти мимо.

Меня охватил ужас, когда я увидела лежащую посреди дороги мертвую собаку. Казалось, по ее черепу проехала повозка. Кровь стекала в лужу. Собаку убили, очевидно, совсем недавно, потому что кровь еще не свернулась.

— Это приносит счастье и удачу, — заметила Тхань, когда увидела, на что я смотрю.

— Увидеть мертвую собаку — хорошая примета? — в ужасе спросила я. — Но почему?

Тхань пожала плечами:

— Этого я не знаю. Старые люди так говорят, а молодые в это верят.

Я с отвращением отвернулась. Одновременно я спросила себя, как суеверные люди могут верить в такие ужасные вещи.

Через пару улиц мы добрались до Телона[8]. Об этом месте мои родители никогда не говорили, зато много говорили слуги. Здесь, по их словам, было полным-полно опиумных притонов. И французы, и вьетнамцы ходили туда, чтобы забыть свои заботы, или для того, чтобы найти свою смерть в состоянии наркотического опьянения. Тогда я, конечно, не имела ни малейшего понятия о том, что такое на самом деле опиум, однако истории о местах, где люди употребляли его, будили мою фантазию, и я представляла себе, как на самом деле может выглядеть такой притон внутри.

— А ты знаешь, где находится опиумный притон? — прошептала я Тхань, и мне показалось, что все люди на улице уставились на меня.

Мой тонкий аозай бросался в глаза еще в бедном квартале, правда, там у людей было слишком много собственных забот. Здесь же, как мне казалось, все буквально сверлили меня взглядами.

— Вон там, на той стороне, один из них! — храбро объяснила мне Тхань и указала на здание слева от нас.

Это было деревянное строение, стены которого были покрыты синей краской. Над дверью кто-то прицепил металлического дракона. Рядом висел китайский фонарик с синими кистями. Маленькие окна были закрыты темными занавесками.

Это было совсем не похоже на то, что я представляла себе в своих фантазиях.

— Ты уже бывала в таком домике? — спросила я, потому что думала, что Тхань способна на все.

Она отрицательно покачала головой.

— Нет, туда детей не пускают. Даже тогда, когда они просят опиум для своих больных матерей.

Тхань печально опустила голову.

— Значит, ты уже пыталась?

— Да, потому что я слышала от рыбаков, что опиум заглушает боль. Но, даже если бы меня туда и пустили, у меня все равно не хватило бы денег. Империя дракона — очень дорогое удовольствие, слишком дорогое, если человек живет только ловлей рыбы.

— Ах, какие красивые девочки! — прозвучал вдруг позади нас чей-то певучий голос.

Голова Тхань моментально повернулась туда. Я заметила, как ее глаза расширились от страха.

Когда я обернулась следом за ней, то уперлась взглядом в морщинистое лицо какой-то старухи. Она улыбалась, но эта улыбка не соответствовала выражению ее глаз, которые пристально и оценивающе смотрели на нас.

Тхань схватила меня за руку. Я сочла, что мы должны поздороваться с этой старухой, но еще до того как я успела это сделать, Тхань дернула меня в сторону и потащила за собой. Мне не оставалось ничего иного, кроме как успевать за ней. А она мчалась так, словно за нами гналась целая свора диких собак.

— Давай же, быстрей! — подгоняла меня Тхань, когда ей стало трудно тащить меня за руку. — Нам нужно убежать отсюда!

Мы мчались по грязи, брызги которой попадали на тонкий шелк моей одежды.

— А что это за женщина? — спросила я, когда Тхань наконец замедлила бег и отпустила мою руку, потому что я уже и сама успевала за ней.

— Это одна из тех, кого ты должна опасаться, — задыхаясь, сказала она. — Это продавщица девственниц. Она заставляет называть себя «тетя» и берет под свое покровительство девочек, сбежавших из дому. Затем, когда девочки достигают нужного возраста, она продает их девственность мужчинам.

— Девственность? А что это такое? — Это слово я слышала в первый раз.

Тхань остановилась и удивленно покачала головой:

— Как, ты этого не знаешь?

— Нет.

Мне показалось, что это то, о чем и самой Тхань еще рано было знать. Когда она в конце концов объяснила мне, что это такое, у меня запылали щеки и я поняла, о чем иногда шептались девочки-служанки.

— Говорят, что если мужчина силой возьмет девственницу, то это принесет ему счастье и удачу, — добавила Тхань.

При этих словах перед моими глазами опять возникла раздавленная собака, и вдруг меня охватил сильный страх. Мне стало еще страшнее, чем тогда, перед хранительницей храма, чьи слова я уже успела вытеснить из своей памяти.

— Как далеко до хижины твоей матери? — спросила я и настороженно оглянулась через плечо.

К счастью, старуха не стала нас преследовать.

— Уже недалеко. — Теперь и Тхань стала спокойнее. — Моя мать всегда предупреждает, чтобы я держалась подальше от таких женщин, как эта, — сказала она. — Мы не должны рассказывать ей, что встретились с этой торговкой, слышишь? Это всегда очень расстраивает ее.

Я могла это понять. Какая мать хотела бы, чтобы ее дочь изнасиловали? Чтобы она, вся окровавленная, лежала в придорожной канаве лишь потому, что какой-то мужчина захотел, чтобы ему сопутствовала удача?

Через некоторое время мы добрались до порта, где между пароходами и моторными лодками покачивались джонки и маленькие парусники. Красные паруса джонок всегда напоминали мне спинные плавники дракона, и, наверное, создатели этих кораблей пытались воплотить именно этот образ. Возможно, они также верили, что такая форма паруса приносит кораблю удачу, однако сегодня после обеда я начала сомневаться в приметах, якобы суливших людям счастье и удачу. Цветы жасмина из старых храмов, драконы, раздавленные собаки, обесчещенные девственницы… Я не видела в этом никакой связи.

О хижине Тхань у меня тоже было свое романтическое представление, но вид жилища моей подруги разочаровал меня еще больше, чем опиумный притон.

У притонов был простой и даже безобидный вид, а вот дом Тхань представлял собой обыкновенный сарай, сделанный из дерева, жести и рисовой бумаги. Настоящей крыши у него не было. Но все же он стоял на сваях, так что вода не сразу добиралась до него, когда ее уровень в Меконге повышался. По правде сказать, эти деревянные сваи были усеяны ракушками и казались довольно дряхлыми. Любая мощная волна сразу же разрушила бы их и унесла жильцов этого дома в пучину, на верную гибель.

— Нам еще повезло, что мы живем не в квартале бедняков, — сказала Тхань, когда мы подходили к ее скромному жилищу. Ее, казалось, не смущал вид их хижины. — Мы, может быть, живем так же бедно, как и они, но зато утром я всегда вижу воду и у меня есть своя лодка, на которой я могу уплыть в направлении моря.

Я была потрясена. Здесь ведь невозможно было жить! Тем более такому тяжелобольному человеку, как мама Тхань.

— Идем со мной, — весело сказала моя подруга и стала карабкаться наверх по шаткой лестнице.

Я последовала за ней, несмотря на то что гнилое дерево оставляло зеленые следы на моем аозай. Мой наряд все равно уже был испорчен.

Внутри было тихо и спокойно. Я не могла припомнить, чтобы когда-нибудь в нашем доме бывала такая всепоглощающая тишина. Конечно, там тоже никто не кричал, но всегда были слышны какие-то звуки: дребезжание кастрюль, разговоры слуг, музыка, которую слушала моя мать, заведя граммофон. Здесь же, казалось, тишина заполняла каждый уголок маленького помещения.

— Мама, я уже вернулась! — крикнула Тхань, торопливо подходя к деревянной бочке с водой и наполняя миску.

Мне стало не по себе, и я остановилась у двери. Я была потрясена нищетой, царившей в хижине. И запах здесь был ужасным: воняло рыбой и болезнью.