Оливия Стилл - Жара в Архангельске-2

— Оливу ты тоже обещал осыпать золотом и бриллиантами? — насмешливо спросила Аня.

— Нет, конечно! — выпалил Салтыков, — У неё внешность кухарки. А ты царица, Анго… Настоящая царица…

— Однако кулон-то золотой ей подарил, а не мне, — заметила Аня.

— Я тебе с бриллиантами подарю, в десять раз дороже.

— Ох, и краснобай же ты, Салтыков!

— Почему краснобай?

— А что, не краснобай разве? Ты и Оливе мозги заплёл в своё время…

— Да с чего я ей заплёл, — отмахнулся он, — Так, от нехуй делать с ней замутил… Я же не знал тогда, что встречу тебя, так бы я на неё и не посмотрел…

— Ну конечно!

— Анго, ну почему ты мне не веришь?

— Учусь на чужих ошибках.

Несколько секунд прошло в молчании. Салтыков как будто что-то обдумывал.

— Анго, — сказал он, наконец, — А если бы я предложил тебе выйти за меня… ты бы согласилась?

Аня опешила. Она ожидала всего, но только не этого.

— Ты же уже делал предложение Оливе, — усмехнулась она.

— Это была одна из самых больших глупостей в моей жизни. К тому же я был пьяный тогда, ничего не помнил. А она, конечно, уцепилась за возможность выйти за меня замуж и поселиться в Архангельске. Я уже вообще начинаю думать, что моя персона ей нужна только для того, чтобы из Москвы уехать…

— Не совсем, — усмехнулась Аня, — Просто до тебя у неё никого практически не было.

— Я знаю, — сказал Салтыков, — Сам убедился, насколько это запущенный случай.

Аня закрыла глаза, делая вид, что засыпает. Она лежала на спине в одной короткой комбинации поверх одеяла и чувствовала на своём теле похотливый взгляд Салтыкова. Он, не отрываясь, смотрел на её вздымающуюся от дыхания грудь, на линии её бёдер, красивые, жадные до поцелуев губы, большие закрытые глаза, и чувствовал неотвратимое влечение к ней. Кровь шибанула ему вниз; он с трудом сдерживал себя, чтобы не взобраться на неё. Салтыков коснулся ладонью её волнистых волос — они были мягкие и шелковистые на ощупь, а не жёсткие как у Оливы. Не в силах более сдерживаться, он принялся жадно целовать это тёплое женское тело, пахнущее чуть-чуть духами «Laсostе».

Аня не оттолкнула его в первую минуту и даже отвечала на его поцелуи. Салтыков отметил про себя, что она неплохо целуется, и что Оливе до неё далеко. Но как только он, заведясь по полной программе, попытался проникнуть в неё, Аня ловко выскользнула из его рук.

— Анго! — взмолился он, — Анго, я люблю тебя, пожалей меня, Анго! У меня же там всё болеть будет…

— А разве я имею на это право? — отвечала она, не прекращая, однако, дразнить его собой, — Пожалеть тебя в данной ситуации может пока только Олива. Ведь она будет твоей женой…

— Не говори мне об Оливе, — отрезал Салтыков, — Она не будет моей женой. Я тебе клянусь!

— Оливе ты тоже клялся, — парировала Аня.

— Анго! — он жадно припал к её ногам, — Анго, Анго… Ну что мне сделать для того, чтобы ты мне поверила?!

— Для начала избавить меня от двойственной ситуации, — отрезала она, — Я не смогу допустить никакой близости между нами до тех пор, пока ты остаёшься женихом Оливы.

— А если я избавлюсь от Оливы… ты будешь со мной? — спросил Салтыков, целуя ей руки, — Да? Да? Скажи: да?

— Посмотрим, — холодно отвечала Аня, — Пока это только слова. А слова ничего не решают.

Салтыков озадаченно замолчал. Было ясно, что эту просто так голыми руками не возьмёшь.

— Иди к себе, — сказала она, — Иди, а то я не высплюсь.

Салтыков молча взял свою подушку и вышел из спальни. Сигареты не помогли ему снять напряжение и он, недолго думая, отправился к Оливе.

Олива спала на диване, свернувшись калачиком. Салтыков в раздумье постоял над ней секунды две. Он ненавидел её, ему захотелось избить её, изнасиловать или как-нибудь ещё сорвать на ней свою злость. Мгновение — и он уже грубо стягивал с неё трусы, навалившись на неё сверху.

— Что ты делаешь? Не надо… — слабо отбивалась Олива спросонья.

— Надо! — отрезал Салтыков, — Раз ты моя будущая жена, то не ломайся, а привыкай к покорности! Раздвинь ноги! Ну?

Олива послушно раздвинула ноги. Салтыков грубо вошёл в неё — даже не вошёл, а уместнее было бы сказать «трахнул». Она закричала от боли.

— Не ори, сссука, — прошипел он, зажимая ей рот рукой. У Оливы из глаз брызнули слёзы.

— Мне же больно…

— Потерпишь!

Было больно. Было пипец, как больно. Олива кричала не своим голосом, плакала, сжимала руки в кулаки, чувствовала, как по лицу вместе со слезами струится пот, просила пощады. Салтыков не щадил её.

— Раздвинь ноги! Ещё! Сильнее!!

— Я не… могу… ай, мне больно!!!

— Терпи, мелкий. Терпи…

— Я прошу тебя… я тебя умоляю…

— Терпи…

— Я умоляю тебя… Смилуйся! Пощади! Я прошу тебя… Выпусти меня, пожалуйста…

— Терпи.

Она кричала от боли. Салтыков зажимал ей рот рукой. Оливе казалось, что ей там рвут внутренности железным крючком, но она терпела. А он доводил себя до оргазма.

Он кончил. Олива откинулась на подушки, глотая слёзы. Так прошёл первый в её жизни настоящий секс…

— Что ты ревёшь? — спросил её Салтыков, — Теперь ты уже не девочка.

— Мне больно… там… сильно…

— Ну, ничего, ничего.

Он задремал. Олива, глотая слёзы, положила голову ему на грудь. Что ни говори, а свой первый раз она представляла себе несколько иначе.

«Но раз уж так вышло, то всё, обратного хода нет… — подумала она, засыпая, — Он теперь может делать со мной всё что захочет, и я вынуждена буду всё терпеть, потому что я люблю его и не представляю своей жизни без него…»

Где-то на улице опять завыла собака.

«О, да что ж такое?! Что она всё воет, и в прошлую ночь выла… — в тоске заметалась Олива, — Беду накликает… А-а! Всё равно уже, хуже не будет, потому что хуже уже некуда…»

Розовые лучи зимнего солнца мягко играли на свежевыпавшем снегу всеми цветами радуги. Неподвижные ветви елей, покрытые шапками снега, поражали своей девственной красотой и, если бы не оживлённые голоса за деревьями и не лыжня, проторенная на снегу, можно было бы подумать, что лес этот — охраняемый заповедник, куда не ступала нога человека.

Из-за заснеженных елей проворно выехали двое лыжников и покатили вниз по лыжне. Один был высокий, худощавый светловолосый парень в спортивном костюме; другой лыжник, пониже ростом, была большеглазая девушка с золотистыми кудрями, убранными сзади в хвост. Она довольно неуверенно двигалась на лыжах, в отличие от парня, который красиво гнал своё тренированное тело по лыжне.

— Анго, палки назад! — крикнул он ей, когда лыжня покатилась вниз под горку.

Девушка послушно отставила назад палки и, разогнавшись, покатила вслед за парнем. Кузька (ибо это был он) смело погнал вниз по трамплинам.

— Пригнись! — велел он ей.

Аня не сориентировалась вовремя и, потеряв равновесие, кувыркнулась с трамплина в большой сугроб.

— Ой, мамочки, это был крутой вираж!

— Да с чего, через час будешь и не такие виражи преодолевать, — Кузька протянул ей руку.

— Ты согласен быть моим личным тренером?

— Я согласен! — развеселился Кузька.

Он поднял Аню на ноги, но не успели они съехать вниз с горы, как врезались друг в друга и оба нырнули в сугроб.

— Какая романтика, — произнёс Кузька, лёжа с Аней в снегу, — Лежим тут с тобой, смотрим на голубое небо…

«Ах, если бы вместо Кузьки здесь лежал Димка, — подумала Аня про себя, — Это было бы ещё романтичнее…»

Впрочем, сей факт на данный момент не сильно огорчал Аню. Ей нравился Кузька, с ним было весело и прикольно. Она чувствовала, что тоже нравится Кузьке и это приятно щекотало её самолюбие. К тому же за ней явно ударял Паха Мочалыч: накануне он сказал ей, что она самая красивая девушка на форуме Агтустуд.

— Но я не зарегана на форуме Агтустуд! — смеясь, отвечала Аня.

— Так зарегайся, — предложил ей Павля, — И будешь самой красивой девушкой на форуме.

«Офигеть, сколько у меня тут поклонников, — самолюбиво думала она, считая по пальцам, — Кузька, Павля, Хром, Вайт… Мало их, так ещё и этот… Салтыков… Эх, Димка, Димка, лопушок! Проворонишь ты своё счастье…»

Так думала Аня, когда уже все ехали домой в машине Сани Негодяева. Обогнав впереди едущий грузовик, Саня прибавил газу.

— Ну ты, Саня, гонщик Шумахер прям! — не удержался от комментария Кузька.

— Ой, не гони! — взвизгнула Аня, — У меня аж сердце в пятки ушло…

— Да с чего! — возразил Кузька, — Какой русский не любит быстрой езды!

— Вопрос надо ставить корректнее: какой быстрый ездок не любит «русской», — сострил Павля.

«А если и вправду прибрать к рукам Салтыкова? — промелькнуло у Ани в голове, — А что: жених он перспективный, зарабатывает вполне прилично, да и на морду лица ничего… К тому же, он лучший друг Димки Негодяева: значит, доступ к нему через Салтыкова будет открыт. Ну, а если так-таки ничего не выйдет с Димкой, то хоть Салтыков останется…»

«Олива? — продолжала она рассуждать сама с собой, — А что Олива… Да, она мне подруга, но что я могу, если Салтыков её больше не любит? И то я, считай, помогла ей тогда, подарив эти феромоны, с помощью которых она присушивала к себе парней. Феромоны закончились, закончилась и её власть над ними — сама же она не в состоянии кого-либо привлечь и удержать, не удержит она и Салтыкова, хоть раком перед ним встанет. Ну что ж, её, конечно, жалко, но что делать? И то, она своё уже получила, куда уж больше — так отойди в сторону, не мешай другим строить свою жизнь…»

А Олива тем временем осталась в квартире одна с Салтыковым. Она долго ждала этого момента — остаться с ним наедине, ведь почти всё то недолгое время, когда они жили вместе, с ними рядом постоянно кто-то был. Так же, как и Салтыков, Олива любила гостей, сборища, тусовки, но этих сборищ в их совместной жизни было слишком много, пожалуй, даже чересчур. И она, признаться, устала от них, ей хотелось сказать Салтыкову — давай бросим всё и рванём куда-нибудь, где мы будем вдвоём, только вдвоём. Но Салтыков, будто предупреждая это и боясь, тут же звал Мочалыча или ещё кого-нибудь. Теперь же звать ему было некого: Мочалыч с Кузькой, Райдером и Аней уехали в Малые Корелы; Макс Капалин, прихватив с собой Флудмана и Тассадара, уехал в Питер; Гладиатор уехал к себе в Северодвинск готовиться к зимней сессии, Негод заперся у себя дома и никуда не выходит. Тоска, тоска… Салтыков проснулся и, не разлёживаясь более в постели, тут же высвободился от рук Оливы, обхвативших его за шею, и встал.