Оливия Стилл - Жара в Архангельске-1

— Слишком много счастья за один момент… понимаю… Ты, наверное, не привыкла к счастью. Как голодный человек, который враз объелся тортом.

— Да… — Олива искала, с чем бы ещё сравнить, но видела только снег у них под ногами, — Вот снег, например… Когда он тает на солнце, он плачет… Снегу тоже бывает больно…

Тем временем молодые люди уже свернули на улицу Тимме и остановились у гостиницы.

— Ну что, пойдём домой? А то поздно уже, — сказал Даниил.

— Нет, нет, только не домой! Лучше уж к Негодяевым…

— Нет, к Негодяевым ты не пойдёшь.

— Почему?

— Потому что уже поздно, и они там все пьяные.

— Ну и что? Я не хочу оставаться одна!

— Ты придёшь домой и ляжешь спать. Тебе надо отдохнуть.

— Я не усну, я не усну! Давай тогда здесь останемся, в подъезде!

— Ты сумасшедшая…

— А ты разве не знал?

— Пойдём, пойдём…

— Ещё чуть-чуть! Ещё один миг!

Олива крепко сжала его руку. Он привлёк её к себе:

— Ну чего ты? У нас ещё завтра целый день впереди!

— Я не доживу до завтра…

— Всего лишь несколько часов. Потерпи немного. Ты ляжешь спать, а я приду к тебе во сне. Хорошо?

Они стояли, обнявшись, и ещё полчаса никак не могли расстаться. Олива вцепилась в него мёртвой хваткой — клещами не оторвать.

…Стрелки на часах показывали половину третьего. Олива не могла уснуть — какое-то жуткое волнение охватило её. Пришла смска от Салтыкова: «Абоненент, ну ты чё недоступен? Звони мне завтра в пять часов. Мы пьяные! Очень!»

Через минуту она, быстро одевшись и схватив сумку, выбежала из гостиницы и побежала в сторону центра.

Салтыков и Паха Мочалыч стояли у подъезда и курили. Они только что проводили домой Немезиду, которая уже была так пьяна, что не попадала руками в рукава шубы, а ногами в сапоги. Битый час четверо парней, включая братьев Негодяевых, безуспешно пытались одеть её и выпроводить домой — Немезида ни в какую не хотела уходить.

— Нннет! Я хочу с Саней сфортогррафироваться! — пьяно орала она заплетающимся языком, дрыгая ногами. Сапоги, которые с таким трудом натянули на неё Паха и Салтыков, разлетелись по прихожей в разные стороны.

— Ну йооптыть! — застонал Салтыков, уже сам ослабевший от коньяка, — Зизи, ну я умоляю тебя… Ты же умница, ну будь моей хорошей девочкой…

— Нннет! Изззыди, супостат! — Немезида оттолкнула рукой его скуластую физиономию, — Я с Саней хочу! Вот он, мой Сааанечка… Дай я тя поцелюлююю…

— Я говорил, не надо было давать ей коньяку, — ворчал Павля на ухо Салтыкову, — Экой ты, господи!

— О! Я знаю, — нашёлся вдруг Салтыков и, обращаясь к Немезиде, фамильярным тоном, усвоенным им раз и навсегда с девушками, произнёс: — А куда мы сейчас пойдём! Одевайся, Зизи! Щас мы к ёлке пойдём — будем хороводы водить, песни петь!

— Пойдём! — воодушевилась Немезида, — Пойдёмте к ёлке, будем петь песни!

Она дала себя одеть, парни приняли её под руки и повели. Ноги не держали её: она спотыкалась и горланила на всю ивановскую:

— Смотрите не уроните там её! — крикнул вдогонку Дима Негодяев.

— Да с чего! — ответил Салтыков, — Не уроним — всё нормуль! Зизи, правда нормуль?

— Ик! Ага…

Около ёлки на главной площади города толпились какие-то гопники и сидел пьяный гармонист. Салтыков и тут не растерялся:

— Маэстро! Песню!

Гармонист грянул плясовую. Салтыков схватил одной рукой Немезиду, другой какого-то гопника, и через полминуты вокруг ёлки побежал сумасшедший хоровод. Бежали, ускоряясь всё больше и больше, и в конечном итоге один из гопников, не устояв на ногах, грохнулся наземь, а следом за ним, точно пьяные солдатики, упали остальные…

— Куча мала, ребята!

— Да, клёво сегодня отожгли, — смеялся Салтыков, когда они с Павлей уже отвели домой мертвецки пьяную Немезиду.

— Кстати, ну как тебе Олива? — спросил Павля.

— Олива? Ну… — Салтыков жадно затянулся сигаретой и засмеялся, — Чукча она и есть чукча. А впрочем, — хмыкнул он, загасив бычок, — Что-то в ней такое есть. Не находишь?

— Да, определённо есть какая-то изюминка. Глаза необычные. Вроде я её лицо где-то видел, и в то же время, что-то в ней нездешнее. И акцент…

— Мааасковский!

Внезапно у Салтыкова завибрировал телефон. Пришла смска.

— Ну, Павля! Вспомнишь, вот и оно…

— Что, Олива пишет?

— Да! «Вы где? Я сейчас к вам приду». Пипец, только этого щас и не хватало! Чё отвечать будем?

— Ну скажи ей, что ты спать лёг.

— Окэ, ща напишу… Вот, отправил! Ну пипец — время три часа ночи…

— Однако и правда спать пора, — зевнул Павля.

— Ща докурим и пойдём.

Олива, получив ответ Салтыкова, растерянно остановилась на полдороге. Ей вдруг стало не по себе. Она вспомнила Даниила, его поцелуи, его глаза, и ей стало стыдно. Тоже, поскакушка какая, сорвалась посреди ночи, побежала… Приехала к одному, побежала к другому… «А если б он так же от меня к Никки побежал?» — молнией промелькнуло у неё в голове. Нет, Даниил на такое неспособен, подумала Олива. Каким бы эгоистом и стервецом он ни старался выглядеть, однако не может он сделать подлость, так же как украсть, убить… «Да и смею ли я, такая мерзкая внутри, думать о нём плохо? — подумала она, — Я, которая, встречаясь с одним, побежала среди ночи к другому?! Милый мой, любимый, прости… Я тебя люблю, тебя, тебя одного…»

На следующее утро Олива получила смску от Мими с приглашением в гости. Мими приглашала её одну, но без Даниила прийти Олива просто не могла, хоть и знала, что Мими его недолюбливает и считает «чудиком». Он уже ждал её около высотки; когда она соскочила с троллейбуса и устремилась к нему, Даниил весь просиял от радостной улыбки. Отказать ему, пусть даже ради встречи с подругой, которую полгода не видела, Оливе казалось бессердечным.

Дома у Мими был идеальный порядок. Ни пылинки, ни соринки — вся квартира блестела, точно вылизанная. Мими была перфекционисткой: она всё делала, как однажды сказал ей Салтыков, «на пять с плюсом».

Увидев на пороге Оливу в обществе Даниила, Мими на секунду поморщилась, но тут же изобразила на своём лице улыбку и обняла подругу.

— Пойдёмте пить чай, — сказала она и провела своих гостей на такую же вылизанную и блестящую стерильной чистотой кухню. На полированном столе, кокетливо покрытом чистыми кружевными салфеточками, стояли чайные приборы и пирожные в красивой вазочке.

Оливе очень хотелось есть — она последний раз ела нормально, пожалуй, ещё в Москве, и то задолго до отъезда. Пирожные лишь раздражали её аппетит — ей хотелось не пирожных, а нормальной еды: картошки с мясом, например. Но Мими не предлагала нормальной еды, а попросить у неё Оливе было неудобно.

Чай в тонких чашках был ароматен, пирожные с нежной кремовой начинкой были вкусны, но Олива не чувствовала вкуса ни того, ни другого: всё в этом доме — и пирожные, и стерильный без единого пятнышка стол, и чистые кокетливые занавески с рюшами, и тихая интеллигентная беседа Мими с Даниилом о газете «Наш темп» — всё казалось Оливе приторно, слащаво и ненатурально. Она чувствовала, что Мими на самом деле терпеть не может Даниила и не понимает её; Олива видела её натянутую улыбку, сквозь которую чувствовалась откровенная неприязнь, ей было обидно, что её любимого не принимают таким, какой он есть; но всё это были мелочи на данный момент — Даниил был рядом, и Олива была счастлива несмотря ни на что.

Вечером ей на мобильник позвонил Салтыков. Олива вышла в коридор, оставив Мими и Даниила беседовать в гостиной.

— Привет-привет! — Салтыков даже после вчерашнего держался бодрячком, — Ты где щас?

— Мы у Мими сидим, — Олива сделала ударение на слове «мы».

— И сколько вас?

— Трое: мы с Даниилом и Мими.

— Яасно. А я вчера так убухался, шо пиздец! Какие у тебя планы на вечер?

— У нас пока не знаю, какие планы, — Олива опять сказала «у нас», хотя Салтыков спрашивал конкретно про неё, а не про них с Даниилом.

— А завтра?

— Завтра я уже уезжаю.

— Ыыы. Жалко…

Поговорив с Салтыковым, Олива случайно глянула на часы — было уже половина десятого. Пора было сматываться, о чём она незамедлительно сообщила Даниилу. Провожая гостей в прихожую, Мими облегчённо вздохнула — всё-таки целый день они её тут мурыжили. Влюблённые были настолько поглощены друг другом, что потеряли чувство времени и забыли, что торчать в гостях до такой поры даже как-то неприлично.

Потом Олива и Даниил ещё несколько часов гуляли и торчали где-то в подъезде. Расставаться очень не хотелось, но Оливе надо было укладываться: завтра утром отходил её поезд на Москву…

— До лета, — сказал Даниил и поцеловал её.

— До лета семь месяцев…

— Они пролетят для тебя, как семь дней. Обещай мне, что, когда приедешь в Москву, не будешь замыкаться в себе и депрессовать.

— Постараюсь…

— И в поезде не реветь.

— А вот этого не обещаю…

Однако в поезде Оливе реветь не пришлось. Она нарочно сказала Даниилу, что её поезд рано утром — Оливе не хотелось, чтобы он провожал её. Она боялась, что не выдержит, расплачется прямо там, на перроне, и, глядишь, чего доброго, никуда не уедет. Олива так полюбила Архангельск, друзей, которые в нём живут, что мысль о Москве была ей просто невыносима.

Так она и бродила до поезда по дворам Привоза, мимо укутанных ранними сумерками пятиэтажек, и слушала в плеере Многоточие.