– Помоги мне встать, – говорит он. – Мне нужно вымыться.

До чего же легко совершать простые и понятные действия, над которыми не задумываешься: ухаживать за больным и немощным человеком, подставлять ему плечо, потихоньку передвигать вместе с ним ноги. Помаленьку, помаленьку, давай еще, вот хорошо, ну еще немного, миленький… Прикидывать в уме план реабилитации – надо бы витаминов поколоть. Стол легкий, но питательный: красное мясо, печень, крепкие овощные отвары, свежевыжатые фруктовые соки. И сдать кровь на анализ. Почему он такой холодный?

Анна затыкает ванну пробкой, напускает теплой воды, добавляет пену из фигурного флакона. Марк покорно ждет, сидя на корточках на полу, странно сжавшись, словно человеческое тело, как человеческая речь, неудобно ему.

– Можно, – говорит Анна, пробуя воду рукой.

Она помогает ему войти в ванну. С легким плеском Марк ложится в воду. Анна с удовольствием замечает, что в его лицо возвращаются краски, оно чуть розовеет, кожа теплеет. Анна растирает ему спину, массирует руки, кончики пальцев – чтобы разогнать кровь. Он блаженно потягивается.

– Я хочу есть, – говорит Марк.

– Сейчас, – улыбается Анна. Она счастлива. Она прикидывает, что можно приготовить прямо сейчас, очень быстро. Омлет, пожалуй, и непременно клубнику со сливками. Помнит ли Марк ту лесную клубнику, которую они собирали? Расскажет ли ему вкус ягоды, как Анна тосковала по нему все это время, как искала его и ждала?

– Я принесу тебе полотенце и халат.

– Не уходи, – просит Марк. Он удерживает ее за руку, смотрит странно, жадно. – Не уходи, прошу тебя.

Его ногти впиваются в кожу, но ладонь влажная, и Анна выскальзывает.

– Должна же я приготовить тебе поесть, – смеется она и идет к двери.

За дверью ждет собака.

Она не скулила, не царапала дверь, как делала обычно, если обнаруживала, что хозяйка от нее закрылась. Нет, Мара сидела и ждала, замерев, как статуя. Не взглянув на Анну, собака вошла в ванную.

– Фу, Мара, нельзя, – сказала Анна и попыталась взять псину за ошейник, но она вывернулась, как минутой раньше сама Анна вывернулась из руки Марка.

Шерсть на загривке у собаки встала дыбом, глаз горел нехорошим огнем, верхняя губа приподнялась, обнажая белые клыки. Мара наклонила голову, и Анна поняла, что та готовится к прыжку. Глухое ворчание слышалось из груди собаки.

Марк встал в ванне. Он поднялся слишком быстро, словно на пружинке подпрыгнул, человек не может так моментально встать на ноги… И немедленно в его анатомии проявилось нечто не вполне человеческое.

Марк оказался слишком высоким, хотя только что, когда Анна помогала ему идти, он был нормального, своего роста. Его шея странно искривилась, выгнулась вперед, словно за плечами у него вырос горб, и Анна подумала вдруг с беспокойством, что он не сможет поднять голову, не сможет посмотреть вверх.

Как свинья не может смотреть в небо. У свиней отсутствует выйная связка, которая отвечает в строении мышечно-связочного аппарата за поднятие головы. У человека есть, а у свиньи нет.

И у Марка нет. Кем бы он ни был.

У него очень длинные пальцы… Нет, пальцы нормальные, но каждый продлен словно бы черным когтем, туманным острием.

«Лучи тьмы», – думает Анна.

Глупости, тьма не распространяется лучами. Тьма – всего лишь отсутствие света.

И в это краткое мгновение Анна понимает, что – нет. Тьма не есть отсутствие света. Свет сам по себе. Тьма сама по себе. Она существует, почти всемогущая, связанная некоторыми условиями, для разрушения которых ей нужна человеческая воля. Эта тьма только что вошла в дом Анны… Или она всегда была тут, и это Анна вошла в ее дом и стала служить ее воле.

Огромная, древняя, злая тьма.

И она хочет есть.

Мара прыгает. Ее движения стремительны, но существо в ванне еще быстрей. Оно вытягивает вперед жуткую длинную руку с теневыми когтями, ловит пса за шею и удерживает беспомощно извивающееся животное на весу – человеческих сил на это не хватило бы. Когти, живущие своей собственной жизнью, входят в горло собаки, оттуда начинает течь кровь, капает в ванну, в белую шапку пены.

«Клубника со сливками», – думает Анна.

И кричит:

– Не надо!

Ее вопль отражается от стен, покрытых метлахской плиткой, и гаснет. Все кончено. Собака на полу, ее горло вырвано, свисает розовой гофрированной трубкой. Существо в ванне, уже ничем не напоминающее человека, слизывает со своей конечности яркую кровь. Черным раздвоенным языком.

– Я хочу есть, – говорит оно. – Иди сюда.

Остатками разума Анна понимает – не тело ее имеет в виду Марк, который на самом деле вовсе и не Марк…

И как оно могло быть Марком?

Разве она забыла?

Марк мертв. Мертвые не возвращаются из могил.

…воскресить человека волен только Господь…

Он погиб там, на маленькой станции, прекрасным летним утром…

Анна говорит Марку:

– Бежим.

Бежим, говорит она, невзирая на то, что опоздавшая шестичасовая электричка уже подходит к станции, уже вскрикивает истошно. Анна спрыгивает с платформы на щебень, блестящий на солнце сахаристыми, кристальными боками, ловко, как коза, перескакивает через рельсы, краем глаза успевает заметить, что на белых туфельках сбоку появился мазок мазута; ну да ничего, потом отчистим… Она легко берет высоту противоположного края платформы, словно возносится над ней, над рельсами, щебнем, шестичасовой опоздавшей, над всем этим утром, и говорит Марку: ну же.

Давай, говорит Анна.

Скорей, говорит она.

И Марк кидается за ней.

Электричка вскрикивает истошно.

Он успевает, почти успевает.

Тупая морда электрички толкает его в бок, толчок кажется легким, почти неощутимым, но Марк летит вперед с чудовищной скоростью и ударяется головой о платформу. Реальность тонет в хаосе звуков, каждый из которых по отдельности может свести с ума. Анна на время теряет себя в этом мире, забывает, кто она и что с ней, ее душа летит между рельсов под мчащимся составом, как ненужный сор, пестрый фантик от конфеты… Когда Анна находит себя снова, она уже сидит на краю платформы, голова Марка лежит у нее на коленях. Вокруг стоят люди. Откуда вдруг столько людей на совершенно пустой станции? Белые капри Анны все измазаны – кровью, мазутом, еще чем-то, о чем лучше не думать. Она видит белую кость, торчащую из головы Марка, видит глаз, свисающий на ниточке из глазницы, слышит дыхание, прерывистое, хриплое, слышит удары сердца, и когда до смерти Марку остается всего семь ударов сердца – она еще верит, что он будет жить.

Шесть ударов.

Анна убеждена, что они будут вместе всю свою жизнь.

Пять ударов.

И умрут в глубокой старости, окруженные детьми и внуками.

Четыре.

Непременно в один день.

Три.

Но до тех пор еще далеко.

Два.

Еще целая жизнь, наполненная светом, смехом, путешествиями, любовью.

Один удар.

Она верит до самого конца.

И после – верит тоже.

Анна отступает. Бежать бесполезно. Существо проворнее ее. Оно передвигается с ужасающей скоростью.

– Ну же, – шепчет демон в личине Марка. В личине сползающей, криво надетой, плохо сделанной. – Ну же, чего ты испугалась? Ты ведь сама хотела этого? Хотела вернуть меня, освободить, быть со мной… Так радуйся! Торжествуй! Празднуй победу! Я здесь, я твой. Только покорми меня. Я голоден.

Существо прикасается к ней, и Анна чувствует сначала страх, потом отвращение и только затем холод.

Существо забирает что-то из нее – что-то теплое, привязывающее ее к жизни; но оно и дает что-то.

Знание.

Знание о природе существа приходит к Анне независимо от воли обоих симбионтов.

Все начинается с тьмы – с багровой тьмы. Потом Анна видит женщину, склонившуюся над огнем. Ее лицо выглядит и красивым, и отталкивающим. Она напевает что-то и помешивает булькающее варево в котле – ни за что на свете Анна не согласилась бы попробовать из этого котла, но вон та молодуха, похоже, рада пузырьку с бесцветной жидкостью, который вкладывает ей в руку ведьма. Ведьма – нужное слово найдено. Анна не хочет смотреть, но видит отвратительные подробности земной жизни злодейки, которая варит яды и приворотные зелья – все те же яды, в сущности. Только они не убивают мгновенно, а заставляют жертву снова и снова возвращаться к той, что подлила в вино колдовское варево. Ведьма знается с Сатаной и летает на шабаш. Анна не хочет в это верить, но приходится. Дикие оргии, беспорядочные совокупления и убийство, как апогей. Среди мрака и ужаса лежит на куске холста голый младенец, гукает, беспорядочно размахивает ножками и ручками – но вот ведьмы и колдуны, насладившись своими игрищами, приближаются к нему и начинают разрывать его, живого, на части, погружают пальцы в его глазницы, в разверстый живот, в грудную клетку, и ребенок жив еще, когда ведьма вырывает его маленькое сердце…

Анна видит дальнейшую жизнь ведьмы – хотя это уже не жизнь и не ведьма. Эта не-жизнь начинается с того, что злодейка горит на костре. Ее хриплые крики, ее мольбы только еще больше раззадоривают ликующую толпу. Почему эти люди так радуются, ведь они же сами ходили к ведьме со своими нуждами? Вон та молодуха с приворотным зельем… А тот благообразный гражданин отравил свою жену, тещу и пасынка ради денег, а падчерицу пощадил и теперь женился на ней… Ведьма горит, ее крики все не смолкают, слышен запах горелого мяса.

– Попроси своего отца, чтобы он погасил огонь! – советуют ей из толпы.

И ведьма просит.

Ее новая жизнь – не-жизнь начинается в ледяной пустыне, где уж точно нет никакого огня, так помог ей ее отец. Там также нет ни света, ни тепла, ни милости, ни надежды. Ничего. Только такие же, как она, неприкаянные души бродят по унылой равнине. Но ведьма и тут никому не уступит в склонности ко злу – она начинает терзать подвернувшиеся ей души, якобы за грехи земные, на самом деле – чтобы удовлетворить свою жажду. Муки, которые она сама испытывает, находясь в этом месте, предназначенном специально для того, чтобы заставлять души страдать, оттого ничуть не умаляются, но вскоре она выслуживается, она совершенно забывает и имя свое, и человеческий облик, меняется, трансформируется… Она больше не ведьма, не женщина, вообще не человек – она демон, чистое, абсолютное зло, порождение адской боли и страданий.