И все же дома было хорошо, так хорошо, что уезжать не хотелось. Особенно зимой, когда повсюду лежал снег, полностью засыпавший тропинку, что вела к лесу, и пахло вьюжным воздухом, а не подмаренником и земляникой.

Должно быть, мать почувствовала настроение Анны, потому что сказала, нарушив свое давнее обещание:

– Может, осталась бы, а? Ну, как ты там? Одна, в чужом дому, среди чужих людей. Непристроенная…

На языке матери «непристроенная» означало «незамужняя», и Анне пришлось сдержаться, чтобы не ответить какой-нибудь резкостью. Она только улыбнулась.

– Ну ладно, ладно, – вздохнула мать, пасуя перед этой жалкой улыбкой. – Ну, хоть пару деньков-то, а?

– Меня уволят с работы, – сухо ответила Анна, и вопрос был исчерпан.

Вместе с отцом пошли на станцию за билетом, но тут их поджидала неприятная неожиданность – билетов в продаже не оказалось. Кончились новогодние каникулы, школьники возвращались с экскурсий на свою десятилетнюю каторгу.

– Только СВ, – неприветливо сказала кассирша. Пучеглазая, за своей стеклянной перегородкой, она была похожа на рыбу в аквариуме, которую кто-то жестокий обмотал серым шерстяным платком.

И назвала цену, от которой Анна только вздохнула.

У нее был еще один вариант: поехать на автобусе. В старом автобусе, списанном по выслуге лет в Швеции или Финляндии – в салоне сохранились нечитаемые надписи. В благополучной европейской стране списали транспортные средства, а наши ушлые предприниматели купили и гоняют на них между городами. Ничего, что в салоне холодно и на окнах наледь толщиной с палец, пустяки, что из кресел лезут пружины, что пожилые рессоры только жалостно повизгивают на российских зимних ухабах. Кочки рви, ровняй бугры, пассажир нетребователен, он лишь затянет поясок потуже, чтобы печенка с селезенкой не перемешались, да и едет себе. В дороге выпьет, закусит, в картишки с соседом перекинется. Разве плохо? По крайней мере, ей, Анне, не придется чувствовать неуклонный, страшный ход поезда, не придется думать, справляясь с сердцебиением, одну и ту же бессонную, полночную, горькую мысль…

И тут отец вытащил из кармана потрепанный бумажник.

– Одна у меня дочь-то, – бормотал он, отсчитывая на исцарапанный деревянный прилавок купюры. – Пока в силах еще о ней позаботиться, слава богу. Пока еще работаем!

– Не надо, папа, – сказала Анна. У нее, как всегда на станции, неприятно трепетало сердце, то пропуская положенные удары, то слишком уж торопясь, и она не могла больше протестовать – убраться бы поскорей отсюда.

Рыба-кассирша смотрела на них без интереса.

Весь в розовых разводах, тоже неприятно напоминавших о том, чего не следовало забывать, билет трепетал в руках Анны, когда они вышли на улицу, в метель.

– Спрячь-ка его, а то потеряешь, – делано строго произнес отец. – И горло прикрой. Ишь как пуржит. А ты говоришь – автобус. Никакой автобус не проедет, все дороги занесет.

Поезд на их станции стоял полминуты – ровно столько, сколько надо было, чтобы закинуть вещички и самой преодолеть три обледеневшие ступеньки. Помахать отцу, маме – поезд трогается, катится неуклонно, стремительно, страшно, сминая, давя… Нет, нет, не думать об этом, не сейчас, ночью…

Анна вошла в свое купе и тут же увидела – сначала шубу и потом только соседку. Шуба из чернобурки валялась на полу, а ее владелица лежала навзничь на диванчике, прямо в сапогах. Каблуки у них были как ходули. В воздухе стояло плотное амбре удушающе сладких духов, алкоголя – не перегара, а именно чистого алкоголя. Впрочем, перегар тоже, кажется, присутствовал. Дама не то храпела, не то стонала. С некоторым смущением Анна взирала на свою попутчицу.

– Навязалась на мою голову, – сказала немолодая проводница, подошедшая неслышно. – Что я с ней буду делать? В таком состоянии?

Проводница посмотрела на Анну с досадой – как будто это она довела свою попутчицу до невменяемого состояния, вливая ей, внутривенно, что ли, коньяк и шампанское.

– Ладно уж, размещайтесь. Не мужик же, небось буянить да лапать не станет…

Утешив пассажирку таким образом, проводница поспешно ретировалась.

Лапать Анну нетрезвая попутчица, конечно, не кинулась, но и покоя не дала. Едва только Анна устроилась на своем месте и раскрыла журнал, надеясь найти в нем хотя бы временное избавление от своих невеселых мыслей, – дама пришла в себя и издала густой хриплый стон.

– О-ох, как худо мне, – сообщила она окружающей среде.

– Может, водички? – сочувственно спросила Анна.

Нужно же ей было как-то отвлечься?

Что и говорить, веселенькая получилась поездочка! Анна проветривала купе, подавала даме воду, натирала виски нашатырем, подносила ей тазик (за последним пришлось сбегать к проводнице, та покривилась, но выдала необходимый инвентарь), придерживала голову и вытирала лицо влажным полотенцем. После всех мучительных, но необходимых процедур попутчица несколько протрезвела и даже успела сообщить Анне, что ее зовут Людмила Аркадьевна, что она приняла важное решение, и это надо было отметить, вот она и переборщила немного, и что она никогда в жизни больше не станет пить после коньяка шампанское. Сообщив эту ценную информацию, дама снова позеленела и схватилась за грудь – ей стало плохо с сердцем, и Анна достала валидол из своих запасов.

Впрочем, к ночи Людмила Аркадьевна совершенно пришла в себя. Слабым голосом она попросила Анну, которую к этому моменту уже называла «Анечкой», помочь ей снять сапоги и принести крепкого чаю с лимончиком. А роскошную шубу Анна давно уже подняла с пола и, предварительно отряхнув, повесила на проволочные «плечики». Напившись вдоволь чаю, попутчица заснула и даже начала сладко похрапывать, а вот Анне не спалось. Она то и дело прижималась лбом к оконному стеклу, смотрела в кромешную почти темноту. Пронесется мимо незнакомый, занесенный снегом, спящий поселок и снова канет в ночь, и ничего больше не узнать о нем – был ли он или только показался, привиделся в зыбком дорожном сне… Вот и Анна так же – проживет жизнь, неинтересная, маленькая и затерянная в огромном равнодушном мире. Она будет до конца дней искупать свой грех, дышать чувством вины вместо воздуха, но так и останется в долгу… А исчезнет – и не узнает никто.

Косилась она на спящую, сладко похрапывавшую попутчицу, и та казалась ей существом из другой жизни, красивой и недоступной. Там женщины никогда не ездят в плацкартных вагонах, носят шикарные серебристые шубы, пахнут дорогими духами. У Людмилы Аркадьевны были холеные руки, и даже во сне ее лицо сохраняло капризное выражение, и это, казалось, свидетельствовало о ее принадлежности к некоему высшему обществу. Женщины из простонародья не капризничают, им сие не положено, они обязаны довольствоваться тем, что есть, а если чего-то не хватает – устраиваться еще на одну работу…

Эта последняя мысль стала пророческой. Утром Людмила Аркадьевна, нимало не выглядевшая смущенной, поблагодарила Анну за заботу – прозвучали слова попутчицы так, словно она имела право на сию заботу рассчитывать, а Анна, напротив, не имела права отказать, то есть «спасибо» ей говорили только из вежливости. Впрочем, так ведь оно и было.

И она предложила работу.

Так и сказала:

– Ты, значит, деточка, медсестра? Ну, это же прекрасно. У меня есть к тебе одно интересное предложение. Какая у тебя зарплата?

Анна озвучила сумму, весьма завышенную, но Людмила Аркадьевна все равно расхохоталась. Если бы попутчица знала, какая у Анны зарплата на самом деле, она, наверное, просто умерла бы в ужасных конвульсиях.

– И как жить на эти деньги? – с искренним интересом спросила Людмила Аркадьевна. – Ну, я понимаю, старушка на свою ничтожную пенсию… Много ли ей надо – кашка манная, пуховые носочки и любимый сериал по телевизору. Но ты-то молодая. Небось и одеться, и покушать сладко охота. Тем более соблазнов сейчас море.

Анна только кивала.

– Подъезжаем, – спохватилась попутчица, достала из сумки косметичку, вытряхнула ее содержимое на столик и принялась наводить марафет. По гладкому лицу заскользили кисточки и пуховки, черный клювик карандаша наискосок клевал веки, из черного футляра выползал розовый столбик помады, фыркал ароматной пылью округлый флакон. Ах, соблазны, соблазны – парфюмерные, косметические, душистые и пушистые, от Шанель, от Диора, от волшебника Герлена!

– Вот что, Аннушка… Ты, я вижу, девочка старательная и добрая. Звезд с неба не хватаешь, да нам это и не надо, так ведь?

Анна хотела обидеться, но передумала и только кивнула.

– Так. У меня есть для тебя работа. Вот, возьми мою визитку. Позвони завтра, что ли. Когда я приду в себя, отосплюсь, почищу перышки… Поняла?

– Поняла, – сказала Анна, хотя про себя недоумевала: что значит «отосплюсь»? Разве не спала она всю дорогу?

А ей, Анне, чуть ли не прямо с поезда нужно было спешить на дежурство, которое обещало быть тяжелым. После праздников в экстренной хирургии прямо-таки разгул внеплановых операций. Обкушавшись и упившись за новогодним столом, граждане несут к эскулапам свои пострадавшие организмы. Хирург дает сеанс одновременной игры на нескольких инструментах. Та-да-ам! Острый панкреатит! Оп-па – пептическая язва желудка! Привет, желчнокаменная! Синдром Маллори-Вейса, не угодно ли? Травматическая ампутация пальцев не ко времени взорвавшимся фейерверком… Пьяная драка! Непроходимость прямой кишки!

Как там она сказала, эта холеная пьянчужка? Звезд, мол, Анна с неба не хватает? Вот попробовала бы дражайшая Людмила Аркадьевна так повертеться целые сутки напролет, без возможности прилечь хоть на полчасика, ведь даже глаза закрыть ни разу не удалось. Вот тогда бы мы все на нее посмотрели! Тут не с неба звезды – перед глазами звезды плавают.

Она не собиралась звонить. Но после дежурства навалилась такая усталость, что воля растворилась, как сахар в горячем чае. И Анна малодушно подумала: а может, хватит? Хватит наказывать себя за давнюю вину? Хватит считать себя недостойной – не счастья даже, а просто небольшой удачи, которая может облегчить жизнь и сделать ее чуть более приятной?