Наталия Ломовская - Зеркало маркизы

Подгоняемая угрызениями совести, Анна вскочила и стала одеваться. Хорошо бы вымыть голову, но времени нет, придется стянуть волосы в хвостик… Она огляделась в поисках расчески и вдруг увидела то, чего не заметила вчера.

Зеркало. Оно стояло на комоде у окна. Зеркало в тяжелой раме, по виду – старинное.

И Анна могла бы поспорить на что угодно, что вчера его тут не было.

Или было?

Она так устала вчера, что не могла вспомнить.

Да нет, зеркало так и стояло тут. На нем виден тончайший налет пыли, как на предмете, к которому давно не прикасались руки внимательной хозяйки. Да и кто мог ночью его поставить сюда? С Музой они одни в доме, а той ни за что не подняться на второй этаж, в своем-то кресле.

И Анна посмотрела в зеркало. Вчерашний суматошный день никак не отразился на ней: она прекрасно выспалась и выглядела неплохо – куда лучше, чем после ночных дежурств, когда под глазами залегали тени, а кожа приобретала сероватый оттенок и волосы становились сухими, торча в разные стороны, как пучок соломы.

Анна быстро спустилась по лестнице и вдруг замерла. Снизу, из столовой, доносились аппетитные запахи, слышалось позвякивание фарфора. Судя по всему, Муза готовила завтрак.

– Доброе утро.

– Доброе. Выспались, Анечка? Садитесь за стол.

Недоумевая, Анна села. Муза поставила перед ней тарелку овсянки, подвинула поджаренный хлеб, рыбу, сыр, какие-то конфитюры в баночках. Налила чашку кофе.

– Какие на сегодня планы?

Анна взяла ложку.

– Мы ведь вчера говорили… Сегодня старый Новый год. Займемся праздничным столом.

– Так вы не уедете? – переспросила Муза, словно не веря своим ушам.

– Уеду? Куда? – в свою очередь, удивилась Анна.

– Домой, – растерянно сказала Муза.

– А я должна?

Градус недоумения повышался на глазах.

– Я вам не подхожу? – решилась спросить Анна.

– Да что вы! Вы ангел. Вытерпели все мои закидоны. Как я чашку кофе-то выхватила и в раковину выплеснула! Видели бы вы свои хорошенькие глазки!

И Муза расхохоталась.

– Так вы что – нарочно? – спросила Анна. – Зачем?

– Ну, считайте, что это был испытательный срок. Проверка, – отсмеявшись, ответила Муза.

– А вы знаете сказку про мальчика, который кричал: «Волк! Волк!»?

– Разумеется, – кивнула Муза. – Все ее знают. А вы знаете сказку про волка, который кричал: «Мальчик! Мальчик!»?

– Нет. Нет такой сказки.

– Конечно, есть. Хотите послушать? Один волк увидел мальчика, – стала рассказывать Муза. – И вдруг понял, что любой мальчик – будущий мужчина, охотник, который вырастет и убьет многих волков. Тогда волк побежал к своим братьям и стал кричать: «Мальчик! Мальчик!» Но они не испугались, потому что имели слабое представление о том, кто такие мальчики, как из них получаются охотники, и вообще были очень глупы и самоуверенны. Понимаете мою сказку?

– Кажется, да, – ответила Анна.

– Бросьте, ничего вы не понимаете. Если вы бежите по первому зову, хотя знаете, что я попрошу вас всего лишь помочь мне смыть косметическую маску или прочитать несколько страниц романа, то я уверена: когда дело дойдет до серьезного, действительно серьезного, дела – я смогу на вас положиться. В основном девчонки удирали наутро, парочка не дотянула до рассвета – вызвали такси ночью, когда думали, что я сплю. Какое дурацкое легкомыслие – оставить обезноженную старуху ночью, одну… Ох, разумеется, я не такое уж беспомощное существо и вполне в состоянии о себе позаботиться. Мне не нужна прислуга – бытовые проблемы я решаю сама, а для серьезной уборки приходит женщина из поселка. Мне не нужна медицинская сестра – опять же, гигиенические трудности я научилась преодолевать, сама могу проглотить таблетку и сделать себе укол, а на остальное воля божья, смерти я давно не боюсь. Но мне необходима компания, компаньонка, друг… Вы можете сказать, что дружбу не покупают за деньги, но…

Анна с удивлением заметила, что Муза волнуется – ее руки дрожали крупной дрожью. Тогда Анна накрыла своей ладонью, маленькой, твердой и горячей, ладонь старухи – на ощупь рука ее была как сухой осенний лист.

– Я постараюсь стать вам другом, – сказала Анна. – Особенно если мне не придется учиться делать маникюр.

Герцогиня де Валантинуа, более известная современникам и потомкам как Диана Пуатье, не была хороша собой.

Льстивые мемуаристы назовут ее ослепительной красавицей, художники изобразят в виде богини Дианы, вдохновенные борзописцы воспоют ангельский лик фаворитки короля – но все задним числом. Стоит доверять только портретам герцогини, сделанным при жизни этой, несомненно, удивительной женщины, и уж они-то не солгут. На рисунках придворного живописца Франсуа Клуэ Диана запечатлена такой, какой она и была в действительности, – маленькие глаза, некрасивый нос, подбородок башмачком. Кроме того, у герцогини порядком не хватало зубов, и она ввела в моду улыбку «лук амура». Только простолюдинки могут скалиться во весь рот, рафинированные дамы лишь слегка приподнимают уголки сомкнутых губ, чтобы они образовали эталонный полумесяц, не позволяющий увидеть, что недостачи во рту залеплены белым воском, смешанным с миррой – для благовония. Но имелись у нее и свои достоинства: гладкая кожа, густые, белокурые от природы волосы, и сложена она была прекрасно.

Но в то утро Диана проснулась не в духе. Стоя у огромного зеркала, она рассматривала себя второй час кряду и делалась все мрачнее.

– Ангел мой, если ты станешь постоянно сдвигать брови, то на переносице у тебя образуются морщины, – сказал на звучном итальянском языке ее гость, погрузившийся в глубокое кресло так, что видны были только его руки, а точнее, тонкие длинные пальцы, мявшие кусок воска. Податливый материал каждую минуту менял свои очертания: то круглая мордашка херувима возникала из него, то печальный лик Христа, а то и лицо самой Дианы – некрасивое, но исполненное удивительного обаяния, потом вдруг кусок воска расцветал невиданными цветами, и тут же ловкие пальцы обращали их в месиво, в первобытный хаос.

– Бенвенуто, я старею, – ответила Диана, тоже на итальянском, и прелестные переливы этого языка скрыли горестную интонацию ее слов, как цветы скрывают могилу.

– Глупости, голубка. – Челлини вскочил и встал рядом с женщиной – они были одного роста. – Посмотри, как ты хороша еще, как свежа твоя кожа, как строен стан, как округлы груди…

Протянув руку, он коснулся груди женщины, фамильярно забрал ее в ладонь. В этом жесте не было похоти – так скульптор прикасается к своему произведению, оглаживает, нежит, оттачивает черты. Челлини столько раз рисовал и лепил Диану, столько раз она оказывалась перед ним обнаженной, что между ними не осталось тайн.

И, кроме того, великий Бенвенуто был мужеложцем, предметом его тайных воздыханий являлись не прелестницы, а собственный юный секретарь, наглый и распутный эфеб, тянущий из художника деньги и подарки.

– Ты же чародей, Бенвенуто… Все считают, что ты маг, что ты продал душу дьяволу за свой талант… Не мог бы ты испросить у своего патрона для меня немного молодости?

– О-о, если б я знался с дьяволом – для начала попросил бы для себя немного счастья, – грустно усмехнулся Челлини. – Впрочем, я действительно могу кое-что для тебя сделать, моя дорогая. Хочешь, я составлю для тебя чудодейственную мазь?

Диана скривила рот. Могущественнейшая женщина Франции капризничала как дитя.

– Вижу я, до чего крема и притирания доводят наших прелестниц… Собачонка герцогини Этамп лизнула ее в нарумяненную щеку и немедленно испустила дух!

– Собачка? Или герцогиня?

– Собачка, к сожалению. Юная маркиза Шатонер рассердилась на свои веснушки и пыталась вывести их с помощью какой-то адской смеси. Теперь бедняжка вся в прыщах и красных пятнах.

– Дурочка! За веснушки ее называли Прекрасной Пастушкой… А как маркизу будут звать сейчас?

– Ах, мне это совершенно безразлично. Даже если все дамы покроются паршой, я ни на минутку не пожалею ни одну из них. Но моя несчастная Нини, моя горничная…

– Да, кстати, что-то ее не видно?

У Дианы покраснел кончик длинного носа.

– Она одна могла управиться с моими волосами, она умела делать такой массаж, что после него все мое тело горело, и я чувствовала себя шестнадцатилетней. А ведь я говорила ей, чтобы она не злоупотребляла белилами! Но бедная Нини так стеснялась своей смуглой кожи, своих красных рук… А теперь ее нет, моей голубки!

И Диана все же зарыдала.

– Умерла? – сочувственно цокнул языком Челлини. – Я давно говорил, что в этих белилах содержится крайне опасное вещество, способное вызвать болезнь крови.

– Да с чего вы взяли, что она умерла! – гневно выкрикнула сквозь слезы Диана. – Не умерла, а очаровала своей набеленной рожицей купца, вышла за него замуж и теперь ходит в чепце на рынок, а обо мне и думать забыла, а ведь я готовила ей приданое, маленькой неблагодарной мерзавке!

– Успокойся, дитя мое. В моем снадобье не будет яда, все твои гадкие собачонки останутся в живых. Я возьму кровь белого голубя, и миндальное молоко, и золотую пудру…

Диана схватила с зеркала очаровательную фарфоровую бонбоньерку.

– Было. Все уже было. И кровь голубя, и слезы василиска. А золотая пудра остается на губах короля, когда тот целует меня, и он зовет меня золотой возлюбленной, уверяя, что это сокровища моей души проступают через поры, что он оттого любит меня еще сильнее. Но сколько времени еще продлится его любовь? Сколько пройдет лет, месяцев, недель, прежде чем он заметит эту морщину возле рта, запавшие глаза, дряблую шею? Или счет пошел на дни?

Не помня себя от горя, фаворитка запустила бонбоньеркой в свое отражение. Зеркало ахнуло и осыпалось сверкающим водопадом вниз, на дубовый паркет.