Изящная легкая ножка, плавно скользившая по паркету, стройный стан, изящная посадка головы на стройной белоснежной шейке… Белое платье и тонкая нитка жемчуга, все это так оттеняло красоту темных волос и глаз! И при этой плавности все же чувствовались природная живость и порывистость, которые придавали столько очарования девушке. Никита чувствовал, что теперь он может только молча любоваться ею. И если бы вдруг ему надо было бы заговорить, он бы не смог, настолько он был очарован и влюблен.

Маша же вовсе не обращала внимания на то, какое впечатление она создала в своем кавалере. Она, двигаясь в заученных стройных движениях, лишь думала о том, как она будет говорить с Алексеем нынче.

Следующим танцем был вальс, а Маша с нетерпением ждала мазурку, которая в ее бальной книжке была записана за Алексеем. Но мазурку надобно было еще ждать. После вальса, который Маша не танцевала, потому что у нее в этом танце очень кружилась голова и она неизменно отказывалась от него по недостатку выносливости, следовала вошедшая в последнее время в моду французская кадриль. Пары танцевали не все вдруг, а соблюдая строгую очередность, и Маша, которую тоже ангажировали, с удовольствием поучаствовала в этом развлечении. Но душою бала, конечно же, была мазурка, так долго ожидаемая Машей! И вот ее миг настал. Вся изобретательность, вся способность к импровизации проявлялись кавалером в этом танце, все очарование грации доставалось на долю партнерши. Но также мазурка, что было важнее всего, служила руководством для соображений насчет сердечных склонностей. Сколько сделано было признаний под звуки живой мазурочной мелодии!

Однако человек лишь предполагает… Мазурка не принесла Маше ничего нового. Алексей вновь говорил какие-то общие и пустые вещи, заметив девушке, что теперь говорить о важных вещах не совсем удобно, ведь Михаил Федорович не сводит с них глаз, да и вокруг помимо ее батюшки столько любопытствующих лиц. Непременно надобно найти иной способ объясниться, но удастся ли это нынешним вечером?

Маша была так явно огорчена, что это бросалось в глаза. Алексей призывал ее найти в себе силы и улыбаться. Он говорил:

– Мария Михайловна, будьте же благоразумны.

Голос его был тих, и слышала его только Машенька, а по виду его никто бы не смог догадаться, о чем он говорит с нею.

– Нельзя, чтобы все видели, что вы огорчены, – продолжал Лович.

– Но как же мне не быть огорченной? – твердила девушка.

– Я понимаю ваши чувства и, поверьте, чувствую то же самое…

При этих словах Маша посмотрела на него, его лицо выражало такое явное сожаление, что она почувствовала невольное удовлетворение от того, как он любит ее.

– Но здесь ваш отец, ваш жених!

– Не говорите о нем!

Маша невольно оглянулась и увидела Никиту Александровича, который весело вытанцовывал мазурку с какой-то незнакомой ей дамой. Па его были простые, безо всякого топанья, которым тут страдали многие, предпочитая бравурный стиль изысканному. Но притом держался он благородно и картинно. Фигуры у него и его vis-a-vis[2] выходили грациозными в высшей степени. Все было легко и увлекательно. А уж в умении броситься на колени он, пожалуй, превосходил всех в этом зале.

– Вот столичная выучка, – пробормотал Лович, вслед за Машей глядя в сторону князя Мещерякова.

Маша вопросительно посмотрела на Алексея:

– Право, но кто может сравниться с бравыми офицерами?

– Любой столичный франт имеет перед нами, провинциалами, преимущество.

– Вы не правы, – попыталась возразить Маша.

– Оставим это, – решительно закончил Лович.

Тут уже они прекратили всякий разговор и благополучно завершили танец. Причем Алексей Иванович ничуть не менее ловко и красиво танцевал мазурку, чем князь, и Маше было вовсе не стыдно за такого кавалера.

Танец был окончен, и ротмистр твердой рукой вел девушку к стульям, стоявшим у стены.

Там уже сидела Лидия, и Лович почел, что теперь лучше Маше побыть именно рядом с приятельницей, а не с родней.

– Возьмите же себя в руки, не выдавайте себя… Не выдавайте нас…

– О да…

Это «нас» возымело магическое действие на Машеньку. Она тут же пришла в себя при мысли о том, что может навредить Алексею, да и себе. Если кто-нибудь проникнет в их замыслы, то им несдобровать обоим.

Девушка благополучно села рядом с подругой, Алексей раскланялся перед барышнями и отошел. Некоторое время Маша и Лидия, обмахиваясь веерами, молча сидели. В зале стояла такая духота, и обе девушки так были разгорячены танцами, что пока им не хотелось даже разговаривать, а хотелось просто отдохнуть.

– Как хочется пить, – пробормотала Лида.

Маша не ответила. Девушка была невыносливой танцоркой. Два-три танца, и она была уже почти без сил, в отличие от многих других барышень, способных танцевать ночи напролет до самого утра. При всей своей природной живости, она обладала довольно слабым сложением, что многим казалось противоречивым и странным. Да нынче еще и этот разговор… Точнее, не разговор даже, а невозможность говорить о желаемом. Ее настроение было испорчено окончательно.

Распорядитель объявил вальс, и Маша увидела, что к ней подходит Никита Александрович. Она решила, что откажется танцевать с ним, и просидит весь танец под защитой Лидии. Но подруга, оказалось, была уже ангажирована, и при первых звуках вальса Лидия выпорхнула, опираясь на руку веселого гусарского корнета.

– Позвольте предложить вам руку, – обратился Никита к Маше.

– Прошу меня простить, Никита Александрович, – сказала она, – но я хотела бы не танцевать теперь. Я так устала. – При этих словах Маша взглянула на него, и вид у нее был такой измученный и несчастный, что ни одного возражения не нашлось у молодого человека.

Он даже вовсе не удивился ее ответу. Напротив, он разволновался, и предложил девушке воды. Маша отказалась. Ей совсем не хотелось пить. Никита остался стоять рядом с нею и, слегка наклонившись, спросил:

– Быть может, следует отыскать вашего папеньку?

– Нет, нет. – Ей менее всего хотелось теперь видеть папеньку.

Молодой человек счел своим долгом остаться с Машей. Она бы, конечно, предпочла, чтобы он ушел. Но сказать ничего подобного не посмела. Некоторое время молодые люди провели в совершенном молчании. Молчали они так долго, что Дмитрий, Машин брат, наблюдая молодых людей со стороны, заметил отцу, что и жених, и невеста кажутся чрезвычайно сдержанными людьми, хотя он, Дмитрий, доподлинно знает, что и тот, и другая от природы обладают изрядной долей живости и решительности.

Наконец, Никита прервал молчание, решив спросить, как теперь чувствует себя его собеседница.

– Хорошо, – коротко отвечала ему Маша.

– Мне казалось, – продолжил князь, – что вы любите танцевать и, должно быть, не знаете в этом усталости. Однако теперь вижу, что я ошибался…

– Странно, отчего вы так решили? Кто вам сказал, что я так люблю танцы?

– Никто, право… Но ваш батюшка отзывался о вас, как об особе весьма решительной и бойкой.

– Я удивлена, и весьма… Какую мой батюшка имел причину говорить обо мне именно так? – спросила Маша.

– Не знаю. Видимо, он желал мне заранее дать знать о ваших недостатках, – усмехнувшись втуне, ответил Никита.

– О недостатках? – недоуменно переспросила Маша. – О недостатках?… Это просто!… – Она не могла подобрать ни слова и кинула на собеседника возмущенный взгляд. – Какое вы имеете право намекать на мои недостатки? Вы же ничего обо мне не знаете! И моя усталость, какой же это недостаток?

– Простите, но, видимо, я неверно понял вашего батюшку. Михаил Федорович, вероятно, имел в виду что-то иное… Да и теперь я неточно объяснился… Я не хотел обидеть вас, сударыня, право… – Никита сделал вид, что раскаивается, хотя в душе развеселился неимоверно.

Усталость и огорчение Маши как рукой сняло. Она вся пылала негодованием, и вся свойственная ей от природы живость проявилась, как никогда лучше.

– Михаил Федорович просто говорил, что гордится вами и тем, что вы совсем не похожи на жеманниц, которые нынче так модны. Он уверял меня, что ценит в вас именно вашу естественность, которая так выгодно отличает вас от прочих девиц.

«Папенька смел ему меня нахваливать! – кипя негодованием, думала Маша. – Будто желал непременно навязать меня именно этому… князю надутому!»

– Но вы говорили о моих недостатках, – все еще не могла успокоиться Маша.

– Что вы! Я, верно, оговорился, – сделав недоуменный вид ответил Никита. – Я не говорил ни о каких недостатках. Я имел в виду cлабости…

– Слабости? – тут Маша совершенно не нашлась, что сказать.

Слабости, это что-то уж совсем нехорошее. Только соображения приличий заставили девушку промолчать и не сказать тут же, что она никогда более не желает видеть его, и тем более никогда не станет женой Никиты Александровича. Она бы тут же выпалила, что любит другого и что непременно будет только с тем, кого любит, чтобы этот невоспитанный князь замолчал, чтобы только увидеть, какое недоуменное будет у него лицо!

Но ничего этого она сказать не могла. Молодой же человек поклонился ей и сказал, что имел в виду лишь только физические слабости. Которые и не дают ей наслаждаться танцами в той мере, в которой это делают другие.

– Ну вот, видишь? – глядя на их оживленной диалог, заметил сыну Михаил Федорович. – Они будто хорошо познакомились и коротко сошлись. Думаю, дело сладится… Теперь даже и не подумаешь, что оба они сдержанные люди, не так ли?

Дмитрий безоговорочно согласился с отцом.

– На самом деле, я не знаю ни одной девушки, которая бы умела так прелестно танцевать и делала бы это с таким изяществом, – вдруг сказал Никита. – Поэтому я просто страшно огорчен, что не смог протанцевать с вами вальс. Оттого и говорю всякие глупости.

Вид у него при этом был такой покаянный и огорченный, а слова так поразили Машу, что она невольно взглянула прямо ему в лицо. Глаза ее расширились от удивления, гнев вдруг сразу куда-то пропал, и она с изумлением поняла, что, должно быть, впервые смотрит на Никиту просто так, отринув все свои предубеждения. Он серьезно, с какой-то печальной улыбкой смотрел на нее, и Маша вдруг подумала, что он чрезвычайно мил. И, наверное, все это наговорил ей только для тою, чтобы она оживилась. Хотя это и довольно странный способ развеселить девушку. Но он настолько явно был огорчен… Наверное, и в самом деле расстроился, что она так устала.