– Вот наш участок, – произнес Ришар, поискав некоторое время глазами, – отсюда… вон до тех пор, да… маловато; бревен больше, чем поленьев, ну да и лес не так чтобы очень. Ну что ж! Маме все равно будет чем топить всю следующую зиму.

Затем он спросил меня, как скоро мне надо назад, в деревню; только эта поляна посреди леса и аромат только что срубленной древесины, щекотавшей ноздри, – это было такое колдовство, которым я никогда не устану наслаждаться. Пройдя еще чуть-чуть, мы попали на перекресток, где три лесоруба, сидя на вязанках хвороста, приканчивали содержимое своих сумок.

– Подкрепляетесь?

– Так ведь надо; помаши топором – еще как есть захочется!.. Не присоединитесь? – Дровосек протягивал нам хлеб и сыр.

– Право же, – сказал Ришар, – отказаться невозможно. Ну самую малость разве что; услуга за услугу: я должен на следующей неделе вернуться, чтобы распилить дрова, я вас угощу.

Мы сели рядом с ними. Лесорубы ели медленно, как люди, для которых день – это день: труд и отдых. Время от времени они прикладывались к плоской фляге, запрокидывая голову, затем на мгновение застывали, смакуя глоток. И лишь изредка задавали нам вопросы о деревне.

– Тяжелая у вас работа, – произнес Ришар.

– Привыкли уже. По первоначалу как отставишь колун, оттого что ничего не слышишь на много лье вокруг, становится странно и немного звенит в голове. Потом все проходит.

– Вы мало народу ведь видите?

– Мы друг друга вот видим, уже что-то. Иногда приходит кто-нибудь из Морона. А иногда браконьер, Руже, в поисках кролика или девицы. Ну вот, легок на помине…

Мы не слышали, как он подошел. Кепка надвинута на глаза, загорелое, веснушчатое, как у племянника, лицо, черные как смоль волосы и усы, ловкое тело под пиджаком из желтоватой кожи, черные велюровые штаны – Руже-браконьер приближался вразвалку легкими шагами. Он поприветствовал нас кивком головы, окинул острым взглядом, не останавливающимся на деталях:

– Отдыхаете?

– А ты, – поинтересовался один из дровосеков, – что, никогда не отдыхаешь?

– О! Я!.. – Он ловко сплюнул сквозь зубы; затем, подтянув под курткой ярко-красный шерстяной пояс, спросил: – Как работа?

Похоже было, что его интересуют только лесорубы; но вдруг он, не поворачивая головы к Ришару, произнес:

– Ну что, Блезон, когда в армию-то пойдешь?

Когда еще только появился браконьер, я заметил, как мой компаньон помрачнел. Вопрос, казалось, еще сильнее расстроил его. Однако он просто ответил:

– Следующей осенью, если призовут.

– А твои амуры, что с ними делать будешь?

– Ну, – произнес необычайно спокойным голосом Ришар, – с ними ничего не станется.

На лице браконьера появилась ухмылка, а дровосеки, даже не знаю почему, вдруг смутились.

"Уйдем! Давай уйдем отсюда!" – повторял я про себя. Наконец Ришар встал, извинился, и мы попрощались с лесорубами. Но пока мы шли по лесосеке, прозвучал голос дяди Баско:

– Ты разве не пойдешь по коровьей тропе?

И вновь тишина и лесное кладбище. Я не решался говорить; после такой встречи как найти слова, чтобы не звучали фальшиво? Конечно, Ришар тоже понял это и с безразличным видом спросил:

– А ты знаешь, что мы были совсем рядом с Мороном?

Я не удержался от смеха. Он тоже рассмеялся:

– А ты много чего понимаешь.

И чуть погодя, прошептал:

– Я редко встречал таких несносных людей.

– А ты с ним давно знаком?

– Да его весь мир знает. Его нечасто увидишь: живет он в хижине на другой стороне леса, но всегда рыщет по лесу, браконьерствует, охотясь на дичь или прудовую рыбу; и если бы было только это. Однажды…

Но тут он замялся; и так как тропинка не позволяла больше идти бок о бок, Ришар дождался лесной дороги, прежде чем продолжить рассказ:

– Слушай. Это тянется с давних пор. Мне было лет четырнадцать, и я на лето вернулся из сельскохозяйственной школы. В первое же воскресенье, во второй половине дня, я прогуливался вон там, по той дороге, что ведет в лес, и увидел идущую мне навстречу Жанни. Она возвращалась с вечерни. Мы немного поболтали, и я предложил проводить ее. Жанни отказалась, сказав, что не нужно мне себя утруждать и что она торопится… Ну вот! Даже не столько отказ удивил меня, но я видел, что она… Я не знаю, как объяснить… Похоже, что она испугалась чего-то или что-то ей грозило, о чем она говорить не хотела. Ну, она говорила «нет», а в то же время мне показалось, она хотела, чтобы я пошел с ней. Ни о чем важном мы не говорили! Я ее с зимы не видел, и, конечно, надо было вновь привыкнуть. Чем дальше мы уходили в лес, тем сильнее она нервничала.

Ришар рассказывал неторопливо, то непринужденно, то запинаясь. Иногда он приподнимал руки, как будто показывая что-то или пытаясь удержать ускользающий образ.

Я представлял себе, как он идет рядом с Жанни летним вечером через лес. Под деревьями должно быть приятно в этот час, когда от родников и оврагов поднимается прохладная свежесть, когда птицы опять начинают петь и слышен издалека голос парнишки, сгоняющего скот. Они шли – молчаливая Жанни и Ришар, тщетно пытающийся найти слова, которые после шестимесячной разлуки вернули бы дружеское расположение. Но от минуты к минуте девушка становилась все больше обеспокоенной. Внезапно на пересечении двух тропинок Ришар и Жанни увидели человека, прислонившегося к дереву и смотревшего на них. Жанни, не поднимая головы, ускорила шаг.

– Так ты нашла себе провожатых! – прокричал браконьер.

Затем они услышали, как он присвистнул, после чего до них долетели слова: "Еще увидимся!"

Ришар сорвал травинку и некоторое время молча жевал ее.

– И только когда вдалеке показалась ограда фермы, я оставил Жанни, – продолжил он. – В ней все переменилось, она смеялась, без умолку вспоминала прошлые каникулы. "Вы, наверное, боитесь этого бандита". – "О нет. Мне стоит только сказать слово фермеру, как он спустит собак на него". Я настаивал: "Будьте внимательнее, осторожнее". Она мне обещала. В это лето я провожал ее каждое воскресенье, мы больше никого не встречали… После сбора винограда я вынужден был уехать.

Шаг за шагом по податливому ковру из мха; руки свободны, глаза не устают от молодой листвы. Отчего заговорил Ришар – от расстройства, а может, наоборот?

Вот и опушка леса, чуть вдалеке – холм, на котором видна наша деревня. Уже почти ночь; желтоватый закат; маленький кусочек солнца виднеется на облачном небе и позолачивает коньки крыш. Воздух мягкий; в нем разливается непонятная нежность. На верхушку яблони, уже покрытой розовыми цветами, села какая-то птичка и тонко запела, ожидая и призывая кого-то.

III

Внезапно нагрянула весна; это был другой мир. Не прошло и недели, а все сады были в цвету. По правде говоря, мне кажется, я никогда не видел такой ранней буйной весны. В деревне все поменялось: другими стали дома, животные, сами люди, относившиеся с недоверием к ярко-голубому небу, не по-весеннему жаркому солнцу, к этим роскошным, пронзительно-ярким денькам. Проснувшись, мы произносили: "Ну нет, невозможно, чтобы было, как вчера", но за ставнями, притаившись и продолжая свое безумное существование, нас ждала весна еще более острая, страстная, яркая… Хлопнув ставнями, я высунулся в окно – по улице текла золотая река! Тонкая дымка поднималась от садов, принося себя в жертву новому дню. Птиц не было видно, но какой шум они устроили под крышей и на деревьях! На другой стороне улицы девушка качала ручку колонки, затем, опершись на чугунную тумбу – рука на бедре, блестящие глаза, чуть распахнувшийся халат, – девушка встала неподвижно, объятая свежестью льющейся воды и нарождающейся теплотой воздуха; вода лилась через край уже полного ведра, и гогочущие гуси бежали к этому ручейку.

А природа вокруг деревни! Однажды утром мы с Баско спустились со стороны садов в долину. Без какой-либо цели – только идти и наслаждаться природой. Справа от нас штурмовала склон кавалькада молодых яблонь в дымке только что распустившихся листьев и цветов. Все, пришло в движение: повсюду пятна ярко-зеленого цвета переиначивали, ломали линии и план привычного нам пейзажа. Черноватые мокрые стволы фруктовых деревьев, набухшие, как надувные игрушки, выделялись на фоне леса. На горизонте – желтый от цветов рапса, круглый и твердый – холм казался вызывающе ярким.

Было еще очень свежо, но уже слышно было, как жужжат пчелы, и солнечный свет дрожал над полями.

– Так можно обойти весь мир.

– Но не везде будет весна.

– А надо ее все время догонять; так мы увидим весну каждой страны.

Ну да, может статься, это когда-нибудь произойдет. А нам было достаточно этой весны, очарование которой было бесконечно. Спустившись с холма, мы пошли по проселочной дороге; по пастбищам и ивняку она привела нас на выгон. Было утро; мы и не надеялись увидеть Жанни. Одни в нашей пустыне, мы могли бы провести время в свое удовольствие.

Одни! Как только мы подошли к дому, до нас долетел звук голоса. Он, правда, был приглушен. На цыпочках мы обошли дом, чтобы проскользнуть в пристройку. В ее глубине Баско присел на корточки, прижавшись глазом к щели в двери, выходившей на кухню. Я молча ждал в нескольких шагах от него. И когда наконец с блестящими от возбуждения глазами и зазывным видом он позвал меня поближе, не знаю почему к ожиданию близкого удовольствия примешался страх. В свою очередь и я приник к щели. В полумраке комнаты увидел Жанни рядом с молодым человеком, которого я не знал.

– Это тот, с рождественской недели, – прошептал Баско, – тот, что приезжал в замок на каникулы.

Они сидели чуть в стороне от камина, на скамейке. В углу за ними на соломенной кровати лежало пальто.

– Надо убираться отсюда, – прошептал я. – Они догадаются, что мы здесь.

– Тогда прикуси язык. Лучше слушай; это того стоит.

Жанни говорила. Бог знает как она сумела так быстро перемениться; но такого голоса: страстного и робкого, томно-тягучего и порывистого, обнаженного голоса – и счастье, и смущение в нем – такого мы еще не слышали.