– Я прекрасно знала, – говорила Жанни, – что вы заняты вашей учебой и вашими родителями, друзьями. Жизнь в Париже, должно быть, такая бурная! Да, это я знала и твердила, как урок; но я ждала, почтальон нечасто приходит в Морон, но я старалась встретить его первой. Я даже не решалась спросить, нет ли мне чего-нибудь. Я ему просто говорила: "Что новенького?"

Она взяла в свои руки ладонь юноши:

– Скажи, Жан-Клод, ты что, не мог черкнуть мне словечко?

– Ну а если бы твои увидели письмо?

– Было бы очень плохо! А потом, ты знаешь, по-моему, они что-то подозревают. На Рождество, когда я пришла так поздно… ну не то что поздно, а утром… скажи, ты помнишь?.. Ну вот! Так фермер мне сцену закатил, ну и крику было! Я думала, он меня выставит за дверь.

– А ты говоришь…

– Но, Жан-Клод, я думаю только об одном…

Жанни, обняв юношу, прижалась щекой к его груди; он улыбнулся и легонько погладил ее по волосам. Я рассмотрел получше лицо молодого человека: красивое мужественное лицо с правильными чертами, разве только рот казался безвольным. Под черными, зачесанными назад волосами – открытый высокий лоб, взгляд небрежный и твердый. Он говорил уверенным тоном, в котором снисходительность смешивалась с благосклонностью. Он прикоснулся губами к затылку девушки; затем, освободившись, сказал:

– Я тебе обещал вернуться к Пасхе. Ты что, мне не верила?

– Да нет же, я верила. Что бы я делала, если бы это было не так? – Она повернула голову. – Но это так долго, Жан-Клод, так долго, вы себе не представляете. А если бы вы заболели!..

– А если бы со мной произошел несчастный случай?..

– Вы издеваетесь, негодник. Несчастный случай… Послушайте, достаточно мне открыть газету в воскресенье: такого там полно. Ну конечно, это не парижская газета… Ну и… – произнесла она тихо.

– Ну и?..

Она покачала головой.

– Что еще происходит в голове нашей малышки?

– Невеселые вещи!

– Спорю, что догадаюсь.

Она устремила на него пристыженно-лукавый детский взгляд.

– Мы тут себе представляли, – продолжил молодой человек, – что в Париже я забыл Жанни, что я вижу столько красивых дам, что моя маленькая дикарка не в счет. Что, разве не так?

– Так.

– Глупыш! И ты по-прежнему так думаешь?

– Нет, уже нет, – прошептала она, попыталась улыбнуться, но улыбка тут же исчезла.

– Ну все-таки есть же чуть-чуть?

– О! Жан-Клод, Жан-Клод! – сказала она, взяв опять его руку в свои и устремив на него свой пылкий взгляд. – Я знаю все, что нас разделяет, все, что против меня. Ты здесь, я держу твою руку, и в это мгновение… Я с трудом в это верю. А скоро, когда ты уже уйдешь и я останусь одна, я буду говорить себе: "А так ли это?" И так будет, пока ты не вернешься. Можно меня понять, Жан-Клод. Я тебя так сильно, так долго ждала!..

Молодой человек поднялся.

– Ты уходишь?! воскликнула она.

– Да нет, – сказал он, прислонившись к каминной полке. – Я устал сидеть.

Мне показалось, что тень пробежала по лицу девушки, но она продолжила:

– Пойми меня – мы встретились случайно, на каникулах. Ты вернулся в Париж, к своей жизни; а я, моя жизнь стали для тебя приятным сновидением. О, я не жалуюсь, я никогда ничего такого… такого красивого, нового не знала. Кажется, что меня подменили. Ты меня понимаешь, скажи?

– Ну да.

– И вот я себя спрашивала: "Что он сейчас делает? Вспоминает ли еще обо мне?" Шел снег, нескончаемый снег, потом дождь, и наконец-то, наконец-то первые весенние деньки, которые предвещали Пасху, дни, когда я могла уже выходить. Я их считала, эти дни; Пасха так поздно в этом году! И с каждым днем становилось на день меньше до нашей встречи; но и на день больше с того момента, как ты меня оставил, еще одним днем воспоминаний о тебе; ну разве ты не мог, в конце концов, забыть меня? Я тебе еще не надоела, Жан-Клод?

Он завел свои наручные часы.

– Да нет, – удивленно откликнулся он.

И обнадеженная Жанни продолжила:

– И все-таки…

– И все-таки?

– О! И все-таки я ждала тебя. Даже в самые плохие дни, когда я была полна черных мыслей, почти поддавшись унынию, я чувствовала вот здесь что-то, что говорило: "Он вернется".

– Ну вот, ты видишь, я вернулся.

– Ты вернулся, да.

Она повторила шепотом:

– Вернулся.

Потом протянула руки:

– Жан-Клод?

– Да?

– Пойди, присядь на чуть-чуть, поговори со мной. Так хорошо, когда мы рядом.

Когда он устроился рядом с ней, она опять заговорила:

– Бог мой! Я столько должна была сказать тебе: "Надо не забыть вот это, и про это рассказать…" А ничего вспомнить не могу. Я вот только жалуюсь, а ведь я так счастлива. Не позволяй мне говорить, я тебе только надоедаю. Ну же, рассказывай…

– Что ты хочешь, чтобы я рассказал?

– Я не знаю, скажи что-нибудь. Расскажи о своей жизни, что ты видишь, о красавицах, что тебе встречаются. Ну вот, опять я за свое… Когда ты уходил сегодня утром, тебя не спросили, куда ты идешь?

– Зачем? На каникулах я почти все время вне дома.

– Я знаю; ведь так ты меня и встретил. А та дама из замка, твоя кузина, я ее видела однажды в воскресенье, после мессы. Я ее поприветствовала; она в ответ кивнула головой. Уходя, я обернулась и увидела, что она на меня еще смотрит. Как ты думаешь, она тоже что-нибудь подозревает?

– Во всяком случае, мне она ничего не говорила.

– Ты не сердишься?

– За что?

– За то, что я ее поприветствовала.

– Да нет, моя маленькая Жанни.

– Твоя маленькая…

Она поднесла к губам руку молодого человека. Сбоку от меня Баско поперхнулся от смеха. "Посмотри на нее, – выдохнул он, – нет, ты только посмотри!" Я смотрел и не смог ответить от волнения, я не мог отвести взгляда от маленького счастливого лица.

– Жан-Клод?

– Ну что?

– Хочешь, я обниму тебя?

– Ну да, малыш.

Она прижалась к нему и положила голову на плечо. Некоторое время они сидели в тишине. Птичка впорхнула в пристройку и, пролетев между деревянными балками, с резким криком исчезла на выгоне.

– Жан-Клод…

– Да?

– Ведь хорошо вот так, вдвоем?

– Ну да.

Играя, она перебирала один за другим пальцы юноши.

– Ты на меня правда не сердишься?

– Да за что?

– За все, за тебя, за меня.

– Ну же, Жанни, ты несносна… Послушай, время идет. Тебя, наверное, ждут на ферме.

– Я сказала, что ушла в деревню. Ничего не поделаешь! Я примерно себя вела. Расскажи мне о Париже, дорогой. Он большой, а? Там есть все, что угодно?

– Все, что угодно, кроме такой девчушки, как вот эта.

– Насмешник!.. Жан-Клод?

– Что еще?

Но она, казалось, смутилась.

– Ну что, Жанни?

Жанни приблизила губы к уху юноши.

– Скажи, – прошептала она, – я тебя не очень…

– Не очень?..

– Не очень разочаровала…

Она тут же отвернула покрасневшее лицо. А он со смехом:

– Маленькая дурочка! Зачем ты спрашиваешь?.. Ну что такое? Что еще случилось?.. Жанни? Жанни! О! Негодница!

А она, опустив голову и прижав ладони к глазам, безутешно рыдала. Все ее тело легонько вздрагивало; казалось, она так долго это держала в себе, что не могла больше сдерживаться и в рыданиях наконец-то находила освобождение.

– Жанни, тебе плохо?

Он, конечно, выглядел растроганным. "Но, может быть, – говорил я себе, – ему надо было бы произнести это нежнее, крепко обнять ее, даже поплакать вместе с ней?"

– Нет, всхлипнула она, – мне не… Я не знаю, Жан-Клод, не знаю.

Она вытерла слезы, попыталась улыбнуться; но новая волна рыданий захлестнула ее.

– Не сердись на меня, Жан-Клод, я не могу остановиться.

Она говорила еще прерывающимся голосом:

– О да! Несносная, несносная девчонка! Внезапно раздался звук шагов снаружи. Кто-то перешел мостик через ручеек, затем направился к дому. Молодые люди, должно быть, тоже услышали: они вскочили с настороженными лицами.

– Бежим, – сказал мой товарищ, – как бы нас здесь не нашли.

Мы спрятались за домом, в подлеске.

По тропинке, пересекающей поляну, мимо дома шел крестьянин с топором на плече. Он проделал этот путь не торопясь, и вскоре мы увидели, как он скрылся в лесу.

– Нечего было бояться, – сказал Баско. – Ну что, возвращаемся?

– Уже поздно, может, лучше домой пойти?

Я жалел Жанни и был смущен тем, что мы случайно подслушали.

– Не говори глупостей, пошли. Мне кажется, они не договорили… Да не шуми ты, черт возьми!

Жанни так уж точно не договорила всего, что ей нужно было сказать: достаточно было увидеть ее стоящей у камина, рядом с юношей, то смотревшей на него, то опускающей голову, чтобы понять, что самое тяжелое и самое тайное оставалось еще не высказанным. А он рассеянно стоял, руки за спину, немного утомленные глаза смотрели на дверь – казалось, ему нужно усилие, чтобы поддаться этой жалостливой нежности.

Бежевый пиджак, охотничьи штаны и длинные гетры, державшиеся на ремне с железной пряжкой, – каким элегантным казался он нам, деревенским мальчишкам. Наверное, таким же, а может, и красивее его видела Жанни, которая спросила, теребя пуговицу его пиджака:

– Вы вот так вот одеваетесь в Париже?

– Нет, почему же? А разве мой костюм тебе не нравится?

– Да нет, напротив того. Это я плохо одета, ведь так?

– Только посмотрите на эту кокетку!

– Я не кокетка; но рядом с вами я хотела бы… Ну, – продолжала она, пытаясь непринужденно произнести это, – я хотела бы, чтобы вам не было стыдно за меня.

– Что за глупость.

– Вы знаете, я сшила себе платье к Пасхе. Ну, вы знаете, не так чтобы великолепное. Но давно, еще после школы, я немного работала у местного портного.

– Ну что же, посмотрим на прелестное платьице. Она, продолжая вертеть пуговицу, произнесла недовольным голосом: