* * *

Даша очнулась ночью. В доме было тихо. Она не понимала, как оказалась в постели. Ее сознание было все еще там, в церкви. Катерина, сидящая на табуретке, почуяла сквозь дрему произошедшие изменения в комнате. Она подняла голову. Даша смотрела на нее блестящими глазами. Слезы облегчения набежали на глаза Катерины. Наконец-то дочь пришла в себя. Она кинулась к Даше.

— Ну, наконец-то, — обрадовалась она.

— Мама? — казалось, Даша была удивлена тем, что она дома, в постели.

— Дашуня, может, хочешь чего? — встрепенулась Катерина. Даша села в постели. Она вдруг почувствовала, что действительно проголодалась. — А молоко кислое есть? — спросила она.

— Молоко? — удивилась Катерина, — Так корова пока молозивом доится — расстроилась она. Видимо, Даша совсем забыла, что недавно отелившаяся корова пока не дает молока. Катерина лихорадочно соображала, где среди ночи можно в хуторе найти кислое молоко? Так и не придумав ничего, она предложила:

— Может взвару попьешь? Я утром к Петру сбегаю пораньше. Его Зорька давно отелилась.

— Давай взвару, — согласилась Даша. Она медленно тянула густой, ароматный напиток, принесенный матерью.

Каждая выпитая капля возвращала ее к жизни. А жизнь возвращала память. Память же вернула ее в церковь. Слезы навернулись на глаза Даши, когда как наяву предстала картина венчания Егора с Паранькой. Слезы текли неудержимо по щекам, по подбородку, капали на постель. С печки сползла бабка Авдотья, услыхавшая, что в боковушке разговаривают. Она подошла и молча смотрела на плачущую Дашу. Катерина кинулась утешать дочь.

— А ты не трожь ее, — остановила бабка сноху, — вот выплачется, легче ей будет.

— Легко вам говорить, мамаша, — Катерина украдкой вытирала слезы, выступавшие на ее глазах. Ей, как никогда прежде, было жалко дочь. Хотя и не понимала она до сих пор переживаний, одолевавших ее. «Разве можно дать так охомутать себя? Убивалась бы, если между ними было чего, такое, что исправить нельзя». Но Катерина знала, что не было такого. Чего же тогда душу изматывать?

— Почему так, почему он на ней женился? — спрашивала сквозь слезы дочь.

— И-х-х-х, девка, — сочувственно произнесла бабка Авдотья, — за богатством погнался! Чего тут не понять? Только как бы в вечные муки не попался? Не обернулось бы ему то богатство боком, — пророчествовала бабка.

— Бабаня, не говори так, — попросила Даша.

— Ты погляди на нее, еще и жалеет его, — возмутилась бабка, — о себе лучше подумай. Вон как спитая вся.

— Ничего, теперь на поправку пойдет, — радовалась Катерина, — завтра молока принесу, откормим, будет опять розовощекая. Спать укладывались с легкой душой и надеждой, что жизнь опять войдет в свои привычные берега и потечет как прежде, размеренно, с радостями, с горестями, на то она и жизнь. Но не повторится уже того, что пришлось пережить за эту зиму.

«Дашка, встретит еще достойного парня» — думала Катерина, засыпая около свернувшегося в комочек мужа, — «А Егора позабудет, там дети пойдут, совсем другая жизнь начнется». Бабка Авдотья в дреме тешила примерно такие же мысли.

* * *

Утром Паранька не могла добудиться своего молодого мужа. Он мычал, брыкался ногами, словно был не в себе. И уж точно не помнил, где он очнулся, когда ей, наконец, удалось растолкать его. Егор сидел на постели и озирался в поисках знакомой обстановки. Вскоре, видимо, решив, что вчера слишком много хлебнул с Никитой и теперь находится в гостях, он соскочил с постели и заметался в поисках одежды. Паранька смотрела на мужа и не узнавала его. Неужели и вправду спятил? Мать ведь предупреждала, что может такое статься. Взгляд Егора упал на Параньку и мгновенно вспомнился вчерашний день, понял, в каких хоромах очутился. Он сел на кровать и стал медленно натягивать рубашку. Сознание прояснялось, но легче оттого не становилось. Наоборот, душу наполняла безысходность. Но надо было жить дальше. Дальше… Егор не знал даже, как он проживет наступивший день, а думать о будущем он был не в состоянии. Паранька заботливо принесла очередной стакан рассола. Вошедшая работница звала к столу. Евсей Григорьевич не любил сидеть за столом один.

— Ты вот что, Егор, давай сразу к делам приучайся, — сказал, как припечатал, тесть после завтрака. Он провел Егора в свою спальню, где хранил огромные книги. В них он записывал денежные операции, приходы и расходы. На все цифры не хватало у мельника памяти, вот и пришлось завести эти гроссбухи. Хоть и не любил мельник писанины, да дела того требовали. Не скрывая от Егора, посвящал того в свои мельничьи и прочие дела. Но Егору не особо хотелось вникать в колонки цифр, он слушал невнимательно. Ему не было дела до того, сколько тесть закупил пшеницы, сколько сена отправил в город. Евсей Григорьевич был весьма опечален безразличием зятя к хозяйским делам. Ведь он хотел видеть в нем продолжателя. Мельник глядел на безучастного зятя и придумывал, что бы такое ему поручить? Наконец придумал.

— Вот, что зятек дорогой, будешь ты у меня по деревням ездить, да договора заключать. Познакомлю тебя с нужными людьми, введу в курс дела. А уж ты смотри не подведи меня!

Егор согласно кивал головой. Он готов был мотаться по деревням, лишь бы не сидеть в этом огромном неродном доме, не видеть упрека в глазах нелюбимой жены. Да и жену видеть пореже. Он был даже рад решению тестя.

Глава 8

Ранним утром Катерина, накинув на голову шаль, спешила к Петру. Тот уже не спал. Он молча выслушал просьбу Катерины. О болезни Даши он, конечно, был наслышан, и теперь был рад, что племянница очнулась.

— Глядишь, все и образуется, — суетился Петр, накладывая деревянным черпаком густое заквашенное молоко из чугунка. Под строгим взглядом Катерины руки его слегка дрожали, и молоко густыми белыми каплями стекало по краям небольшого глиняного кувшина. Та смотрела на руки Петра и думала о своем. Отогнав мысли, она спросила:

— А твоей не лучше?

— Cпит, — однозначно ответил Петр. Катерина поняла, что не стоит заводить разговор о Лизке, что никаких улучшений не наступило, и Петр отчаялся ждать их. Видимо, он даже смирился со своим положением.

— Пойду я, — она встала и взяла кувшинчик. Уже около порога Петр окликнул ее:

— Так ты приходи за молоком, ваша нескоро еще раздоится…

— Спасибо, я Саньку пришлю в случае надобности. — она чуть ли не бегом заспешила домой. Даша еще спала.

«Вот и хорошо, — думала Катерина, ставя молоко на стол, — Дашка встанет, а тут молочко припасено». Она принялась за обычные повседневные дела. Постепенно просыпалась семья, и дом оживал. Дед вносил охапку соломы для печки. Бабка прибирала кровати, мела пол, заменив на время внучку в ее обязанностях. Михаил пришел, наконец, из сарая, где управлял скотину. Катерина подоила корову, напоила телка и у плиты готовила завтрак. Утренние повседневные дела были справлены и теперь можно было садиться за стол. Ожидали только пробуждения Даши, чтобы как всегда, чинно усесться всей семьей. Но та сегодня заспалась. Бабка Авдотья, не выдержав, пошла в боковушку будить Дашу. Но будить ее не пришлось. Она сидела в кровати, в глазах ее застыло недоумение. Увидев бабку, она устремила на нее тревожный взгляд. Бабка Авдотья осела на стоящую около кровати табуретку. Она поняла, что ничего еще не кончилось. Нутром она почуяла, что впереди их ожидают худшие испытания. Она глядела на Дашу и сердце ее сковывал холод.

— Бабаня, я чего то не могу на ноги встать, — Даша недоуменно-вопросительно смотрела на бабку.

— А ты еще раз попробуй, донюшка, давай, вставай, — наставляла ее старушка. Даша попыталась поднять хотя бы одну ногу, но та лежала без движения. Ощущение отсутствия ног испугало Дашу.

— Бабаня, я чего, как Маришка теперь буду? — с ужасом в голосе произнесла она.

— И не придумывай, — в словах бабки звучало осуждение, — со сна у тебя это. Она опустила ноги Даши с кровати и они бессильно висели неподвижно, словно неживые. Вошла Катерина, все еще недоумевая, что могло задержать дочь и свекровь.

— Заспалась, видать, — сообщила ей свекровь, — видала, ноги затекли. Катерина, тоже ощутила щемящую тревогу. Она опустилась на корточки и стала растирать ноги дочери, в надежде, что та скорее встанет. Но от ее прикосновений Даша даже не поморщилась. Катерина вопросительно смотрела на нее: ну, почуяла? Но Даша лишь отрицательно покачала головой. Катерина ущипнула ее за лодыжку. Даша даже не покривилась. Боли она не ощутила. Катерина тревожно переглянулась со свекровью. Обоим было понятно, что случилось непоправимое. Непонятно отчего дочь станет теперь калекой, может быть не сможет ходить до конца жизни, а ведь только жить начала. День, начавшейся с надежды, был перечеркнут настигшей семью бедой. Никого уже не оставляли мрачные предчувствия в течение всего дня. Домочадцы не глядели друг на друга, боясь найти подтверждение своим невысказанным мыслям на лице близкого. Даша весь день лежала в постели, не обращая внимания на принесенное, так любимое ею, кислое молоко. Она лежала, уставясь взглядом в потолок, не слыша уговоров деда, о том, что на все воля Божья. Не обращая внимания на увещевания бабки, что может со временем все придет в норму, и она будет еще бегать. Она лежала и думала, что видно никогда не суждено увидеть ей Егора. Ведь он сам никогда не придет в ее боковушку, чтобы увидеть ее. До ее сознания еще не доходило, чем грозит ей эта привязавшаяся немочь. Она думала о том, что если бы могла ходить, то хоть изредка, хоть одним глазком видела бы Егора. Она душой чувствовала, что он не забыл ее, и несмотря на женитьбу, любит только ее, Дашу. Эти мысли придавали ей сил. Появилась надежда, что все равно встанет на ноги, несмотря ни на какие недуги. Дед Василий предполагал, что связана ее болезнь с нервами. Он вспомнил о богатых горожанках из его прихода, те сплошь болели этими самыми нервами, даже на курорты ездили лечиться. Постепенно Даша обретала надежду, и к концу дня попросила, чтобы мать дала ей вязание. Жизнь на хуторе продолжалась, несмотря на навалившиеся невзгоды.