— Вот это жена, — заметили в толпе, — Держись теперь, Егор, будешь солоно хлебать.

Новоиспеченный муж, словно и не заметив крупной соли на ломте, пережевал его и не поморщился. Он не обращал внимания и на выкрики. Наконец, молодых увели в дом и усадили во главе стола, застланного белой кружевной скатертью, купленной у Маришки. Гости чинно рассаживались за длинные столы, каждый соответственно своей одежке. Приехавшие заняли почетные места около молодых и рядом с хозяевами. Местная родня со стороны жениха и невесты скромно поместилась за дальними столами. Никто не возражал, несомненно, приехавшие люди нужные хозяину, да и кто их знает, какого они звания? Наконец все благополучно разместились. Паранька победно оглядывала гостей, а как же, вон какого парня отхватила. Она его в люди выведет. Евсей придирчиво оглядывал столы; вдруг не хватает чего на них, ломящихся от городских и деревенских яств? Но на столах места свободного не было от тарелок и блюд. Даже вон огромный осетр посреди стола красуется, весь в зелени. А как же иначе? Из Царицына и привезли. Чай не лето сейчас, не пропал в дороге. А уж разных колбас городских, да окороков, пирогов, да пирожных — не счесть. Домашнего жареного поросенка разглядел на столе Евсей. Городские, запечатанные сургучом бутылки, радовали хозяйский глаз. Это вам не Колыванихина «первостатейная», это монополька.[5] Кроме того, для барышень привередливых вина понаставлены в бутылках темных, да с наклейками, коих доселе не видали в деревне. Глаза Евсея Григорьевича победно блеснули. Еще бы! Теперь на каждом углу свадьбу обсуждать будут! Он постучал вилкой по хрустальной рюмке, привлекая всеобщее внимание. Гости замерли. Евсей поздравил молодых, произнеся длинную, немного путанную речь, в конце которой он не выдержал, и со слезами на глазах, полез к Егору с объятиями: береги, зятек, кровинушку! Единственная она у меня.

Гости зашумели, поднимая рюмки, задвигали тарелки и за столом оживились. Деревенские, не особо умеющие пользоваться вилками, посматривали друг на друга. Но городские закуски вызывали интерес и преодолев смущение, они, глядя как городские управляются с тем или иным незнакомым блюдом, потихоньку смелея от выпитого, налегали на закуски. Наконец гости, утолив первый голод, вспомнили о молодых. Разом понеслись выкрики: «Горько! Горько!» Паранька локтем подтолкнула молодого мужа под рукав нового костюма. Тот скучающе ковырялся в тарелке и, видимо, ничего не слышал. Егор подскочил от неожиданности и чуть не свалил со стола дорогой хрустальный графин. Поцелуй получился куцым, и не удовлетворенная публика в разочаровании зароптала: кто ж так целует молодую жену? Видимо, учить надо. Заставляли целоваться еще. Паранька млела от поцелуев и всеобщего внимания. После выпитого гости перестали церемониться и вот уже приехавшие купцы вышли курить вместе с местными крестьянами. Нашлись общие вопросы для обсуждения. Только городские бабы никак не хотели общаться с деревенскими. Они шушукались в уголке, обсуждая деревенских: вырядились! Таких фасонов и не носит никто. Посмеивались в кулачок, не боясь обидеть деревенских. Свадьба шла своим чередом. Дарили подарки, пили, ели. Разомлевших работники относили в пустые комнаты, на кровати.

* * *

На хуторе Катерина проплакала всю ночь, дочь металась по постели, и никакие настои не могли помочь. Михаил тоже не спал и все не отходил от любимой дочери. За эту ночь он поседел и осунулся. Дед Василий на печке всю ночь шептал молитвы, бабка вздыхала. Кот Кисель не слезал с подушки на постели Даши, сколько не гнала его Катерина. Даже Валяй и Окаянный всю ночь скреблись у порога, словно могли помочь молодой хозяйке.

Этой же ночью в спальне молодых чуть не возник пожар. Егор, несмотря на то, что жениху не положено пить на свадьбе, не держался на ногах. Молодой жене пришлось чуть ли не волоком тащить его в спальню. Он размахивал руками и задел стоящую на столе лампу. Стекло разбилось и на пол плеснул керосин, горевший фитиль упал как раз в лужу, пламя тут же стало пожирать керосин. Пришлось Парашке, схватив подвернувшееся под руку атласное одеяло, тушить пламя. Никто не увидел этого. Только мать Егора, смотревшая вслед молодым, утирала слезы. И не были эти слезы слезами радости или умиления… Парашка, сопя, снимала с мужа сапоги. Она была в ярости.

«И от запоев его лечить пора» — думала она. Наконец, раздев мужа, улеглась с ним рядом.

Утром Егор проснулся с мутным сознанием, что все происходящее не с ним было. Голова кружилась, его подташнивало. Паранька предусмотрительно принесла капустного рассолу. Егор выпил и стало легче. Но все равно не верилось, что он женился.

* * *

Второй свадебный день начался с переполоха. Деревня просыпалась медленно. До ночи люди глазели на свадьбу, а напоследок Евсей Григорьевич, раздобрившись, приглашал с улицы мужиков и баб в хату, за столы. Соседи не отказывались. Мельник впервые поил задарма. Пили, кто сколько мог. Спать ложились поздно. А тут с утра, не успев раскрыть глаз, услыхали вопли с улицы: «Ой люди! Че деется! Че деется!» — Манька Лапшова, наспех одетая, бежала по улице и орала, насколько позволяли ее здоровые легкие. Начали открываться двери и окна, на улицу выглядывали заспанные мужики и бабы.

— Не иначе подралися вчера на свадьбе! — молодуха Анька Козырева соскочила с крыльца и подбежала к воротам. Манька остановилась у первых распахнувшихся ворот. Платок слез с ее головы, волосы растрепались, от раскрасневшегося лица шел пар.

— На свадьбе подралися? — Анькиному любопытству не было предела.

— Когда? — опешила Манька, приостановив галоп.

— Дак ты орешь с утра! — подошла свекровь Аньки, тетка Данька.

— Не знаю я ни про какие драки! — махнула рукой Манька, — у меня вон в катухе такое! — говорила она с подвывом.

Бабы приблизились. Прибежали еще несколько соседей. Все полуодетые и жаждущие продолжения рассказов о вчерашних гуляньях. Вдруг за ночь городские с деревенскими не поделили Евсеевы перины, или бабу какую?

— Захожу я, бабы, в катух! — Манька закатила глаза, — А тама! — она замолчала, дабы перевести дыхание и насладиться произведенным впечатлением.

— Не томи ты! — толкнула ее в бок Данька.

— Миша-дурачок тама! — многозначительно закончила Манька, оглядывая поочередно собравшихся.

— Ой, удивила!

— А то нет! — огрызнулась Манька, — стоит на скамеечке, к телушке моей притулился — ой-ей-ей… че деется! Че деется!

Слушаюшие открыли рты. Вот те на!

— Вот и я думаю: кого телушка моя п-р-и-н-е-с-е-т? — завыла опять Манька.

— Дура! — заулыбался Сережка Артемов, — никого не принесет! Мише чай не впервой, да только не одна телушка не отелилась от него!

— Шуму-то, шуму! — повернулись бабы.

— Вам бы такое увидеть! — вопила им вслед Манька.

Несмотря на ранний утренний переполох, свадьба собиралась второй день гулять у жениха. Некоторые городские гости засобирались домой, объясняя отъезд неотложными делами. Евсей понимающе кивал, усаживая очередные пары в сани. Как гостеприимный хозяин, он велел работникам подкладывать в сани свежей соломы, дабы сидящим в них было мягче, подтыкал огромные тулупы. Путь не близкий, не замерзли бы! Он благодарил за приезд, обещал наведываться сам. Уезжающие важно откланивались и отбывали восвояси.

В хате Родионовых столы были накрыты гораздо скромнее, чем у мельника. Но после вчерашнего никто и не ожидал особых разносолов. Все равно не переплюнуть Евсея никому в деревне. Народ опять собирался и толпился у забора, заглядывал в окна. Наконец гости расселись за столами. Агафья, поджав губы, с тревогой следила за гостями, вдруг кому места не хватит. Она последней присела с краешку стола. Дмитрий привстал, желая произнести приветствие гостям, но Евсей жестом остановил его. Дмитрий крякнул, но спорить не стал, сделав вид, что хотел достать хлеб. Евсей говорил недолго, видя, с каким вожделением гости взирают на налитые рюмки. Он взмахнул рукой: ну, вздрогнули!

После выпитой первой рюмки лица гостей прояснились и даже повеселели. А после второй свадьба потекла своим чередом. Из горницы вышли ряженые, вместо жениха и невесты. Голову высокого кудрявого мужика украшала белая фата. На талии его еле сошлась цветная женская юбка. Другой, маленький и кривоногий, изображал жениха. Огромные штаны норовили спуститься с его тощей задницы, поэтому он все время поддергивал их. Эти манипуляции мешали ему держать невесту под руку. Тем более, что «невеста» все время жеманилась, прикрывала лицо фатой. Названный муж представлял всем молодую: «это моя дорогая Фирочка. Вы ее не бойтесь, она не кусается.» «Фирочка» брыкалась, как мерин в стойле, когда чья-нибудь нескромная мужская рука пыталась ущипнуть ее за зад. Бабы лезли в широкие штаны «молодого», проверить, все ли на месте. В отличии от «молодой», тот не сопротивлялся. Только после каждого поползновения повыше поддергивал штаны, самодовольно ухмыляясь. Пьяный мужик «наяривал» на саратовской гармошке. Она весело позвякивала колокольчиками. Баба, наряженная цыганкой, вертелась около него и пела непристойные частушки:

Эх юбка моя, юбка алая,

а под юбкой она окаянная…

Мониста позвякивали на ее широкой юбке, когда она пускалась в пляс. Всей скоморошьей компанией вывалились на улицу. Гармонист, не совсем отошедший от вчерашней пьянки, уселся на навозную кучу и еще с большей страстью растягивал мехи на своей гармошке. Свадьба веселилась вовсю. Вдруг кто-то тревожно закричал во дворе: невесту украли… Никита, сразу сообразивший, что это всего лишь соблюдение обычая, глянул на Егора: искать, однако, надо. Егор с неприязнью посмотрел на него: иди, да ищи.

— Не дури, Егор! — одернул его Никита.

Егор бросил папиросу: пошли. Началась суматоха в поисках невесты. Каждый подсказывал Егору, где может находиться невеста. Егор нехотя шел на указанное место, и не слишком огорчался, не найдя там Параньки. Если кто и замечал его поведение, не придавали этому значения. Всем было весело. Наконец, Никита, пожалев друга, шепнул тому, что Паранька у соседей. Невеста была найдена, благополучно выкуплена и водворена за стол. Пир продолжался до самого вечера. Не обошлось и без драки. Неизвестно, что не поделили двое мужиков, но разнимавшие их долго потом ходили с синяками под глазами. Как и хотел Евсей Григорьевич, свадьба запомнилась всем. И говорили о ней еще долго и в деревне и за ее пределами.