— Егор, пора тебе. — она оторвалась от его груди. — Влетит мне теперь, — распереживалась она.

— Беги. Я буду ждать тебя завтра у Августины, — кричал ей вслед Егор. — Хотя какое уж завтра, — усмехнулся он, глядя на темное небо.

* * *

Пришедшая вечером домой Парашка не скрывала своей злобы. Еще выйдя от Августины, она наткнулась на Никиту, явно поджидающего ее у порога.

— Может провожу тебя, Парань? — несмело предложил он.

Она окинула его оценивающим взглядом. Никак даже отдаленно он не напоминал своего друга. Среднего роста. «И рожа у него тоже средняя» — отметила со злобой Паранька, вглядываясь в его лицо. Разве мало в деревне таких курносых носов, а рот, уж и совсем как у жабы. Она тоскливо вздохнула:

— Не ходи ты за мной, не нужен ты мне. — отвернувшись, она пошла в свою улицу. Никита тоскливо смотрел ей вслед, не видать ему мельницы.

Хлопнув дверью, Паранька стала раздеваться у порога. «Змея подколодная, гадюка!» — шептала она. Но шепот ее достиг ушей, сидевшей у печи Агафьи, она заинтересованно спросила:

— На кого ты такая злая?

— На кого! Будто сама не догадываешься? Увела на хутор свой! — шипела Парашка. — Отец обещал ведь?! — вспомнила она, вопросительно глянув на мать.

— Так говорил он с Димитрием, — спокойно отозвалась Агафья.

— Говорил? Что-то, я сватов не вижу у порога! — удивилась дочь.

— Так чай не на аркане тащить его свататься, — усмехнулась Агафья, — видать, другого надо искать.

— Другого? — от неожиданности у Парашки перехватило дыхание, — Никакого другого! Либо он, либо пожалеете, что не отдали меня за него, — она дико вращала глазами, красное ее лицо было почти безумным, — Только ты не говори, что ничего нельзя сделать, я знаю, что ты присушить можешь, — она близко подошла к матери и, глядя ей в глаза, искала подтверждения своим безумным мыслям.

— Оставь ты это, — тихо произнесла Агафья, — неизвестно чем присуха обернется. Вдруг он с ума спятит?

— А мне все равно, зато и ей не достанется. А ее отравить хочу, не жить нам тут вместе, видеть не могу ее! Сделай побыстрее, не то не знаю, что натворю! — Парашка забилась в истерике. Опустившись на колени, она рыдала в материнский подол. Столько неподдельного горя было в ее причитаниях. Сердце какой матери устоит от горя своего дитяти? Агафья, гладила волосы дочери, стараясь разделить ее печаль.

— Не горюй, все еще уладится. Надоест она ему. Ты на глаза ему чаще попадай, улыбайся больше, глядишь, и обратит внимание.

Парашка оторвала голову от материнских коленей:

— Ты наговоришь сегодня же! Не буду я ждать. Они там милуются, а я сидеть ждать должна? А как не надоест? Вдруг поженятся? Не будем мы ждать, — она решительно подняла голову и вытерла слезы. Парашка знала, что мать не сможет ей отказать. И Егор все равно будет с ней, хочет он того или нет. В этом вопросе мало что зависело от его желания и от его чувств.

— Ну что же, — тяжело поднялась Агафья, — видно время пришло. Она не могла отказать родной, ни в чем прежде не знающей отказа дочери. Тяжелыми шагами шла она в горницу. Долго копаясь в шкафу, вытащила наконец старинную книгу, завернутую в пергаментную бумагу. Все еще сомневаясь и раздумывая, посмотрела на дочь. Парашка и не подозревала о существовании такой. А оказывается, где-то под бельем, к которому мать запретила ей прикасаться, лежала черная книга. Мать хранила в шкафу на полке белье, нежное, из городского материала, в которое по ее словам нужно было облачить ее после смерти. Парашка боялась даже прикоснуться к нему. И вот теперь она с удивлением рассматривала книгу, извлеченную из грубой, серой бумаги. Почти коричневые листы были заключены в две тонкие деревянные дощечки, почерневшие и растрескавшиеся от времени. На дощечках остались темные следы от пальцев. Кое-где они были заляпаны каплями воска. Агафья сразу открыла книгу, на том месте, которое ей было нужно. Страницы книги были исписаны крупными черными, ровными буквами. Парашка боялась того, что должно было произойти, но не собиралась отказываться от задуманного. Мать, бережно положила книгу на середину стола и, достав свечи, начала расставлять их полукругом возле книги. Взгляд ее был отрешенным, казалось душа покинула тело, и теперь руки сами делали то, что помнили и делали в прошлом много раз. Откуда-то появилась плошка, старая, деревянная, c выщербленными краями. Парашка не помнила, чтобы раньше такую видела у себя дома. А если бы увидела, скорее выбросила бы, в доме вон сколько добра. Отец из города навез кузнецовских сервизов,[4] ни у кого таких нет. Она сделала движение взять в руки плошку, чтобы рассмотреть поближе, но Агафья, словно очнувшись, зашипела на дочь: не тронь! Не тронь! Парашка испуганно отдернула руку. Мать налила в плошку воды и, чиркнув спичкой, подносила ее к свечам, постепенно поджигая фитильки. Тонкие губы ее шевелились, отсвет от разгорающихся свечей отражался в почти безумных глазах. На лице заострились скулы, волосы выбивались из-под платка жесткими прядями. Агафья стала похожа на степную кочевую ведьму, виденную Паранькой на картинке.

Постепенно зажженные свечи стали отражаться в налитой воде, создавая иллюзию ее горения. Агафья уселась на стул, жестом приказывая дочери сесть рядом. Она все шептала непонятные слова, то ли молитвы, то ли заклинания. Огонь в ее глазах то вспыхивал ярким красно-желтым пламенем, то угасал насовсем. Парашка, глядя на мать, видела ее глаза и обратила внимание, что зрачки как будто растеклись по всей глазной впадине, сделав взгляд абсолютно черным. Такой свою мать она еще не видела. Она уже боялась сидящей рядом чужой женщины. А та все читала в книге, и непонятные слова падали в пространство. В комнате становилось душно. От краев плошки шел пар, и, не поднимаясь, оседал на восковом лице Агафьи.

— Ну-ко, подумай об нем, — коротко бросила она, не отрываясь от книги, — Словно он рядом стоит.

Парашку не надо было просить дважды. Егор все время занимал ее мысли. Только о нем она и думала. Она тут же представила его себе; высокого, c вьющимися светло-русыми волосами, тонким носом, а какие у него пухлые губы, ну чисто как у младенца. Парашка вздохнула, вспомнив о том, что его губы не разу не прикоснулись даже к ее щеке. В плошке сразу произошли изменения. Исчез пар на ее краях, мутная до этого вода постепенно светлела. Цвет ее менялся с каждым мгновением, и когда, наконец, она стала почти черной, Парашка увидела в ней отражение мужчины. Она не сразу поняла, что это и есть тот, о ком она постоянно думала, c кем в мечтах связывала всю свою последующую жизнь. Парашка видела его улыбающегося, ошалевшего от ощущения изведанного счастья. Было видно, что его переполняет радость. Агафья протянула руку к плошке, словно старалась удержать образ Егора. До Парашки явственно донеслись ее слова: «Доброго молодца Егора отвернуть от девки Дашки. А приворотить его к девке Парашке, да так, чтобы навечно. Чтобы забыл он ту, а помнил бы только эту». Рядом с Егором появился расплывчатый женский образ. В нем Парашка признала себя. В мужском образе незаметно происходили изменения. Лицо стало суровым, около рта залегла глубокая складка. В глазах застыло безразличное выражение. Даже его фигура стала ниже, словно придавленная непосильным грузом. Парашка со страхом смотрела в плошку. Произошедшие изменения испугали ее. В душе она не особенно верила в колдовство. Но это была единственная надежда. Надеяться на то, что Егор сам снизойдет до нее, было глупо. И она понимала это. Часы на стене беспристрастно отстукивали минуты.

Потом Паранька не могла припомнить что еще происходило, о чем шептала мать.

— Теперь надо наговоренной водой окропить его, — устало произнесла Агафья. Свечи догорали на столе. Вода в плошке спокойно отражала их последние желтые всполохи, словно еще некоторое время назад, не происходило в ней никаких изменений. Агафья вылила воду в бутылку и закупорила ее пробкой. Поставив бутылку, она обессилено оперлась на край стола:

— Жди теперь сватов, — безразлично сказала она.

— Словно и не рада за дочь, — обиженно подумала Парашка.

— Да убери тут — чтобы отец не увидел чего, — распорядилась Агафья. Муж за многие прожитые вместе годы так и не знал о редких занятиях своей жены. Только дочери она открыла свой недобрый секрет. Она считала, что рано или поздно должна это сделать, должна быть преемница темного волшебства. Агафья не должна быть последней. Так пусть это будет дочь. У нее есть необходимая злость и ненависть, ведь доброму человеку не по силам такой дар. Мучиться только будет, трудно доброму делать плохое другим людям.

* * *

Не подозревая о содеянном соперницей, Даша щипала в сенях гуся. Несмотря на то, что гуси лежали в деревянном корыте, Даша с бабкой Авдотьей были завалены белым мягким гусиным пухом. Катерина, несмотря на холод, не разрешила щипать гусей в комнате. Оглаживая тушки, горячим, нагретым на печке утюгом, Даша выдергивала тугие гусиные перья. Ведь завтра рождество, можно наконец разговеться. Да и гостей приедет немало, надо всех удивить. Мать любит, когда нахваливают ее за кушанья. Сестры тоже умеют готовить, так что надо стараться. Катерина жарила и парила в доме; пеклись пирожки, ватрушки, сдобные пышки. Варился взвар, наполняя кухню запахом лета. На печке в чугунках что-то кипело и брызгало на плиту, пузырясь на ней жирными пятнами. Санька то и дело подбегал к матери и пытался ухватить то пирожок, то ватрушку. Но дед строго следил за его действиями с печки: нельзя! Подождать надо до заутрени.

— Вот это да! — возмущался Санька, — теперь голодным цельный день быть?

— По тебе не скажешь, что голодал, — упорствовал дед, — а пост надо соблюдать. Санька искал сочувствия у матери, но Катерина, поджав губы, неодобрительно качала головой, молча соглашаясь с дедом. Послонявшись по кухне вместе с котом, так и не выпросив подачки, Санька отправился к деду на печку, пусть тот хоть сказку расскажет. Кот прыгнул вслед за ним.