Я еще не принес в клуб ни копейки, но у меня уже была своя гримерная, я сам мог придумывать номер и выбирать себе партнеров. Мне была дана свобода, ко мне никто не цеплялся, никто не трогал. Свои выступления я готовил сам – навыков хватало и для постановки номера, и для импровизации. Я нашел то, что сейчас мне больше всего было нужно, – работа, не требующая души, но приносящая деньги, независимость. На все остальное, что сопутствовало этому занятию, я старался не обращать внимания. Тем более что деньги действительно потекли рекой. У меня оставалось достаточно времени для воспоминаний, для ожиданий, для того, чтобы попытаться как-то прийти в себя после разрыва с Татьяной.

Пытался ли я познакомиться с другой женщиной и отвлечь себя новыми отношениями? По иронии судьбы мое новое место работы предоставляло мне в это смысле огромные возможности, которыми я воспользоваться не захотел. Ничего удивительного я в этом не видел – никто не станет есть соленое, если хочется сладкого. Все происходящее в зале, все эти женщины были для меня не более чем реквизитом.

О Татьяне я не переставал думать, всячески отгоняя мысль о возможном звонке или встрече. Я понимал, что для такого человека, как она, слово, обещание – это внутренний закон, не подлежащий нарушению. Упасть в ее глазах мне не хотелось, а потому мысль о возможной встрече я от себя гнал. Чтобы легче было забыть ее, искал в ней изъяны, недостатки, скрытые неприличные помыслы. Я убеждал себя в ее меркантильности, всеядности – и отца простила, и с моей матерью дружила, и со мной спала. Негодование охватывало меня, я начинал ненавидеть ее, потом остальных женщин, потом отца, который впутал всех нас в эту историю, потом тщетность попыток мне вдруг становилась очевидной, и я с тоской листал в телефоне записную книжку. Это было просто движением, ритуалом – ее номер я знал наизусть.

Как мне хотелось иногда позвонить отцу! Даже понимая, что рассказать о том, что я сейчас чувствую, не мог. Не имел права – родственную субординацию лучше не нарушать, это приводит к потере доверия, это чревато конфликтами. Мне, как всякому влюбленному, хотелось поговорить о Татьяне. О том, как они познакомились, как раньше жили, о ее привычках, о том, что его так в ней привлекало. Мне было все равно, что отец ее разлюбил – когда-то ведь любовь была и воспоминания о ней мне могли бы душевно помочь. Но собеседников не было, друзья так и не появились.


В клубе я ни с кем не общался. Поступая так, я избавлял себя от постороннего общества, которое тогда переносил с трудом. Поддерживать разговор, интересоваться чужими делами и, не дай бог, заступить за черту шапочного знакомства – это все для меня было невозможно. В клубе я сразу же определил дистанцию, чтобы потом не приходилось терпеть навязчивость. Я сразу понял, что здесь в правилах совместные пьянки после выступлений, здесь принято обсуждать посетительниц, выставлять напоказ мужской цинизм. Нельзя сказать, что я был уж очень щепетильным – во многом я был согласен с «коллегами», но я чувствовал себя «чужим», временным и становиться «своим» не считал нужным.

Это обстоятельство было подмечено, моя обособленность трактовалась как заносчивость, и в конце концов я остался в долгожданном одиночестве. Только иногда перебрасывался парой слов после окончания представления.


– Ты что, совсем не пьешь? – Один из танцоров окликнул меня. Уже было почти утро, представление закончилось совсем недавно, и все его участники собрались в баре. Так иногда случалось, когда вечер был или очень плохим, или, наоборот, очень хорошим. Сегодня выступать было тяжело. Большую часть зала занимала компания каких-то смурных девиц, которые улыбались очень робко, почти не двигались, словно чего-то боялись, а иногда мне казалось, что и глаза в определенные моменты от смущения закрывали. Что за черт их принес на мужской стриптиз, оставалось только гадать.

– Они – кто? – поинтересовался я у администратора, отработав свой первый номер.

– Шут его знает. По внешнему виду похоже на слет Василис по обмену премудростями. Как в мультфильме.

Заумные и серьезные.

– Да, тяжело!

– Тебе-то какая разница? – Администратор пожал плечами.

«Действительно, какая мне разница?!» – подумал я, хотя, видимо, сцена, неважно в стриптиз-клубе или в классическом театре, требует ответа, отдачи. Хоть какого-нибудь отклика. «Василисы» так до конца вечера и не растаяли. Попытки других танцоров расшевелить их оказались тщетными, и ушли они раньше, а оставшиеся в зале, видимо, зараженные смущением, реагировали тоже вяло.

– Ни денег не заработали, ни удовольствия не получили. – Кто-то из парней сокрушенно вздохнул.

– Завтра наверстаем, закрытый вечер. Будут те, кто на той неделе шампанским обливались.

Все загудели, стали обсуждать предстоящее выступление, а я под шумок вышел на улицу. Весна только начиналась. Это время было моим любимым. Запахи – это что-то из области колдовства, так говорила мать. Еще в Питере я помнил этот свежий аромат, который в конце зимы, казалось, доносился откуда-то с моря. Здесь, в Москве, весенняя свежесть пахла старым снегом и пылью, но от этого она не была хуже. Она точно так же обещала славное будущее – легкость шага, первое теплое солнце, почки, расцветающие вишни, зелень газонов. Все то, что мне всегда очень нравилось. И вдруг захотелось, чтобы этим насладился кто-то еще. Кто-то, кто понял бы меня в этом ожидании природных перемен.

Я не помню, как изменился мой маршрут, как я приехал на Чистые пруды, как внезапно совершил то, о чем запрещал себе думать. Я не пошел к машине. Я, словно и не я, а кто-то другой, нырнул в метро. Почему? Потому что в машине можно было одуматься, испугаться, повернуть назад. Метро же, которое только что открылось, захлопнуло за мной свои подземные двери и, не спрашивая моего согласия, унесло туда, куда я очень хотел, но так боялся прийти. Ее дом стоял в самом конце Чистопрудного бульвара, напротив дуги, которую описывали трамвайные пути. Мне предстояло преодолеть короткий путь, и самым главным было не свернуть с него в какой-нибудь переулок, которыми так богаты Покровка и Мясницкая. На дорожках бульвара по краю бордюра лежали полоски нетающего в тени снега, деревья потемнели от влаги, сам пруд, еще закованный по краям в тонкий лед, зеленел холодной водой. Я здесь был совершенно один, только редкие машины и птицы. Я спрятался в подъезд маленького двухэтажного дома, который стоял в торце бульвара. Мне пришлось изогнуть шею, как-то притулиться, чтобы видеть ее подъезд. Я старался не шуметь – в доме, который вот-вот начнут рестраврировать, еще жили люди. Только где-то через час я осознал свою ошибку – время было раннее, она еще спала крепким сном, ей еще предстояло проснуться, полежать немного под одеялом, поворочаться, словно уговаривая саму себя все-таки начать новый день. Я как будто бы это все видел воочию – и это заспанное лицо, и фигуру, кутающуюся в большую теплую пижаму, и хохолок, который вырастал у нее на макушке ранним утром. Знал, что она сначала сварит кофе, потом полистает старый журнал, потом решит сделать несколько звонков. И только после пойдет в ванную, раздеваясь по пути и разбрасывая по квартире ночную одежду.

Я помнил, какая она выходит из душа – это другой человек, собранный, целеустремленный, уже почти отсутствующий дома. Это весеннее утро было очень ранним, я ее не увижу, не застану выходящей из подъезда. Здесь мне оставаться было нельзя – я бы уснул прямо на крыльце этого желтого развалившегося особнячка. Но я не жалел об этом. Было сделано главное – совершен первый шаг в свое будущее. Я уже точно знал, что буду сюда приходить и что буду ее видеть, и сделаю все, чтобы вернуть ее себе.


– Тебе причитается. – Администратор положил передо мной конверт.

– Что это?

– Благодарность.

– Какая? От кого?!

– От дам, которые вчера сняли клуб.

Я заглянул в конверт. Пачка была толстая.

– Они что, все как одна нашли месторождение алмазов?

– Нет, это, скорее, их мужья.

– Господи, да они еще и замужем? – Я вспомнил, что пытались вытворять вчерашние зрительницы.

– Еще как замужем! У них и любовники есть.

– Понятно. Я, правда, не знаю, как отнестись к этим деньгам. Брать не хочется. Проблем потом, если что, не оберешься.

– Ну, это как посмотреть… Это же не взятка. Это не черная зарплата…

– Тогда – что это?

– Это устная благодарность. Ну, человек хотел шампанского купить, но не знал, какое ты любишь.

– А кто еще получил такую премию?

– Почти все. Да нет, все.

– А часто они так гуляют?

– Так – нет, не часто. Это исключительный случай.

– Слава богу, а то как-то…

– Ладно, бери. Такой случай. Кстати, твой телефон просили. Двое из вчерашних. – Администратор замялся.

– Ну? – я резко обернулся.

– Что ты!!! Ты же запретил! Но… – Он опять замялся. – Очень просили, даже деньги предлагали.

– Держитесь. Искушение тяжелое, я понимаю. Но все-таки не давайте. – Я со значением посмотрел на администратора и сунул пакет с деньгами в карман. Сегодня был выходной, и мне не хотелось торчать здесь. Я должен был встретить Татьяну. Вот уже несколько дней я дежурил у ее подъезда, вернее, рядом, в желтом домике в торце бульвара. Уже несколько дней я видел, как она выходит из дома, как поднимает лицо и смотрит на небо, кроны деревьев, потом маленькими шагами, не торопясь, идет в сторону метро. Иногда она задерживается, пытается рассмотреть себя в дверном стекле – поправляет волосы, воротник плаща, потом, чуть наклонившись, проводит ладонью по ноге – я помню ее любовь к тонким черным чулкам. Я наблюдал за ней и совершенно не чувствовал себя виноватым. Более того, я ругал себя, дурака, что все это время боялся приехать сюда, посмотреть на нее, боялся нарушить какую-то ее просьбу, которая, может быть, и была надуманным, пустым, дурацким капризом. Может, она и сама этого не хотела, может, она думает о том, чтобы нам увидеться? Я приезжал на Чистые пруды, чувствовал себя счастливым и недоумевал: «Что же это такое?!» Мы расстались, не разговариваем, но только одно то, что я ее просто вижу каждый день, делает мою жизнь совершенно иной. Да, в глубине души я боялся. Боялся встречи, невозвратности отношений. Этот страх настигал меня внезапно, и тогда я чувствовал бессилие и панику, мне виделась тщетность этих своих усилий вернуть прошлое.