Все так, да не так. Это наслаждение, которого не было доселе, оно охватывает, заставляет терять голову, память. Но что-то внутри меня не сдается, что-то внутри меня начеку, следит за нами, следит подозрительно и недоверчиво. Оно медлит в своем упрямстве, и только когда дыхание становится ровнее, когда, отдышавшись, я прильну к нему, это что-то отступает. «Не убежишь ты никуда. Да и не надо!» – говорит мне это что-то, пребывающее доселе на страже моей жизни.

– Ты переезжаешь ко мне. – Я помню этот его голос и интонацию. Строгие такие, требовательные.

– Угу, – только и ответила я.

Я не помню, не знаю, когда это случилось, не помню, когда нежный запах цветущих лип показался мне душным и головокружительным. Я не помню, как появилась страсть к семечкам и отвращение к клубнике. Я совсем этого не помню.

Природа знает, но до поры до времени молчит. Природа это делает специально – она выше нас, она волшебник, который никогда не поделится своим могуществом.

Михаил Михайлович недаром прожил почти сто один год. И семьдесят из них принимал роды. Он близок к природе, его предсказания стали точны. На седьмой день моих подсчетов у меня заболела поясница. Заболела противно, уныло, словно дал о себе знать старческий радикулит. «Вот не хватало! Как будто бабка старая, тут рожать, а я согнувшись ходить буду», – подумала я и спряталась от позора в палате.

– Что это вы, Татьяна Николаевна, весь день лежите? – Румяная деваха настойчиво интересовалась мои лежанием.

– Устала, передохнуть надо. А то как заведенная по этим вашим коридорам топчусь.

– А, ну-ну, – сказала она и исчезла. Через пятнадцать минут появился Михаил Михайлович.

– Это что мы лежим?

– Ну, устала, неохота ходить…

– Лежите, Танечка, лежите, – хитро улыбнулся доктор.

Через четыре часа меня везли в операционную.

– Мужу я вашему уже позвонил, едет. Надеюсь, он такой же пунктуальный, как и вы. Как и ваш организм, Танечка! – встретил меня там Михаил Михайлович.

Я улыбнулась, что-то ответила медсестре и провалилась в яркий веселый сон.


Младенцы красивыми быть не могут. Да и не должны. Они еще не осознали, что в этом мире встречают по одежке. Что цвет волос, глаз, форма ног и ногтей – все это станет важным много позже. А пока, сморщенные, с маленькими глазками и одинаковыми носами-кнопками, они пользуются своим самым сильным оружием – тем, что они плоть от плоти ваша принадлежность. Ваша и тех, кого вы любили.

– Сын! Танька! Ты родила нам сына! – Саша уже был в палате. Я смотрела, как он радуется, как трясет руку врачу, как обнял покрасневшую сиделку, как он, роняя халат, в который его нарядили в приемном покое, пытается обнять меня, и думала, что эта жизнь очень строга. Она ведет свою «бухгалтерию», занося в графу все до копейки, она все подсчитывает и учитывает. Она редко выдает авансы, но порой чрезвычайно щедра на премии. При условии, что вы их заслужили. Выходило так, что я заслужила ее благосклонность. Наверное, потому, что ни разу никого не предала, не оступилась, не скурвилась, как бы плохо мне ни было. Я выполняла все поручения, которые давала мне жизнь, и добросовестно играла все предложенные ею роли. Я не превратила свою боль и обиду в злость и месть. Мне было чем гордиться – в моей жизни совпало множество обстоятельств, несколько судеб пересеклись с моей, но я ни разу не обманула себя и тех, которые были мне дороги. И жизнь по-царски отблагодарила меня за это.

Я смотрела на весеннее небо, которое вдруг заголубело в квадрате окна, вдохнула запахи, которые ворвались в эту чистую комнату, – запахи медицинские, младенческие, запах Сашиного одеколона. Я скосила глаза в сторону детской кроватки, в которой очень важно лежал мой сын, и как никогда порадовалась очередному повороту в моей жизни.

– Спать хочется, – наконец произнесла я, и все присутствующие, улыбаясь и кивая мне головами, покинули палату. Я с минуту лежала, разглядывая сына, потом дотянулась до мобильного телефона. Набрав номер, я терпеливо ждала, пока на том конце красивый мужской голос не произнесет:

– Слушаю!

И тогда я сказала ему:

– Аверинцев, поздравляю! Я родила тебе внука!