– Отлично! – Аверинцев пропустил меня вперед, и из магазина мы перешли в соседние двери – маленький ресторанчик со смешным названием «Калач».

Заняв укромный уголок у окна, выходящего на Тверскую, бывший муж потребовал меню. Официанты бесплотными тенями запорхали вокруг. Аверинцев деловито сделал заказ.

– Ты по-прежнему любишь поесть. – Я усмехнулась, кивнув на полный стол.

– Люблю. Счастье, что не полнею.

– Ты отлично выглядишь. – Я искренне сделала комплимент человеку, который дважды меня бросил. Но сейчас я была счастлива, а потому щедра. Мне, за спиной которой был Саша, хотелось всем сделать хорошо.

– Узнаю эту расточительность. – Аверинцев бросил на меня понимающий взгляд.

– О чем ты?

– О тебе, о твоей любви, о счастье, которое делает тебя доброй. Несмотря ни на что.

– Ты знаешь это состояние?

– Знаю. Оно было у меня…

– Погоди, по-моему, даже знаю когда. – Я рассмеялась. – Господи! Больше подарков, чем тогда, я от тебя не получала! А какой ты был веселый?!

– Да, тогда я понимал, что уйду к Людмиле. Она была уже в Питере, торопила меня, а я мучился, мне так жаль всех было, и я так всех любил, так хотелось хоть что-то исправить… Вернее, уйти, но чтобы все были счастливы. Идиотизм такой наивный…

– Почему – идиотизм? Желание гармонии.

– Так ее нет, как художник художнику, могу признаться. Кстати, я ведь так и не попросил у тебя прощения. Сейчас, думаю, еще не поздно, а?

– Аверинцев, все позади. Живи счастливо. Мне очень плохо было, но сейчас… Сейчас я только рада, что так все произошло.

Как-то странно посмотрел на меня мой бывший муж. Про нас с Сашей он все знал, это же было очевидно, но ни намеком, ни словом до сих пор не выдал себя. Взгляд же его меня удивил своей жалостью – так смотрят на не ведающих истины.

– Что ты так смотришь на меня? – не удержалась я от вопроса.

– Мы с тобой всегда будем несчастливы, – вздохнул Аверинцев. – Впрочем, остальные члены нашего семейства тоже. Но речь сейчас о нас. Тяжелая эта ноша – чужое счастье, а у всех нас оно чужое.

– Философия. Ты в этом никогда не был замечен. Не любил ты такие разговоры.

– А я и сейчас их не люблю. Но мы с тобой теперь совсем не встречаемся.

– Почему ты говоришь это мне?

– Потому что ты умная и сильная. Поверь, мне есть с чем сравнивать. И с кем.

– Ты опоздал, почти то же самое мне уже как-то говорили. И потом, не очень порядочно сравнивать своих женщин.

– Мне все равно. Это разговор между нами, и я хочу быть откровенным.

– Видишь ли, мне не хочется откровенности. Ни от тебя, ни от кого-то другого. Я уехала в Москву не для того, чтобы встретить здесь Питер. Я хотела забыть все и забыла. У меня здесь совсем другая жизнь.

Голос мой не звучал уверенно – я уже расслышала знакомые интонации. Когда-то очень давно я поддалась этому его обаянию. Он умел соблазнять словами, красивыми предложениями, точными эпитетами. Словами он чертил магический круг, вовлекая в него слушателей. Очень давно моим самым любимым занятием были беседы с ним. Сейчас воспоминания о тех временах пришли вместе с его голосом, взглядом, манерой размешивать в чашке сахар. «Возврата нет, волноваться не стоит!» – подумалось мне, а у самой перехватило дыхание. Прошлое, меняющее окраску словно хамелеон, сейчас вдруг превратилось во что-то безмятежное, розово-голубое, слезливое, всепрощающее и очень привлекательное.

– Таня, у тебя не может быть здесь другой жизни, – донеслось до меня сквозь сентиментальный туман, – до тех пор, пока ты не порвала с прошлым. Ты – умница, ты просто делаешь вид, что не понимаешь очевидных вещей. – Аверинцев что-то поклевывал с тарелки. Я смотрела на него и знала, что он говорил правду. Мы с Сашей сами носители того прошлого, а потому изгнать нам его никогда не удастся. Но вслух я огрызнулась:

– Слушай, а тебе не приходит в голову, что я могу тебя послать? Просто так, только потому что не хочу на эти темы разговаривать.

– Не пошлешь, Таня.

– Это почему же?

– Я же объяснил, ты умная. Ты, как и я, уже знаешь, что жизнь – это один большой компромисс. Так или иначе к чему-то привыкнешь, с чем-то смиришься, что-то поймешь. Вот и наши отношения с тобой – мы оба привыкли, смирились, поняли. Так зачем же без толку злобствовать.

– Как удобно!

– Невероятно. Не злись на меня, ты же знаешь, что я прав. Что вместе мы были дольше, чем порознь, а потому…

– Зачем ты в Москве?

– Потянули, уговорили. Я не хотел ехать. Не хотел и не видел смысла.

Аверинцев отвечал, словно рассказывал о том, что жена заставила его отправиться в эту праздную, предновогоднюю поездку ради отдыха. Словно речь шла не о том, чтобы встретиться с сыном, постараться навести порядок в его жизни и, в случае необходимости, повлиять на меня. Аверинцев ничем не намекнул на эти обстоятельства, но мы оба поняли, о чем на самом деле идет речь.

– Ну, Москва красивая, зимняя… Новый год, может, и стоило поехать…

– Не стоило. – Бывший муж вдруг на лицо сделался очень усталым. Это произошло в один момент.

– Почему же?

– Потому что объяснять кому либо что-либо бессмысленно. Уговаривать – тоже. Иногда могут помочь воспоминания, хотя… – Он как-то жалко улыбнулся.

Остаток вечера мы провели почти в молчании. Аверинцев в большой вазе с фруктами, которую поставили нам на стол, выбрал самую «мордатую» грушу и аккуратно чистил ее, опуская на тонкое блюдце серпантин кожуры. Очищенный плод он делил на дольки, каждый раз предлагая мне кусочек сахарной мякоти. Я качала головой, но его методичное, казалось, не имеющее конца, занятие мне нравилось. Что-то в этом было от прошлого, семейного и тихого.

Иногда один из нас произносил: «А помнишь…» Другой улыбался, но не дополнял говорившего, а давал ему возможность высказаться, вспомнить вслух. Нам было легко в компании друг друга предаваться воспоминаниям, но, как бы запоздало оберегая друг друга, мы молчали о том, что в нашем прошлом не было такого времени, такого отрезка, о котором мы оба единодушно могли бы воскликнуть: «Вот, счастье-то было!» В нашем прошлом один обязательно был несчастлив.

А на следующий день был Новый год. Мы с Сашей праздновали дома – наряжали елку, одним глазом досматривали старые фильмы, с полной серьезностью спорили о солистках эстрады. Мы хватали кусочки деликатесов, которые я тщательно выкладывала на любимые квадратные тарелки. Свечи, мишура, подарки друг другу, которые мы ревниво перепрятывали в течение дня, наконец, мое нарядное платье и Сашины вечные джинсы, которые он не хотел никак менять на приличные брюки.

– Шампанское выпьешь и хоть в трусах ходи! Но сам-то Новый год встретить надо прилично! – ругалась я.

Двенадцать часов пробили внезапно, когда я пыталась к поджаренной куропатке приставить слегка развалившееся крылышко.

– Быстрее! Быстрей! Брось ты эту птицу! Давай шампанское! – Саша вдруг засуетился, подгоняя меня. Мы схватили бокалы. Хлопнуло, зашипело, забулькало, брызнуло в лицо, и в комнату пришел Новый год.

– Поздравляю тебя, любимая! – Он потянулся ко мне, и я почувствовала его губы. – Желаю тебе в Новом году стать моей женой. – На моем пальце оказалось кольцо с чуть голубоватым бриллиантом.


Я ушла от Саши через три месяца. Ничего не ответила на предложение и не объяснила свой уход. Я разорвала отношения так, как это делают обычно мужчины – сразу, безоговорочно, не оставляя шансов на перемены в лучшую сторону. Я оборвала отношения, стараясь не прислушиваться к себе, не жалеть себя и тем более не жалеть его. Жестокость и прямота – это единственное, что могло спасти этого любимого мною человека.

Я ушла от Саши, так как ВСПОМНИЛА, что будет дальше. Именно вспомнила, поскольку очень похожий путь уже преодолела. Умный и хитрый Аверинцев тридцатого декабря заставил меня пережить прошлое и увидеть будущее, но не мое, а человека, который сейчас меня любил и дорожил мною. И в этом будущем не было многого из того, что сделало бы его совершенно счастливым. Как бы я его ни любила, как бы ни жертвовала собой, он всегда будет немного обделенным. И тогда, от безвыходности, он постарается измениться. Стать старше, будучи молодым, стать жестким, независимым от меня. Он будет это делать, потому что так положено, так принято, потому что этого ждут от него. Ждет окружение, жду я, ждут обстоятельства. И, может, ему удастся это сделать, может, он на какой-то миг станет тем воображаемым, смоделированным, но внутри будет всегда жить его сердцевина – пломбирная, мягкая, податливая и зависимая. И я всегда буду это знать и понимать. И это осознание, что делаю его несчастливым, не тем, какой он есть на самом деле, в один прекрасный день разведет нас по полюсам существования. А потому я решила опередить жизнь. Ради будущего этого человека.

Все на этом свете начинается формулами, они описывают и конец. И что находится между началом и концом – тоже набор химических элементов и физических явлений. Мы подчиняемся строгим законам и при этом не можем зафиксировать начало любви, не можем определить дату ее завершения. Нам не дано управлять памятью о ней, но все, что когда-то происходило и будет с нами происходить, свидетельствует о нашей причастности к бесконечной повторимости происходящего с людьми.

Все начинается формулами, они и описывают конец. Утешает то, что боль и счастье, испытываемые нами, вычислению не подлежат.

Он

Глава первая

Она ушла. Исчезла. Пропала в буднях, суете, делах, оставив мне пустоту времени. Вдруг оказалось, что в сутках гораздо больше часов, но время, занятое театром, пролетало стремительно, высвобождая меня для одиночества. Вечером я оказывался наедине с домом, где она была всего лишь несколько раз – не любила сюда приезжать. Словно не хотела оставлять память о себе в виде забытых женских мелочей. Словно знала, что мне предстоит это одиночество брошенного человека, для которого напоминание о прошедшем словно ожог души.