Бонкимчондро Чоттопаддхай - Завещание Кришноканто

— Ну и пусть рассержусь, а ты все равно скажи.

— Ступай посмотри, все ли поужинали.

— Сейчас, только скажи, кто этот человек.

— Вот пристала! Ну хорошо, я думаю о Рохини.

— Почему?

— Откуда я знаю!

— Знаешь. Говори почему!

— Разве нельзя просто так думать о человеке?

— Нет. Думают только о тех, кого любят. Я, например, думаю о тебе, а ты должен думать обо мне.

— Значит, я люблю Рохини.

— Глупости. Ты должен любить только меня, меня одну. Почему ты любишь Рохини?

— Скажи, вдовам можно есть рыбу? — вместо ответа спросил Гобиндолал.

— Нет.

— Вот видишь! Почему же мать Тарини ест рыбу?

— Ну, она бессовестная, поэтому и делает то, чего нельзя.

— Вот и я тоже бессовестный, делаю то, чего нельзя: люблю Рохини.

Бхомра легонько ударила его по щеке. Потом с важностью произнесла:

— Я — Сримоти Бхомра Даши, как ты смеешь говорить мне неправду?

Гобиндолалу пришлось сдаться. Он положил ей на плечо руку и, ласково приподняв ее нежное, как голубой лотос, лицо, с тихой грустью произнес:

— Конечно, я сказал неправду. Я не люблю Рохини, это она меня любит.

Бхомра резким движением высвободилась из рук Гобиндолала и отбежала в сторону.

— Злодейка, обезьяна! Пусть она сгинет, пропадет, пусть подохнет, негодная! — крикнула она, задыхаясь от гнева.

— Зачем же так браниться, — улыбаясь проговорил Гобиндолал. — Из твоей сокровищницы никто еще не похитил ни одной жемчужины.

Пристыженная, Бхомра заговорила спокойнее:

— Постой. Как же так? Зачем она тебе в этом призналась?

— Да, ты права, Бхомра. Я тоже думаю, что говорить об этом ей не следовало. Я посоветовал ей переехать в Калькутту, даже пообещал высылать деньги.

— Ну и что?

— Она не согласилась.

— Хочешь, я дам ей хороший совет?

— Скажи какой?

— Изволь. — И Бхомра позвала: — Кхири, Кхири!

Вошла Кхирода, иначе Кхиродомони, или Кхирабдхитоноя, она же Кхири, — толстая, кругленькая служанка, с веселыми искорками в глазах и грязными босыми ногами.

— Кхири, — обратилась к ней Бхомра, — ты можешь сейчас сходить к этой негодяйке Рохини?

— Могу, отчего не пойти? Что передать?

— Передай от моего имени, чтобы умирала поскорей.

— Больше ничего? Ладно, скажу. — И Кхирода, она же Кхири, шлепая по грязи, удалилась.

Вскоре она вернулась и объявила:

— Я все передала.

— А она что? — спросила Бхомра.

— Говорит, пусть мне укажут средство.

— Ну, так ступай к ней опять. Скажи: кувшин на шею, и в пруд Баруни. Поняла?

— Ага, — произнесла Кхири и ушла.

Когда она снова вернулась, Бхомра обратилась к ней:

— Ты сказала ей насчет пруда Баруни?

— Сказала.

— Ну?

— Она говорит: хорошо.

— Постыдилась бы так шутить, Бхомра, — упрекнул жену Гобиндолал.

— Не беспокойся, жива останется! — откликнулась Бхомра. — Для нее ведь такое счастье видеть тебя! Разве она решится умереть?

Покончив с делами, Гобиндолал, по давно укоренившейся привычке, вечером отправился в сад к пруду Баруни. Эти ежедневные прогулки доставляли ему огромное удовольствие. Много раз, бывало, проходил он под одними и теми же деревьями, по одним и тем же тропинкам. Но сейчас речь пойдет не о деревьях. У самого пруда находился небольшой каменный постамент. На нем возвышалась высеченная из белого мрамора статуя женщины. Полуобнаженная, она стояла, потупившись. И вода бежала из опрокинутого у ее ног кувшина. Вокруг статуи были расставлены ярко раскрашенные глиняные вазы с цветами. Были там и вербена, и розы, и хризантемы. Чуть пониже пышно цвели жасмин и гардении. Воздух был напоен их пряным ароматом. Далее росли декоративные деревья — местные и иноземные породы с голубоватой, желтой и красноватой листвой. Гобиндолал очень любил это место. Иногда, в лунные ночи, он приводил сюда и жену. Бхомра называла полуобнаженную мраморную женщину бесстыдницей и старалась прикрыть ее краем своего сари. Случалось даже так, что она приносила с собой из дома какую-нибудь одежду и наряжала статую. Забавляясь, Бхомра не раз пыталась вырвать кувшин из мраморных рук красавицы.

В этот день Гобиндолал тоже сидел здесь в сумерках, любуясь зеркальной гладью пруда. Внезапно он заметил Рохини. Она медленно спускалась к воде по широким ступеням. Да, без всего можно обойтись, только не без воды. Даже в этот ужасный для нее день Рохини пришла за водой.

«Может, она захочет выкупаться?» — подумал Гобиндолал и, чтобы не мешать ей, отошел от берега.

Долго еще бродил он по саду. Наконец, решив, что Рохини, должно быть, уже ушла, Гобиндолал вернулся на прежнее место, сел у подножия статуи и снова устремил взгляд на воду. Странно, кругом ни души, а на воде качается кувшин. Интересно, чей он?

«Уж не утонул ли кто-нибудь?» — мелькнула мысль. — Но ведь здесь была только Рохини». И тут Гобиндолалу вспомнился разговор между Бхомрой и Кхири: «Кувшин на шею — и в пруд Баруни!» — прозвучал в его ушах голос Бхомры. А Рохини ответила: «Хорошо!» Гобиндолал поспешно спустился к воде. С последней ступеньки он мог видеть весь пруд. В прозрачной, как стекло, воде дно у самого берега было отчетливо видно. Там, под водой, похожая на белое, холодное изваяние, лежала Рохини и, казалось, освещала собой темную глубину.

Не теряя времени, Гобиндолал кинулся в воду, вытащил Рохини и бережно опустил ее на ступени. Нельзя было определить, жива она еще или нет. Во всяком случае, признаков жизни она не подавала. Гобиндолал позвал садовника. Вдвоем они перенесли Рохини в беседку. Кроме Бхомры, в этой беседке не бывала еще ни одна женщина. В бледном свете зажженной лампы безжизненное тело Рохини казалось прекрасным, как цветок, смятый ураганом. Ее густые, длинные волосы, отяжелевшие от влаги, расплелись, и вода струилась с них, как дождь из черных туч. Глаза были закрыты, а дуги бровей над смеженными веками казались совсем темными. На высоком, спокойном лбу словно застыл отпечаток невысказанной мысли; щеки еще хранили легкий румянец, и губы по-прежнему были нежны, как чашечка цветка. Глаза Гобиндолала наполнились слезами. «Несчастная! — подумал он. — Зачем дана тебе такая красота, когда не дано счастье? Зачем ты сделала это?»

Мысль о том, что он сам виновник самоубийства красавицы Рохини, причиняла невыносимую боль Гобиндолалу.

«Надо попробовать вернуть ее к жизни», — подумал Гобиндолал. Он знал, как следует поступать в подобных случаях. Освободить легкие от воды оказалось сравнительно легко, стоило лишь несколько раз согнуть и разогнуть тело Рохини. Гораздо труднее было восстановить дыхание. Следовало поднять кверху руки, чтобы объем грудной клетки увеличился, и в этот момент вдохнуть в рот пострадавшему воздух; потом надо было медленно опустить руки — грудная клетка сократится, и воздух выйдет обратно. Так делают искусственное дыхание. Вдувать воздух продолжают до тех пор, пока дыхание не станет нормальным. Чтобы вернуть Рохини к жизни, нужно было проделать то же самое, то есть взять ее за руки и вдохнуть ей в рот воздух. Коснуться этих пунцовых нежных губ! Да это все равно что отведать из кубка Маданы смертельного и пьянящего напитка любви! Кто решится на это? Рядом с Гобиндолалом находился только садовник. Все остальные давно разошлись по домам.

Волей-неволей Гобиндолалу пришлось обратиться к нему. Этих нежных губ должно было коснуться дыхание садовника!

— Нет, господин, не смею! — проговорил садовник. Если бы Гобиндолал приказал ему жевать камни, садовник сделал бы и это в угоду своему господину, но коснуться этих нежных, манящих губ! Садовник даже вспотел. — Нет, не могу, господин! — повторил он. Садовник сказал правду. Если бы Рохини после этого ожила и, как прежде, надменно надув губки, стала ходить за водой мимо садовника, ему пришлось бы навсегда покинуть сад. Свой заступ, лопату, ножницы и грабли — все побросал бы бедняга в пруд и кинулся бы следом за ней, а может, и утопился бы в синих водах Баруни. Не знаю, об этом ли подумал садовник, во всяком случае, он отказался наотрез.

Пришлось Гобиндолалу самому решиться. Он приказал садовнику поднимать и опускать руки Рохини, а сам, приложив свои губы к мягким пунцовым губам Рохини, стал вдувать воздух ей в легкие.

В это время Бхомра с палкой в руках гонялась за кошкой. Однако получить удар предстояло не кошке, а самой Бхомре!

Почти целых два часа садовник поднимал и опускал руки Рохини, а Гобиндолал усердно вдувал воздух ей в рот. Дыхание становилось все ровнее и ровнее. Рохини вернулась к жизни.

Как только Рохини ожила, Гобиндолал заставил ее выпить несколько капель лекарства. Оно прекрасно подкрепляло силы, и через несколько минут Рохини окончательно пришла в себя. Она увидела, что находится в красивой комнате. Ощутила на лице своем дуновение свежего ветерка, проникавшего через открытое окно. В стеклянной лампе слабо мерцал огонек, и в сердце ее так же слабо разгорался свет жизни. Она оживала от напитка, поднесенного Гобиндолалом, она возвращалась к жизни, упиваясь звуком его голоса. Сначала дыхание и сознание, затем зрение, наконец, память и речь постепенно вернулись к Рохини, и она проговорила:

— Я умирала, кто спас меня?

— Не все ли равно? Ты жива — это главное, — ответил Гобиндолал.

— Зачем вы спасли меня? Неужели вы настолько меня ненавидите, что противитесь даже моей смерти?

— Зачем тебе умирать?

— Неужели и на это я не имею права?