— Фальшивое завещание.

— Откуда ты взяла его?

— Из ящика господина Кришноканто.

— Как оно туда попало?

— Я сама его положила. В ту ночь, когда было составлено настоящее завещание, я подменила настоящий документ фальшивым.

— Зачем ты это сделала?

— Хоролал-бабу попросил.

— Для чего же ты приходила сегодня ночью?

— Положить на место настоящее завещание и унести фальшивое.

— Зачем? Что было написано в этом фальшивом завещании?

— Старшему сыну завещалось двенадцать частей всего имущества, а вам — около трехсот рупий годового дохода.

— Но зачем тебе понадобилось снова менять завещания? Я-то тебя ни о чем не просил!

Рохини снова принялась плакать. Наконец она проговорила сквозь слезы:

— Да, вы меня ни о чем не просили. Но вы подарили мне то, чего у меня никогда не было, и в этом рождении больше не будет.

— О чем ты, Рохини?

— Вспомните нашу встречу, там, у пруда Баруни.

— Ну и что же?

— Что? Я никогда не решусь сказать вам об этом. Не спрашивайте. От моего недуга нельзя избавиться. Лучше бы мне принять яд. Только не хочу этого делать в вашем доме. Сейчас вы можете помочь мне только одним — уйдите, дайте мне выплакаться. А потом пускай меня позорят, выгоняют, мне все равно.

Гобиндолал понял, о чем говорила Рохини. Как в зеркале, увидел он все, что происходило в ее сердце. Так же, как и Бхомра, эта женщина любила его. Гобиндолал не испытывал ни торжества, ни гнева. Лишь жалость волной поднялась в его сердце.

— Легче было бы тебе умереть, чем так мучиться, Рохини, — наконец сказал он, — но умирать нельзя. Каждый из нас призван исполнить свой долг в этом мире… — Гобиндолал умолк, не решаясь говорить дальше.

— Продолжайте, — попросила Рохини.

— Тебе придется уехать из этих мест.

— Почему?

— Ты же сама сказала, что хочешь уехать.

— Я хочу бежать от позора, но вам зачем понадобилось, чтобы я уехала?

— Мы не должны больше видеться, Рохини.

Молодая женщина поняла, что Гобиндолал догадался о ее чувстве. Рохини и растерялась, и обрадовалась. Вмиг позабыла она о своем горе. Ей снова захотелось жить, захотелось остаться в родной деревне. Как переменчиво сердце человеческое!

— Я готова уехать хоть сейчас. Но куда? — заговорила наконец Рохини.

— В Калькутту. Я дам тебе письмо к одному приятелю. Он снимет для тебя дом, в деньгах ты нуждаться не будешь.

— Но что станет с моим дядей?

— Разумеется, он поедет с тобой, одну я бы не стал отсылать тебя в Калькутту.

— На что же мы будем там жить?

— Мой друг найдет для Брохманондо работу.

— Как заставить дядю уехать из деревни?

— Ты думаешь, после случившегося его будет трудно уговорить?

— Это правда. Но кто уговорит Кришноканто Рая? Разве он отпустит меня?

— Я упрошу его.

— Тогда я вдвойне буду опозорена. Да и на вас ляжет тень.

— Хорошо. Тогда за тебя будет просить Бхомра. Разыщи ее сейчас же. Попроси пойти к дяде Кришноканто, а сама оставайся здесь. Мы тебя позовем, когда надо будет.

Взглянув затуманенными от слез глазами на Гобиндолала, Рохини пошла разыскивать Бхомру.

Так, в позоре и бесчестье, довелось Рохини впервые открыть свою любовь.

Глава тринадцатая

Бхомра никогда ни о чем не просила свекра, она стеснялась его. И Гобиндолалу ничего не оставалось, как пойти самому. Полулежа на тахте, Кришноканто предавался послеобеденному сну. Рука его сжимала трубку кальяна, а нос выводил мелодичные трели, которые то замирали, то становились громкими, как трубные звуки, между тем как его разум, благодаря доброй порции опиума, без помех странствовал верхом на коне по всем трем мирам. Прекрасное, как луна, лицо Рохини, наверное, преследовало воображение Кришноканто в этих странствиях — ведь луна светит повсюду! Иначе почему бы старик вдруг приставил голову Рохини к плечам богини Индрани? Кришноканто привиделось, будто Рохини, став супругой Индры, задумала украсть быка из хлева Махадевы. Однако Нанди, слуга величайшего из богов, придя задать корм священному быку, поймал Рохини. Далее Кришноканто увидел, как Нанди стал таскать Рохини за распущенные волосы, а павлин Шоранона, приняв их длинные волнистые пряди за змей, стал глотать их. Это увидел Шоранон и обратился к владыке мира с жалобой на жестокость павлина: «Дядюшка!»

«С какой стати Картикея называет Шиву дядюшкой?» — мелькнуло в затуманенном мозгу Кришноканто.

В это время Картикея снова позвал: «Дядя!» Возмущенный Кришноканто потянулся, чтобы надрать уши непочтительному юнцу. Но трубка, зажатая в руке старика, со звоном упала на коробочку с бетелем, та опрокинула плевательницу, и все с грохотом полетело на пол. Шум разбудил Кришноканто. Он раскрыл глаза, и в самом деле видел перед собой Картика. Красотой подобный молодому богу, перед ним стоял Гобиндолал.

— Что случилось, сынок? — растерянно спросил Кришноканто. Старик был очень привязан к своему племяннику.

Гобиндолал смутился.

— Спите, дядюшка, — проговорил он, — я ведь просто так к вам зашел. — И он принялся расставлять по местам кальян, бетель и плевательницу.

Но Кришноканто был не из тех, кого легко провести, память у старика была хорошая. «Ну, ну, — подумал он, — не иначе как хитрец опять явился просить за луноликую ведьму».

— Нет, — сказал он вслух, — я выспался.

Гобиндолал не знал, с чего начать. Утром ему казалось совсем нетрудным объяснить все Кришноканто, но сейчас Гобиндолал чувствовал себя неловко. Неужели из-за этого разговора с молодой женщиной у пруда Баруни? А старый Кришноканто тем временем забавлялся смущением племянника. Видя, что тот в нерешительности молчит, Кришноканто заговорил о делах поместья, потом перешел на дела домашние, затем заговорил о тяжбах. О Рохини — ни слова, Гобиндолал тоже ничего не сказал; Кришноканто только посмеивался про себя. Несносный старик, этот Кришноканто! Наконец, все темы были исчерпаны, и Гобиндолал уже повернулся, чтобы уйти, но Кришноканто окликнул своего любимца:

— Послушай, эта ведьма, за которую ты поручился утром, в чем-нибудь призналась?

И Гобиндолал вкратце передал дяде все, что рассказала ему Рохини. Только о встрече у пруда умолчал.

— Как по-твоему, что теперь с ней делать, а?

— Воля ваша.

Продолжая потешаться, Кришноканто, однако, с важностью произнес:

— Я не верю ни одному ее слову. Думаю, ее нужно обрить и выгнать из деревни.

Гобиндолал ничего не ответил. Тогда хитрый старик добавил:

— Но если ты думаешь, что она не виновата, можешь отпустить ее, пожалуй.

Гобиндолал вздохнул с облегчением.

Глава четырнадцатая

Рохини отправилась домой, решившись, по совету Гобиндолала, уехать с дядей в Калькутту. Но, войдя в комнату, она без сил опустилась на пол и разрыдалась.

— Не могу я оставить эту деревню, — говорила себе Рохини. — Умру, если не буду видеть его. А уеду в Калькутту, то, конечно, не смогу его видеть. Останусь здесь. Эта деревня для меня теперь и рай, потому что здесь жилище моего Гобиндолала, и кладбище, потому что я здесь умру от тоски. Ведь случается, что и на кладбище люди умирают не сразу. Что мне могут сделать, если я останусь? Кришноканто выгонит? Я вернусь снова. Гобиндолал рассердится? Пускай, зато я буду его видеть. Глаз у меня отнять никто не может. Не поеду я в Калькутту, никуда отсюда не поеду. Только в царство Ямы. Но больше никуда.

Придя к такому решению, эта негодница Рохини встала и снова, как бабочка на огонь, устремилась к Гобиндолалу. «О владыка мира, о ты, защитник бедных и покинутых, — мысленно взывала она, — я так несчастна, так одинока, спаси меня, погаси жгучее пламя моей любви, не мучай бедную женщину. Видеть его для меня и невыносимая мука, и бесконечное счастье. Я вдова, я потеряла все: касту, счастье, цель в жизни. Что же у меня осталось и что мне беречь, господин мой? О Дурга, о Кали, о ты, всемогущий Вишну, помогите мне, укрепите мой разум! Нет у меня больше сил жить в такой муке!»

Но ее горячее от любви сердце не желало останавливаться, оно билось по-прежнему. Наум ей приходили всякие мысли. То она думала отравиться. То ей хотелось кинуться к ногам Гобиндолала и во всем открыться ему, то она решалась уйти куда глаза глядят или утопиться в пруду Баруни. Минутами она была готова навлечь вечный позор на свою голову и бежать вместе с Гобиндолалом.

В таком состоянии, вся в слезах, Рохини снова предстала перед Гобиндолалом.

— Что случилось? — спросил он. — Ведь уже решено, что ты едешь в Калькутту?

— Нет.

— Почему? Ты ведь только что была согласна.

— Не могу я уехать.

— Конечно, я не вправе приказывать, но лучше бы тебе уехать.

— Для кого лучше? — вырвалось у Рохини.

Гобиндолал опустил голову. Он не посмел сказать то, что думал.

Сдерживая рыдания, Рохини повернулась и пошла к дому. Гобиндолал задумался. Он был взволнован до глубины души. В это время к нему подбежала Бхомра.

— О чем ты думаешь?

— Отгадай.

— О том, какая я у тебя черная.

Гобиндолал досадливо отмахнулся.

— Что такое? — воскликнула Бхомра, притворяясь рассерженной. — Ты думаешь не обо мне? О ком же еще ты смеешь думать?

— Будто ты одна на свете! Я о другом человеке думаю.

Тогда Бхомра обвила руками его шею и, целуя, шепнула нежно и лукаво:

— Ну-ка, скажи, кто этот другой человек?

— Зачем тебе знать?

— Ну скажи, пожалуйста!

— Ты рассердишься.