Милли пристально глянула на него и, вместо того чтобы исчезнуть в пламени, задула огонек. Глаз ее теперь не видно — волосы загородили свет ламп.
— Живи, как тебе заблагорассудится, — обронила она. — Ты теперь свободный мужчина.
На следующий день она повторила эту фразу.
Они сидели за светлым липовым столом друг против друга. За окнами зимнего сада тихо шелестел дождь. На улице заметно похолодало, деревья уже сбросили почти всю листву. Необычно долгое лето вынуждено, наконец, отступить.
Джек с Эдвардом рассудили, что, раз Милли в таком состоянии, Джеку лучше остаться у соседа. Эдвард уложил его на кровать одного из пребывающих в нетях сыновей: простыни разрисованы фигурками из мультика «Король Лев», на наволочке пятна от детской слюны, а ноги Джека свешиваются с короткого ложа.
Но у Джека была и более весомая причина не торопиться домой. После того как Милли едва себя не подожгла, она приказала Джеку явиться к обеду для нормального разговора на трезвую голову. И он понял, что лишился дома, жены, всего. Милли удалилась, оставив его с Эдвардом.
— Как-то вечерком Перселл выпил лишку, так жена не пустила его в дом; бедняга простудился и умер, а было ему всего тридцать семь, — заметил Джек. — Надеюсь, я тоже скоро отдам концы.
— Только не здесь, не у меня на ковре, — поспешно предостерег его Эдвард.
И тихим, но твердым голосом он поведал Джеку, что он сделает, если станет пожизненным президентом Британии. Проект оказался на удивление схож с идеей халифата, за которую ратуют многие, в том числе и те, кто взрывал лондонское метро и автобусы. В этом идеальном государстве женщинам отводится очень скромное место; там потравят газом всех гомосексуалистов, а заодно с ними — даунов и прочих недоумков, нелегальных иммигрантов, нападающих на старушек пьяных хулиганов, левых крикунов, а также беднягу Тревора Норриса, местного зануду, который уже всех в округе заколебал и вдобавок некоторое время назад выступил против плана застройки лесопарка Хит, а Эдвард Кокрин вложил в проект немалые деньги. Одуревший от выпитого и вечерних событий, Джек слушал вполуха. С шампанского они уже перешли на бренди. В его государстве, продолжал Эдвард, с бабами наконец-то разберутся. Пусть знают свое место и не высовываются. Вплоть до обязательной паранджи. Эдвард пытался шутить, но было уже не смешно.
— Так ты, выходит, фашист, — заключил Джек.
— Я — реалист, — поправил Эдвард. На нижней губе у него выступила слизь. — Я — человек бывалый. Слушай меня, приятель. У меня, блин, жизнь была куда интереснее твоей. Начнем с того, что я три года прожил в Дубае.
Спустя примерно двенадцать часов самочувствие у Джека было премерзкое. Как будто его отравили. И Милли с нескрываемой неприязнью опять повторила:
— Ты теперь свободный мужчина.
— Каюсь, Милл, прости меня, пожалуйста. Мне очень стыдно.
Где-то на улице негромко скрипнули по асфальту шины. Про урну с прахом Макса напоминать не стоит.
— Так. Пожалуй, всё, — сказала Милли.
Она вышла, но вскоре вернулась с вегетарианской лазаньей из магазина «Маркс и Спенсер» и коробкой «наполеонов» из кондитерской «У Луи». Как ни старайся, но заварной крем непременно вываливается из этих пирожных, а коржи разлезаются, словно мокрая бумага. Джек ковырял вилкой жесткие, как пергамент, слои лазаньи; от сильного запаха сыра тошнота подкатывала к горлу. Милли выглядит чуть постаревшей, но ей это даже идет. Кто-то по-новому ее причесал, и она отдаленно напоминает русских дам начала двадцатого века. Чем именно, он не знает и даже не уверен, что прав. Просто такое у него впечатление.
— Ты побелел — дальше некуда. Хуже, надо полагать, не будет, — продолжала она. — Короче, мы с Клаудией хотим все здесь распродать и купить что-нибудь в Италии. Или, может, во Франции. Будем выращивать овощи. Вот так, уж извини.
— С Клаудией?
— Да, с Клаудией, вдовой Роджера Гроув-Кэри.
— Он вправду умер?
— Да, наконец-то, — ответила Милли. — На прошлой неделе. Завтра похороны.
— А мне никто не сообщил, — пожаловался Джек, напрочь забыв, что он сам отрезал все технические возможности связаться с ним.
— Я же тебе только что сообщила. И вчера говорила. Но ты был пьян до беспамятства.
Джек положил вилку и сунул руки между коленями.
— Овощами, стало быть, займетесь.
— Да. Будем сообща растить ее сына. Подальше отсюда. В большом сельском доме. Вдвоем, как родители. Разведем много разных овощей. Не исключено, что откроем вегетарианский ресторанчик — так, для забавы. А ты можешь иногда приезжать и играть джаз на пианино, если оно настроено. До сих пор я совсем не прислушивалась к своему внутреннему голосу.
Джек прикусил губу, чтобы мучительной гримасой не выдать своих чувств.
— Гм, тут мне потребуется руководство со стороны, — в конце концов, выдавил он. Фраза была совершенно не в его стиле, поэтому прозвучала иронично.
Он явно не в себе, ведет себя неадекватно.
— На мой взгляд, тебе будет полезно встать на ножки и выйти в реальную жизнь. Пора начать самому о себе заботиться.
Джек отодвинул тарелку с лазаньей и снова стиснул руки между коленями. Да, к примеру, можно отправиться в кругосветное путешествие на велосипеде. Будет крутить педали, пока не окочурится в каком-нибудь милом местечке, вроде пустыни Гоби.
— Ладно. Хорошо, — сказал он. — Значит, ты… гм… бросаешь работу?
— Со мной все просто. Если понадоблюсь в качестве консультанта… Сегодня можно работать где угодно. Открывай офис хоть в Италии, хоть во Франции. Далее везде.
Джек кивнул. Милли всё по плечу: сядет со своим ноутбуком у щербатой стены из светлого камня, теплые солнечные блики будут играть на ее руках, ветерок принесет ароматы цветущих олеандров и полевых трав… — тимьяна… Запросто.
— Поступай, как считаешь нужным, — внезапно осипшим голосом едва слышно проговорил Джек; руки у него были по-прежнему зажаты между коленями, голова понуро склонилась, будто ожидая удара топора.
— Больше всего мне всегда хотелось спокойно жить в окружении детишек, варить им кашу и рисовый пудинг, — мечтательно сказала Милли.
Джек не успел ответить: в дверь позвонили. К его удивлению, Милли почти вскочила и чуть ли не бегом поспешила в прихожую. Такое впечатление, что у нее появился новый источник энергии: щеки разрумянились, пышные волосы упруго колышутся. Джек встал и двинулся следом; вдруг это Эдвард? — мелькнула тревожная мысль. Он пытался ускорить шаг, однако ноги его не слушались. В дверях стоял незнакомый мужчина с ярко-красным собачьим ошейником в руках.
— Это, случайно, не ваш? — тяжело дыша, спросил он. — Боюсь, я только что задавил выбежавшего на дорогу лабрадора.
Милли недоуменно обернулась к Джеку.
Мужчина был очень высокого роста и весь в черном. Вместо галстука лоскут белой ткани. Белое с красным. Викарий. Едва ощутимый запашок жженой резины. Я навсегда потерял жену, свербила мысль. Викарию-то невдомек, он уверен, что перед ним довольные жизнью супруги, владельцы богатого дома; в изысканном холле, на стене, которую сквозь открытую входную дверь не могут увидеть жадные и нечистые на руку представители нынешнего мира, висят фотографии Арта Синсабо[140] с дарственными надписями.
— У нас нет собаки, — неожиданно громко сказал Джек. — За время нашей совместной жизни мы с женой не завели ни собаки, ни кошки, ни даже золотой рыбки по имени Клифф. Только маленький коробок с прахом. Но и он пропал.
— Я тебе не жена, — прошипела Милли.
— Рано или поздно непременно заведете, — громко заверил викарий, пятясь к двери и размахивая собачьим ошейником. Крошечный колокольчик на ошейнике долго звенел поверх невнятных аккордов Лондона.
Ту ночь Джек провел в доме один; Милли уехала утешать Клаудию и возиться с малышом. Джек допоздна сидел в кабинете с наушниками на голове, прочищая себе мозги музыкой групп «Красс» и «Саксон»[141] и запивая ее остатками виски «Хайленд-Парк» двадцатипятилетней выдержки — четыре года назад, на очередное Рождество, Ричард преподнес ему эту бутылку. Выходит, напитку стукнуло двадцать девять лет. Даже виски не стоит на месте.
Наутро небо затянули грозовые тучи — в полном соответствии с похоронной церемонией, проходившей в угрюмом кирпичном крематории. Под звуки произведений покойного Роджера Гроув-Кэри, в том числе какофонических и перегруженных саксофонами «Недозволенных воспоминаний», гроб плавно опустился в невидимое жерло печи. На всех собравшихся, кроме закоренелых любителей атональной музыки, эта инфернальная сцена произвела угнетающее впечатление. На протяжении всей церемонии маленький Рикко неумолчно плакал, его крики эхом отдавались от кирпичных стен и почти заглушали звучавший в ушах Джека голос Роджера:
— А ведь когда-то ты подавал такие надежды, ублюдок несчастный!
Милли, сидевшая рядом с Клаудией, старалась ей помочь. Расположившиеся в отдалении дети Роджера от первого брака смахивали на адвокатов низкого пошиба, под стать своей тетёхе-матери. Клаудия почему-то выглядела так, будто она под кайфом. Джек, терзаемый головной болью, одиноко сидел в другой стороне зала. Происходящее казалось ему психологической пыткой, ничего подобного он в жизни не переживал. Вокруг множество знакомых — от побитых молью артрозных приверженцев атональной музыки до панкующих студенточек, но это лишь усугубляет его мучения. Каким образом Роджер сумел их тут собрать? Непостижимо. Наверно, перетрахал половину присутствующих женщин, а может, и некоторых мужчин. Джек был уверен, что на похороны придет до неприличия мало друзей и знакомых усопшего, а тут… Если бы крематорий вдруг разнесло взрывом, то с лица земли исчезло бы большинство столпов современной британской музыки, в том числе и приветливая седая дама, режиссер Радио-3. Давняя поклонница творчества Джека Миддлтона, она как-то спросила, почему он так мало пишет. В поминальных речах Роджер представал фигурой библейского масштаба — человеком мудрым и добродетельным, преобразовавшим человечество. Тоска…
"Затаив дыхание" отзывы
Отзывы читателей о книге "Затаив дыхание". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Затаив дыхание" друзьям в соцсетях.