— А где мне можно полежать?

Ирина разложила на своей огромной современной кухне раскладушку возле кафельной печи, в которой проходили теплые трубы, постелила и сказала:

— Вот, ложись, отдыхай, и я пойду отдохну — такая ужасная ночь!..

Ирина ушла наверх, в свою спальню, а Катька тихо лежала и ждала, когда все затихнет.

Когда наступила полная тишина, она тихо встала с раскладушки, накинула куртенку и бесшумно вышла во двор, — двери не закрывают, надо же!

Как она добралась до Супонево, сама не помнит. Еле плелась по кочковатому смерзшемуся снегу на поле, брела такой же кочковатой дорогой, и наконец — вот он, родной дом! Зеленая крашеная дверка, свет на терраске: не надо ей ничего, ни дач ихних, ни еды, ничего!

— Мамка! — Она дернула ручку — закрыто. Послышался голос Татьяны:

— Щас открою! — Голос веселый. (Татьяна так и решила, что приехали гулены, уж долго их нету.) Когда она увидела одну Катьку — веселье сошло у нее с лица, как смыло водой, и Катька заревела. Танька втащила дочь в комнату и стала трясти: — Не ори ты, дурасина! Чего случилось? Запил? С Леркой этой? Рассказывай! Слышишь? Не утаивай от матери-то! Все самое плохое рассказывай. Денег, поди, не дали? Да наподдали?

— Мамка!!! — заорала тут Катька и, захлебываясь слезами, рассказала все или почти все, что знала, что видела, чего надумала…

Татьяна как схватилась рукой с платком наплечным за лицо, рот, так и сидела, чтоб не заорать, как Катька.

Танька поняла только одно — Санька увезли сильно раненного, в беспамятстве, обвиняют чуть ли не в убийстве, и неизвестно, где он — то ли в тюрьме, то ли в больнице, а может, и выкинули куда — мертвого-то…

Все-таки Танька завыла. Она представила себе жизнь без своего пьяницы-мужа, даже такого, но мужика в доме…

Танька опять завыла:

— Чего ж мы делать-то будем без отца-то?! О-ох, говорила я, не ездий ты туда! — И уже спокойно, но зло сказала: — Дак нет — он умней всех! С Леркой этой спутался! Злыдень! Теперя вот в тюрьме сидит! И сколь просидит?

— Мамк, надо в Москву ехать, спасать папаньку!

— А как его теперь спасешь? Ты подумала? Думаешь, тех денег, что ты дала, хватит? Никуда я не поеду. А что? Много мы его видим? То сидит, то пьянехонький валяется. Пошел он! Твой папаня! Без него проживем! Ты вон какая разумница стала, больша-ая… Со мной на ферму пойдешь.

На том закончилась для Катьки вся история с «братиком» Сандриком и папаниной виной, ничего она так и не выплакала мамке на груди, о чем мечтала всю дорогу.

Стали жить, как жили.


Алек, когда привез Наташу и Светлану в Москву, не стал задерживаться. Тем более что она так и продолжала то ли спать, то ли пребывать вне сознательной жизни. Ему тягостно было быть здесь.

Ведь это он, он!.. ранил?.. Убил?..

Светлана настойчиво оставляла его попить с ней чаю или кофе или еще чего-нибудь, но он отказался. «До свидания», — и ушел. Светлане очень хотелось, чтобы Алек побыл здесь, но… Как будто оборвались вообще все связи с жизнью.

Наташа очнулась в полной тьме и по инерции нащупала кнопку настольной лампы… Оказалось, она дома! В Москве, в своей квартире. Но как?.. Она вспомнила очень быстро. Но почему, почему они не разбудили, не растолкали ее перед отъездом с дачи!

Они по дороге могли бы заехать к Сандрику в больницу! Вез, конечно, Алек, он бы звука не сказал и проехал лишних 15–20 километров!

— Мама, — позвала она, — мамочка, проснись, пожалуйста… Я жутко хочу есть, прямо умираю.

Светлана вскочила с диванчика, взяла из шкафа теплый махровый халат и дала Наташе. Та с наслаждением закуталась в него и протянула совсем по-детски:

— Как хорошо до-ома-а…

Они вместе прошли на кухню, Светлана поставила чайник, они присели к столу, закурили, и Наташа стала спрашивать: о том, почему они не разбудили ее, почему не проехали к Сандрику, хотя бы узнать, как он, что было на даче после, забрали ли в милицию Санька… Перед «Саньком» Наташа сделала паузу и спросила мать:

— Ты знаешь, что это он, тот?.. — Светлана кивнула.

Закипел чайник, и она со всех ног бросилась заваривать кофе, чтобы хоть на мгновение оттянуть дальнейшее.

— Мама, — сказала она, — надо позвонить Алисе и узнать адрес больницы.

Светлана кивнула:

— Не надо. Я уже звонила… — и тихо добавила: — Наташа, милая, никуда ехать не надо. Он в реанимации, в тяжелом состоянии… Ему сделали операцию, и пока ничего неизвестно. Я добилась разговора с врачом…

Наташа на секунду потеряла сознание, и когда пришла в себя, первое, что подумала: она догадывалась…

— Зачем вы мне врали?

— А ты бы выдержала? Сама полуживая. Скажи тебе тогда — и оказалась бы в той же реанимации. Наташенька, но ведь врач ничего не утверждал… Надо всегда надеяться…

Наташа сидела как каменная.

— Это я во всем виновата, — сказала она вдруг как бы спокойным тоном (Светлана вскинулась и смотрела на нее во все глаза, что с ней? Что может сейчас произойти?!), — я. Еще тогда, когда не сказала тебе, а бросила его, как котенка… Как котенка, — повторила она и вдруг зарыдала в голос, на крик.

Светлана подскочила к ней, прижала ее голову к груди, стала уговаривать, что она виновата, да, но то, что произошло, случайность… Говорила это Светлана неубедительно, потому что знала — Наташка права — виновны все они.

Тут Наташа сквозь рыдания (которые, как ни странно, что-то сбросили с ее души, сердца, какой-то тяжеленный камень) спросила:

— Но как, как появился этот подонок там, на даче? Как? Вот что я не могу взять в толк.

Светлана посмотрела на нее и произнесла отчужденно:

— Я не знаю, почему и как, но в этом изначально виновата Марья…

— Марья? — поразилась Наташа. Слезы высохли у нее на лице, остались лишь бороздки, и сейчас Светлана даже была рада, что решается другая проблема: кто виноват в том, что… Наташа на какие-то мгновения не забыла о Сандрике, нет! — просто отдалилась от этих мыслей.

Светлана коротко рассказала о задуманном Алисой празднике, о звонке Марьи, о ее, Светланиных, размышлениях, но потом согласии. Так появился Санек, которого она вначале и не замечала, только уже там, в саду, как удар током, — понимание всего…

Наташа помолчала, прикурив сигарету от сигареты, и твердо сказала:

— Я завтра улечу. У меня неотложные дела. Мама! Я умоляю тебя съездить в больницу! Пусть делают, что хотят, но он должен жить…

Она замолчала снова и удержала слезы, поднявшиеся откуда-то из горла, и даже издала какой-то полувой. Светлана с тревогой посмотрела на нее.

Наташа вспомнила Динара, Проскурникова, Аннелоре, Фрайбаха, Обермайера — врагов и друзей, которых оставила там и за это время ни разу не вспомнила. Теперь она никого не боится!

— Нет, мама, — сказала она, — я должна лететь! А сейчас я позвоню Марье и все из нее вытрясу! Не знаю, что с ней произошло? Маразм? Вроде бы не было… Что ей вступило? Напугали? Как? Нашли ее? Я не успокоюсь, пока не узнаю!

В квартире Марьи на звонок Наташи ответил чужой женский голос:

— Видите ли, Марья Павловна в больнице… У нее сложнейший перелом ноги… Ее должны выписать, но, — женщина замялась, — я не знаю, к кому обратиться… Сын, видимо, в отъезде… — Наташа мгновенно просчитала все: они ждут, кому спихнуть Марью, потому что ту держать в больнице уже не хотят…

Значит, она, Наташа, так ничего и не узнает? В душе метнулось — взять Марью и поселить с мамой?.. Маме, больной, одинокой и слабой, на шею? А самой улетучиться? Куда она обязана лететь, чтобы доказать, доказать!..

— Нет, я просто дальняя знакомая, извините, — ответила Наташа и положила трубку. Она тут ничем не может помочь!..

* * *

Наташа сидела в самолете и смотрела в иллюминатор на уходящую снежную Россию и думала о том, что всякий раз она летит со странным настроением, а теперь вот с такой болью… и неизвестностью… вся надежда на маму! Опять?!

Что она будет делать там, она не знала, но чувствовала, что эта боль в груди толкает ее на что-то очень важное… Решение придет само. Она это знала. Точно.

«Боинг» пересек границу России. Снега ее уплыли вдаль. Все осталось там…

НАТАЛИ. БАЛ ОКОНЧЕН…

Первые дни после Наташиного отлета в Москву Аннелоре не находила себе места. Она целый день сидела на своем «наблюдательном» посту, напрягая весь свой слуховой аппарат на апартаменты Динара, не дай бог она что-нибудь упустит, и тогда произойдет катастрофа — Анне это понимала.

Но первый день прошел на удивление тихо. Видимо, «друзья» занимались какими-то делами вне дома, и это опять-таки пугало Аннелоре. Но сделать она ничего не могла.

В Рождество Анне еще утром рано приготовила индейку, сама не зная зачем, потому что звать ей было некого. Позвонила днем Рихарду, но Сол лишь передал ей ответное поздравление барона: тот не слишком хорошо себя чувствует…

Слезы капали из глаз Анне на индейку, в бокал превосходного вина, которое она купила еще давно, думая, что хоть час или два проведет Рождество с Натали, Рихардом…

Глупые мечты.

Так окончательно и не поев ничего, Анне заснула, и даже у спящей из глаз текли слезы.

Но следующий день дал немало новостей. Новостей, которые привели Анне в полное замешательство и ужас.

Она вязала, когда тишину соседней комнаты нарушил звонок телефона. Проскурников, чертыхаясь, снял трубку. Ему что-то долго говорили — что, Анне, естественно, слышать не могла, а он лишь бросал отдельные «да», «нет» и только одно слово сказал: «Завтра» — и в конце разговора по-военному произнес:

— Понял. — Он даже не попрощался с тем, кто ему звонил. И Анне почувствовала, что звонок очень важный, серьезный, потому что отвечал Проскурников четко, быстро и собранно.