Его душа прощалась с любимой навеки но, рыдая над несбывшейся мечтой о свободе, запрещала бренному телу корчиться от ожогов. Это была последняя схватка вождя с одолевшей его силой. Она заключалась в том, чтоб превозмочь физическую боль, которая не могла превзойти невыносимое страдание униженного и растоптанного мужчины, не сумевшего защитить любимую и видевшего кровь из ее опустошенного чрева.

Вина съела его прежде огня, но до того, как превратиться в пепел, вождь смог прошептать ее имя и разглядеть в прояснившемся небе парящую черную птицу. Это аист кружил над курганом.

Плененных рабов гнали в ладьи нескончаемой колонной. Их везли в стольный град Киев, чтобы окончательно распределить самых ценных среди правящей варяжской верхушки. И Малушу вели среди других. Но вдруг Свенельд отделил ее от остальных и велел посадить в свой обоз. Не из сострадания. Дочь правителя Мала была его личным трофеем, и он не планировал им делиться, разве что, когда решит сам.

Никто не оспаривал с воеводой его законного права, не смотря на то, что даже в таком состоянии Малуша не утратила своей красоты. Кто ж будет спорить с ненасытным Свенельдом, злопамятным и могущественным воеводой!

Она всегда считалась красивейшей из древлянских дев… Знала бы Малуша, что ее сейчас видел сжавший зубы отец, единственный из древлян Коростеня, кто избежал незавидной участи увода в рабство.

Мал смотрел на нее, раздвинув ветви старого дуба. Он терял самообладание от жалкого вида своей любимицы. Он впервые видел ее такой: растрепанной, грязной и измученной. Он понял, что произошло непоправимое, и представил на мгновение, как прыгает вниз, как пытается спасти свою единственную дочь. Однако, опомнившись, Мал не дал себя обнаружить, все еще цепляясь за опостылевшую до краев жизнь, в которой осталась воля, но не сохранилось ни капли уважения к самому себе…


Глава 37. Отрок.


Сразу после ухода Магнуса в Византию на службу к императору, Свенельд лишился самой действенной поддержки. Сила его теперь заключалась в хитрости и сосредоточилась на придворных интригах.

Припрятанное в прежние, добрые для его алчной натуры времена, богатство воевода растратил на подкуп знати. Не чурался теперь и новых славянских бояр. Он выкопал все схроны и нанял телохранителей из лояльных варягов, коих оказалось не так легко найти за невысокую плату, и из кривичей, они в отличие от радимичей, полян и северян еще не имели предубеждения относительно мировоззрения воеводы. Тем самым показывал Свенельд, что пересмотрел свои взгляды, изменился, стал совершенно другим человеком и не гнушается ныне сынов славянских.

Так поступать вынудила жизнь. Меньше всего он думал о сохранении репутации и поддержании собственного реноме. Во что бы то ни стало сохранить влияние – только это заботило воеводу. Лишь вес в среде варяжской верхушки и славянской знати являлся пропуском на самый верх, ибо в глубине души он все еще считал, что заслуживает гораздо большего.

Собрать дружину, способную сразиться с княжеским войском, он бы уже не смог, но зато сумел притвориться верным подданным.

Он затаился на время, но настолько привык к своей новой роли, что играл ее безукоризненно на протяжении двенадцати лет. От его лести и заискивания перед княгиней и даже состарившимся и сдавшим из-за болезни ног Асмудом отдавало неприкрытой приторностью. Его слова стали сладкими как мед, и даже выражение лица напоминало ластящегося пса, выпрашивающего у хозяина косточку. Только плотно прикрыв за собой дверь своего терема, он становился самим собой, вымещая всю злость на челяди и рабах.

Хитрость помогла воеводе сохранить и упрочить свое положение. Но главным оружием Свенельда стала искренняя привязанность к нему княжича.

Святослав, пребывающий в юношеских грезах о великих завоеваниях, с упоением слушал рассказы воеводы о дальних странах, о коварстве печенегов и роскоши ромейской столицы, о том, как предали договор хазары и нарушили хартию византийцы. Свенельд внушал юноше, что нельзя до конца верить славянам, хоть и назвались они русами, и возложил всю вину за бесславный поход в Хазарию именно на них.

Святослав рос, полностью доверяя воеводе и предпочитал именно его компанию. Кормилец Асмуд докучал своим менторским тоном и нескончаемыми предостережениями, пытаясь оградить княжича от всяческой опасности. Княжич же считал, что Асмуд, будучи сам тяжело больным, мешает ему, полному сил и энергии, наслаждаться жизнью. Свенельд не разубеждал своего подопечного. Он нашел путь к необузданному сердцу воспитанника, подогревал в нем низменные страсти и с малых лет пестовал амбиции, лепя из отрока словно из глины себе подобного:

– Ты есть единственный наследник Рюрика и хранитель Гардарики, именуемой ныне Русью, весь мир принадлежит тебе… Ты можешь взять все, что пожелаешь, никто не смеет тебе возражать!

Асмуд, предчувствуя скорую свою кончину, предупреждал княгиню:

– Не верь, Матушка, что Свенельд изменился. Он втерся в доверие к нашему Святославу, он испортит его.

– Знаю, Асмуд, но разве в силах я в одиночку обуздать ураган?! – жаловалась она, вспомнив, как однажды заговорила с сыном о вере, а он лишь рассмеялся в лицо: «Мать моя, меня засмеет дружина, коли я поклонюсь твоему Богу, которого смогли распять люди!»

Воевода же рассказывал про могущественного Одина и его сына, рыжебородого богатыря Тора, вооруженного молотом и нагоняющего страх на великанов и чудовищ. Эти неистребимые боги защищали людей и вселяли уверенность в избранности варяжских вождей.

Вот почему Святослав выбрал именно Свенельда своим наставником, и даже Ольга не смогла этому помешать. А потом болезнь Асмуда совершенно выбила его из седла. Скорченный, он уже не вставал с ложа, мучаясь от нестерпимой боли в ногах и отсчитывая последние дни в унынии. Княжич даже не навестил кормильца, не справился о его состоянии. Попросту забыл о нем, ведь жизнь бурлила вокруг, и было, чем заняться!

С воеводой Свенельдом княжич осваивал ратное дело, научился надевать наручи и поножи, стрелять из лука и отдавать команды строю, ходил на парусах и охотился в дремучих лесах. Рассказы Свенельда о великих завоеваниях варягов трогали отроческую душу до самой глубины, будили в нем мечты и развивали дерзкую гордыню, созвучную его собственным представлениям о характере настоящего воина, который может спать на седле и питаться тонко нарезанными ломтиками конины, обжаренными на углях. Романтика дальних странствий обуревала его, манила в немедленный поход. К славе и серебру! К несметным сокровищам Царьграда и Итиля, дабы склонили перед Русью свои знамена ромеи и хазары, возвысилась Русь и только он, наследник Рюрика, мог выдавать тамгу флотилиям северных купцов и караванам южных торговцев.

Уроки Свенельда юный Святослав усваивал с большим желанием, чем ворчание постаревшего и немощного Асмуда. И вот однажды, кормилец умер от старости и боли. И княжич не соизволил успеть к погребальному костру, ведь внезапно образовались важные дела, и они с воеводой Свенельдом и его сыном Лютом отправились их разрешать.

Предлог не явиться на погребение нашелся сам собой. Тревожное наступило время. Воевода несказанно обрадовался, что не перед кем теперь держать отчет, тем более юноша сам рвался в бой.

Прослышав о том, что на холме в долине видели всадника в остроконечном клобуке, какие носят печенеги, Свенельд снарядил малую дружину на его поимку. Княжич сам напросился отправиться на поиски наглеца с воинами. Его неистовый нрав ни для кого, не исключая родной матери, не являлся новью. Не сдерживать же энергию будущего воителя, да и разве может формальное присутствие на погребении сравниться с настоящей погоней!

Да, Свенельд наперекор приличиям потворствовал его желаниям, взяв в передовой дозор. Тогда же между ним и княжичем установилась прочная связь в обход опеки регентши. Она зиждилась на их общих секретах, о которых не следовало знать даже княгине.

В свои шестнадцать лет Святослав впервые убил человека. Это был пленный печенег-разведчик. Ловкого наездника еле поймали, загнав двух лошадей. Да и то лишь благодаря случайности: свернув в лес, кочевник попал в яму, вырытую звероловом. Печенег оказался не робкого десятка и, пренебрегая собственным страхом, дерзнул оскорбить княжича и варяжских воинов неприкрытой издевкой:

– Не потому ли варяги предпочитают сражаться пешими, что не умеют ладить с лошадьми! Или загонят своего коня, или загубят чужого… А этот сосунок и есть ваш княжич!? Слезь с коня, сопляк, а то ветер сдует!

– Он достоин казни! – громогласно заявил княжич, не в силах проглотить обиду.

– Я согласен с тобой, Святослав! Так казни его собственной рукой, стань мужем! Покажи дружине, что несгибаем и не бросаешься словами, не прячешься за спины своих подданных, что не боишься лика смерти и смотришь ей прямо в глаза. Ибо глаза печенега и есть твоя смерть. Так убей ее! И будешь жить!

Печенега подвели к пню, и юный княжич занес топор. Голова полетела с плеч дерзкого лазутчика, отряженного ханом Курей. Княжич отшатнулся, отошел в сторону на полусогнутых ногах, а у дерева его стошнило.

Воевода успокоил:

– Для первого раза ты держался молодцом, княжич. И глазом не моргнул. И пусть все видят, что твоя река крепка. И не дрогнет наш князь, даже если придется освежевать целую армию и сжечь целое городище, как сделала твоя мать в отместку за убийство твоего отца… Но ей мы про сегодняшнее не поведаем. Оставим в тайне. Ведь она хоть и мудрейшая из женщин, способная управлять государством в твое отсутствие, и приумножившая казну, но все-таки женщина, к тому же христианка!

Святослав не собирался спорить, и даже обрадовался, что мать не узнает об этом убийстве. Ведь казнить человека оказалось так просто, это совсем не то, что сразить врага в бою. Здесь не было никакой доблести, ведь печенег стоял перед ним на коленях, абсолютно безоружный. И кто-то из воинов, оттянув голову пойманного лазутчика за черную косу, даже подставил ее княжичу для удобства удара. И он не оплошал, только после совсем расклеился. Хорошо, если Свенельд прав, и его замешательства никто из дружины не заметил… А мать пусть остается в неведении. Вот когда он покорит города и целые страны, то глашатаи донесут весть народу! И он бросит к материнским ногам вражеские знамена!..