— Поздно, — схватил ее за руку Жан, наверное, опасаясь нервной горячки у хрупкой женщины после перенесенных злоключений.

Его слова разнеслись над поверхностью моря и как будто передали для бригантины команду лечь на дно. Нос судна задрался еще больше, и «Святая Элизабет» стала стремительно проваливаться в морскую пучину.

— Вот и все, — сказал Жан Шастейль и перекрестился.

Обе женщины последовали его примеру, но им тут же пришлось ухватиться за борт лодки, потому что накатившая волна ощутимо тряхнула их хрупкое суденышко.

Несколько мгновений спустя поверхность моря опять сделалась невинно бирюзовой, будто и не открывала страшный бездонный рот, чтобы проглотить свою очередную добычу.

Соня ожидала, что сидящий на веслах Жан начнет быстро грести, чтобы уйти подальше от места трагедии, но он, подперев голову руками, задумался.

— Ну, что же ты медлишь? — заторопила его Соня. — Греби!

— А ты знаешь куда? — невесело усмехнулся он.

— Ну, вперед… — неуверенно проговорила Соня.

— А где у нас перед?

Что он, в самом деле, рассуждает! Можно подумать, Софья или он сам хоть что‑то понимает в морском деле. Может, немного и понимает: знал же он, что та веревочная лестница называется штормтрапом… Все равно посреди моря, где нет ничего, за что можно было бы зацепиться глазом, Жан не определит направление. Из географии ей помнилось что‑то насчет Полярной звезды. Вроде по ней моряки определяли свое местонахождение. Но не днем же!

Наверное, лучше всего сесть так, чтобы солнце все время светило тебе в глаза, и грести, решив, что именно это и есть «перед». Где‑то же море должно кончаться!

Она вспомнила еще одно правило: если стать лицом на восток — на восход солнца, то по левую руку будет север, а по правую юг. Соответственно за спиной — запад. Но солн—це стояло в небе как‑то посередине, и Соня никак не могла сообразить, с какой стороны оно всходило и в какую сторону теперь уходит.

— Я думаю, надо грести туда. — Мари показала направление, кстати, то же, что и выбрала бы она сама, если бы могла объяснить почему.

— Откуда ты знаешь? — удивился Шастейль.

— Мне кажется, что земля уже недалеко. И именно в той стороне.

— Раз других пожеланий нет, буду грести, куда сказано, — согласился он.

Солнце уже давно перевалило за полдень и теперь неуклонно клонилось к закату. Хорошо, хоть запад теперь можно было определить наверняка.

Соня зябко повела плечами. Не успеют они оглянуться, как наступит ночь, а ночью на море будет страшно… Княжне вдруг вспомнилась гравюра, на которой огромный мор—ской змей, вынырнувший из пучины, пожирает спасшихся от кораблекрушения людей.

Она попыталась горестно склониться вниз, но тут же что‑то холодное уперлось ей в грудь. Соня чуть было не закричала от неожиданности, но потом вспомнила и расхохоталась.

Шастейль испуганно взглянул на нее. Больше всего на свете он боялся сейчас женской истерики.

Но княжна сделала то, что врач меньше всего от нее ожидал. Она сунула руку за пазуху, ничуть его не стесняясь, и вынула несколько спрятанных в корсете золотых.

— Про воду забыла, а про золотые — нет.

Она взглянула на Мари. Девушка сидела с закушенной губой, незаметно покачивая сломанную руку.

Соня хотела сказать об этом Жану, но Мари, уловив ее движение, отрицательно покачала головой. И в самом деле, чем бы смог ей помочь Шастейль?

— Между прочим, в лодке есть вода. Какой‑то умный человек все предусмотрел. Наверняка она не слишком свежая, но это все же лучше, чем ничего.

— Думаете, кто‑то хотел сбежать?

— Думаю, кто‑то хотел остаться в живых после пират—ского набега. Каким образом, остается только гадать.

Соня подумала о том, что и ее приятель Жан, и служанка Мари составляют вместе с нею такое удачное содружество, о каком можно только мечтать.

Никто из них не ударился в панику, никто не стал сетовать на превратности судьбы…

— Жан, — несколько кокетливо вопросила она, — наверное, ты жалеешь о том, что когда‑то познакомился со мной, и теперь у тебя нет покоя, и твой завтрашний день теряется в тумане неизвестности.

— Единственно, о чем я жалею, — отозвался он, — что у нас нет с собой даже маленького зеркальца.

— Ты имеешь в виду, что я ужасно выгляжу? — спохватилась Соня.

— Нет, я говорю вовсе не о тебе.

— Обо мне? — удивилась Мари.

— О вас, милая моя, о вас! — почти сердито сказал он. — Я подарил вам почти красивое личико, победил, можно сказать, саму мать‑природу, а вы так небрежно обращаетесь со своим даром.

— Но что я могу делать здесь, в море? — растерянно отозвалась Мари.

— Хотя бы умыться.

— А морская вода разъест ее раны, — поддержала ее Соня.

— Зато их заживление будет идти куда быстрее. Ну, давайте, Мари, умойтесь, а после этого я даже пожертвую вам немножко питьевой воды, чтобы смыть лишнюю соль.

— Жан, ты как маленький! — возмутилась Соня. — О чем ты думаешь? Мы находимся неизвестно где, плывем неизвестно куда…

Люди увлеченные, как поняла она, не всегда могут трезво оценивать происходящее. Для них главное — их дело, а там хоть трава не расти!

Шастейль вовсе не смутился ее наскоком, а стал проявлять даже нетерпение.

— Давай‑ка, Софи, садись на весла и греби к берегу.

Соня хотела было отказаться, но в последний момент одернула себя. Какие могут быть счеты в их положении! Не думала же она, что сможет не принимать участия в таком деле, как гребля, на всем их пути к спасению.

— Но я тоже не знаю, где он, этот берег! — все же с невольным раздражением пробурчала она.

— Это ничего. Помнится, ты рассказывала, что у некоторых твоих бабок проявлялся недюжинный талант ясновидения.

— Рассказывала, но я же, если ты помнишь, и сокрушалась при этом, что меня Всевышний никакими талантами не наделил.

— Кто знает, — сказал Шастейль загадочно, — а вдруг именно теперь, когда тебе угрожает опасность, знания предков проснутся… В сложных ситуациях, когда идет речь о жизни и смерти, человек оказывается способным на поступки, которые в обычной жизни ни за что не стал бы совершать… Садись на весла, Софи, и не спорь! Я хочу наконец посмотреть, что у Мари с лицом.

— Да я и грести‑то не умею, — сказала она, но ее никто не услышал. Вернее, на ее слова не обратили внимания.

Ничего не оставалось, как пробраться на место гребца и для начала просто посидеть там, приноравливаясь к кажущимся неподъемными веслам.

Соня осмотрела море от горизонта до горизонта — никакого знака, указания свыше, — казалось, все части света потеряли вдруг свои направления и слились в некий круг или пятачок, в котором находилась их лодка, чтобы не стоять на месте, а передвигаться по кругу, в зависимости от того, куда направлен нос лодки…

Тогда она задала себе мысленный вопрос, где земля, и на мгновение ушла в себя: чем черт не шутит, Жан может оказаться прав. Ничего внутри не отзывалось на ее молчаливый вопрос.

Но стоило Соне взяться за весла и неуклюже приподнять их, глубоко погружая в воду, как то ли из глубины моря, то ли откуда‑то с неба к ней пришло озарение: берег там!

Она с трудом развернула лодку и, стирая кожу на нежных ладонях, стала грести в сторону этого «там».

Прошло довольно много времени, пока Соня наконец освоилась и перестала дергать весла и погружать их слишком глубоко. И плескать ими, обдавая брызгами сидящих на корме товарищей по несчастью.

Словом, когда дело наконец пошло на лад, она смогла обратить внимание на то, чем занимался в лодке доктор Жан Шастейль.

«Ну понятно, голодной куме все хлеб на уме», — с усмешкой подумала Соня и очень своим мыслям удивилась. Потому что подумала‑то она по‑русски и тут же перевела свою мысль на французский язык, как будто в голове ее сидел кто‑то второй, отличный от первого человек.

Вот так она потихоньку и превращается и не во француза, и не в русского, а непонятно в кого. Как говорила покойная маменька, «пошел к куме, да засел в тюрьме!»

Между тем Жан Шастейль, заставив Мари умыться морской водой, намочил небольшой кусок оторванного от собственной рубашки полотна и осторожно протирал девушке лицо, смывая с него засохшую кровь и что‑то при этом приговаривая.

Княжна на минутку прекратила грести и прислушалась.

— Всевышний услышал мои молитвы, не испортил мою работу. Здесь болит? Ничего, пройдет, а вот здесь ты потерпи немного, разгладим эту припухлость… Еще несколько дней, сойдут твои синяки, и будешь ты у нас снова красавицей.

Соня услышала, как прыснула Мари — странно, с доктором она в момент становилась другим человеком, даже будто кокетничала, чего за ней в другое время Соня не замечала.

— Не помню, чтобы я была красавицей, — проговорила та, — но вам виднее.

А на самом деле их общение слишком затягивалось, в то время как руки княжны начинали всерьез болеть, так что она, глядя на них, невольно застонала, чем привлекла наконец внимание Шастейля.

— О, Софи, у тебя уже кровавые мозоли. Прости, я увлекся. И эта моя глупая затея насчет того, что ты почувствуешь нечто свойственное особо одаренным людям… Они безошибочно определяют части света, находят в песках воду… Я подумал, что вдруг к тебе придет некое озарение… насчет берега…

— И ты не ошибся, Жан! — вскричала Соня и так резко поднялась с сиденья, что чуть не опрокинула лодку.

— Ты хочешь сказать, что почувствовала… что знаешь, где берег?

— А куда, по‑твоему, я гребла?

— И куда?

— Да к берегу же!

— Ну, это ты брось! — недоверчиво произнес Шастейль. — На дворе у нас, хвала Господу, тысяча семьсот восемьдесят шестой год, ведьм мы всех пережгли еще два века назад…

— Варвары! — фыркнула Соня.