Рут Ланган - Заложники страсти

– Замолчи, женщина. – Его большие ладони сомкнулись на ее плечах, и он прошипел сквозь зубы: – Я желал бы, чтобы вы и все англичане сгорели в адском пламени за все мучения, причиненные моему несчастному народу.

– А я бы желала, чтобы…

Он не собирался целовать ее. Собственно говоря, у него этого даже и в мыслях не было. Но ярость, клокотавшая в душе, заставила Диллона сделать именно то, в чем она только что его обвинила.

Он впился в ее губы жестоким, карающим поцелуем. Он почувствовал, как она оцепенела и попыталась вырваться из рук, удерживавших ее. Это лишь больше распалило Диллона.

Так она отвергает его, вот как? Он покажет ей, чем это грозит!

Его руки схватили ее, крепко притиснув к себе. Губы не отрывались от ее губ, стараясь причинить боль.

Жар языком пламени взметнулся между ними, и пламя это грозило поглотить их обоих, настолько жгучи были его порывы.

Значит, он не ошибся, почувствовав этот жар во время их первой встречи в ее саду. От одного прикосновения к ней он снова запылал, этот огонь, тлевший подобно покрытым пеплом угольям в продолжение всего времени. В ней тоже, хотя она была целомудренной. Тогда, судя по тому, как она ответила на его первый поцелуй, он решил, что ее еще никогда не целовал мужчина. Теперь он был в этом уверен.

Руки ее были прижаты к груди, словно она пыталась удержать его на расстоянии. Губы были плотно сжаты, так же как и глаза.

Страх. Он чувствовал, как она боится. И, словно дикий зверь, возбуждался от ее страха. Ему хотелось, чтобы она задрожала, смирилась перед ним. Хотя это не меняло того трудного положения, в котором оказался он и его братья, тем не менее, Диллон не мог устоять перед первобытным желанием искать удовлетворения в страданиях противника.

– Открой глаза, женщина.

При этой отрывистой команде веки ее сначала задрожали, затем приоткрылись. На мгновение глаза ее широко распахнулись от страха. Затем она поморгала и прищурилась, гневно промолвив:

– Немедленно отпустите меня. Я вам не какая-нибудь служанка, мечтающая о том, как бы угодить хозяину дома.

– Нет, миледи. – Опасная улыбка тронула уголки его губ, и она ощутила, как сильно его напряжение. – До служанки вам далеко. Вы – моя пленница, и никогда не забывайте об этом.

– Вы… – Услышав эти оскорбительные слова, она широко размахнулась, намереваясь дать ему пощечину.

Он легко поймал ее руку.

– Вот так-то лучше, миледи. Я предпочитаю ваш гнев вашему страху.

– Я не боюсь тебя, дикарь.

– Весьма неразумно, миледи. – Она попыталась вырваться, но он снова нагнулся и впился губами в ее рот.

На этот раз поцелуй, все такой же карающий, стал более требовательным, и чем больше она сопротивлялась ему, тем сильнее становилось его стремление одержать верх.

Чувствуя себя в его объятиях как в ловушке, она ощутила, что тело начинает предавать ее, и перестала сопротивляться. Под его прикосновениями кожа Леоноры словно воспламенялась. Ее губы задрожали.

Такая перемена в ней не оставила его равнодушным. Он все держал ее в объятиях, как в плену, и поцелуй был по-прежнему требовательным, но губы его стали мягче, а прикосновения – нежнее.

Едва она почувствовала это, как странное ощущение охватило ее, остановившись где-то у самого основания позвоночника. Она знала лишь, что это не страх и не ярость. Где-то в глубине души прозвучал предупреждающий голос рассудка. Подобные чувства опасны, ведь этот мужчина – ее враг. Она должна быть настороже, чтобы ничем не выдать свою слабость. И все же она не в силах была не замечать волнение, начинавшее охватывать ее, пока его прикосновения, его губы и язык пробуждали в ней первые позывы желания.

Он собирался лишь проучить ее. Но как только в чувства его вкралась нежность, он потерял голову.

Ее губы словно околдовали его. Они были мягкими, как лепестки розы, и прохладными, словно воды в ручьях Нагорья. Она была такой милой, и чистой, и нетронутой… Не сознавая, что делает, он поднял руки и, не отрываясь от ее губ, обхватил ее лицо ладонями.

Леонора никогда бы не поверила, что простой поцелуй, может быть таким возбуждающим. Его губы стали еще ласковее, и она закрыла глаза, поглощенная многообразием неведомых ощущений, охвативших ее. С каждым новым поцелуем волнение с новой силой охватывало ее, пока она не задохнулась.

От него слабо пахло дымом, и лошадьми, и можжевельником. Она чувствовала на губах его вкус – вкус эля и еще чего-то неуловимо мужского, а его язык все дразнил и соблазнял ее. Страхи были забыты. Сами собой ее руки мягко сжали ворот его рубашки, привлекая его все ближе.

Его руки соскользнули с ее лица вниз, на плечи, и еще ниже, на спину. С каждым новым прикосновением Леонора чувствовала, как дрожь наслаждения пробегает по ее телу. Его ладонь остановилась, но словно огненная полоса пролегла по ее спине там, где прикасались к ней его пальцы.

Поцелуй стал настойчивее, она глубоко вздохнула и выгнулась к нему всем телом, как будто желая растаять и расплавиться в его объятиях.

Его руки сомкнулись вокруг нее, еще ближе привлекая ее, так что он почувствовал, что сердце Леоноры бьется почти в его груди. Его язык очертил контуры ее губ и вдруг метнулся внутрь, исследуя полость нежного рта. Леонора слабо ахнула и попыталась отстраниться, но его руки не отпускали. Он целовал ее так крепко, что у них обоих перехватило дыхание.

Диллон почувствовал, как нарастает его желание, угрожая взорвать его и перейти в насилие, которое, несомненно, приведет в ужас эту чувствительную и благовоспитанную юную особу. Он осознал свою ошибку. Стоит ему проявить к ней нечто, похожее на нежность, как он пропал. И сейчас он подошел к самому краю пропасти. Один неверный шаг, одно неосторожное движение, и он рухнет вниз, в неизмеримые глубины этой пропасти…

Он должен покончить с этим, и все же…

Он помедлил, не желая выплывать из этого жаркого омута, из этого огня, искушавшего его даже едва теплившимися угольями.

Еще один, последний поцелуй. Последний…

Наконец, призвав на помощь всю свою силу воли, он поднял голову и отступил на шаг назад.

– Теперь, когда мы разобрались, кто из нас повелитель, а кто – служанка, нам не мешало бы соснуть.

– Клянусь: я еще полюбуюсь, как вы горите в адском пламени, – проговорила она сквозь зубы.

– Если этому суждено случиться, миледи, то лишь потому, что вы будете там рядышком со мной.

Диллон заметил, что руки его дрожат. Это открытие вновь наполнило его душу гневом. Почему она имеет такую власть над ним? Стараясь говорить безразличным тоном, он проворчал:

– Жаль, что пропал такой превосходный эль. – Перешагнув через осколки стекла и лужу эля, он направился прямо в спальню.

Она ответила столь же безразличным голосом:

– Мне показалось, для такого пойла это самое подходящее употребление. Что могло быть лучше, чем выплеснуть его на скотину?

Леонора увидела, как он нахмурился, и с удовлетворением отметила, что ее замечание попало в точку.

Она продолжала стоять совершенно недвижимо, изо всех сил стараясь унять бешено колотившееся сердце. Неужели всего несколько мгновений назад она испытала столь властный зов желания? Неужели она не только позволила этому мужлану так вольно обойтись с ней, но и сама поддалась ему?

Сгорая от жгучего стыда, она приподняла юбки и перешагнула через осколки графина и лужу эля. Всю эту бесконечно долгую ночь ей придется быть настороже. Ее похититель опасен… намного опаснее, чем ей казалось с самого начала.

Леонора остановилась на пороге спальни, гневно скрестив на груди руки.

Не обращая на нее никакого внимания, Диллон присел на стул и скинул сапоги. Затем он поднялся и через голову стянул рубашку, после чего снял с себя почти все за исключением панталон, плотно, словно вторая кожа, облегавших его ноги.

После только что имевшей место любовной сцены Леонора крайне обостренно воспринимала его именно как мужчину. Она попыталась не смотреть на его широкие плечи, на мускулы, перекатывавшиеся на спине, когда он нагнулся к груде дров для камина.

Он пересек комнату и подбросил в огонь тяжелое полено, затем присел на пятки и подождал, пока дерево не загорелось и не начало шипеть и потрескивать в пламени.

По-прежнему стоя у дверей, Леонора не упустила ни одного из его плавных, ловких движений. Его сила вызывала у нее нечто вроде благоговейного трепета – как легко он поднял бревно, с которым с трудом справились бы и несколько человек!

Он встал, отерев руки о панталоны, и потушил все свечи, так что теперь лишь пламя камина озаряло комнату.

И повернулся к Леоноре. В неровном свете она заметила, как блестят его глаза – это напомнило ей хищного зверя, которого они видели в лесу.

– Ложитесь! – приказал он, указывая на постель.

Она не шевельнулась.

С решительным видом он пересек комнату, взял ее за руку и, подведя к постели, резко бросил:

– Женщина, не испытывай мое терпение. Я слишком устал. Ложись.

Стараясь закутаться в разорванное платье, словно это была королевская мантия, помогавшая ей сохранить достоинство, Леонора неуверенно устроилась на краешке постели.

Диллон почувствовал, как она вздрогнула, словно от боли, когда он лег возле нее. Потянувшись через девушку, он поднял край звериной шкуры и натянул ее на них обоих. На какое-то мгновение его рука коснулась ее груди, и он вновь почувствовал, как она содрогнулась, словно он ударил ее.

Невыносимое напряжение повисло в комнате… Казалось, оба они вот-вот задохнутся от него. У обоих нервы были натянуты как струна. Однако ничего нельзя было поделать. Диллон выругался и повернулся на бок, тщательно стараясь не прикасаться к женщине, что лежала возле него.