Федериго Тоцци - Закрыв глаза

Федериго Тоцци (1883–1920) — одно из самых своеобразных явлений итальянской литературы XX века. Родился он в Сиене в семье трактирщика, и Тоскана навсегда останется в его творчестве, как точка отсчета и наваждение. Студент школы искусств и техникума, служащий на железной дороге и волонтер Красного Креста, драматург, поэт, но прежде всего, конечно, — романист и новеллист, он сотрудничал со многими журналами и по настоянию Пиранделло вошел в редколлегию «Messagero della Domenica». Первые публикации Тоцци, и в их числе роман «Закрыв глаза», были приняты с энтузиазмом, но затем, после внезапной смерти писателя в возрасте 37 лет, последовали сорок лет забвения. С легкой руки Борджезе творчество Тоцци, несмотря на явную нестандартность, было отнесено к позднему эшелону веризма и впоследствии отправлено на дальнюю полку за неактуальностью. Лишь ближе к концу XX века критики спохватились, что просмотрели, возможно, самого яркого и самобытного из итальянских экспрессионистов. Показателен заголовок в одной из туринских газет: «В ожидании, пока его прочтут, он успел стать классиком». Сейчас Федериго Тоцци — признанная гордость итальянской литературы, классик первой величины и объект скрупулезного изучения.

Мир Тоцци тревожен и неуютен, но подчас завораживает своей почти галлюцинаторной изобразительностью. Гротескное «смещение» реальности, сбивающийся ритм и выхваченные словно зумом детали оставляют впечатление сна, когда внутреннее смятение отражается в искаженном мире, а грань между двумя кошмарами — внешним и внутренним — словно исчезает. В этой бредовой реальности герои Тоцци совершенно беспомощны, словно загипнотизированы либо собственными чувствами, объяснить которые они не в состоянии, либо враждебным и столь же непостижимым «другим» — как правило, это фигура отца, с которым Тоцци связывали сложные и мучительные отношения. Это отчасти роднит их с персонажами Кафки, хотя сам писатель великого австрийца, разумеется, читать не мог и ощущал внутреннее родство скорее с Достоевским, пытаясь найти смысл в «каждом таинственном нашем поступке».

Роман «Закрыв глаза», написанный в 1913 году и изданный в 1919-м — первый и самый известный роман Тоцци, открывающий трилогию «романов о неприспособленности», куда входят также более поздние «Поместье» и «Три креста». Это одновременно и самый автобиографический из романов Тоцци, в сюжете немало отсылок к реальным персонажам и событиям его детства и юности: деспот-отец, преуспевающий хозяин трактира и мелкий землевладелец, рано умершая слабая и беспомощная мать, метания из одной школы в другую, одиночество и, наконец, болезненная любовь к крестьянке Изоле (в романе — Гизоле) — все то, о чем так откровенно писал он своей будущей жене Эмме Паладжи в переписке, начавшейся еще в 1902 году и связывавшей их долгие годы. Само название можно воспринимать как отсылку к тому периоду жизни Тоцци, когда из-за серьезного заболевания глаз он был вынужден провести многие месяцы в темноте, не выходя из комнаты, что еще усилило его замкнутость и склонность к самоанализу. Это дало повод некоторым критикам упрекать Тоцци в том, что он вываливает на читателя необработанные сумбурные впечатления мятущегося подростка — что совершенно не соответствует истине, поскольку в те же самые годы Тоцци всерьез изучает психологию, особое внимание уделяя трудам французских психологов Жане, Рибо, Компере, а также американцев Джеймса и Холла.

В этом первом романе, как и вообще в ранней прозе Тоцци, в отличие от поздних романов, написанных в более «объективном» ключе, ярче всего видны черты, определившие узнаваемую «тоццевскую» манеру письма. Повествование (а зачастую и отдельные абзацы, и фразы) разваливается на фрагменты, подчас не имеющие видимой связи друг с другом, как нет и не может быть связи между персонажами — каждый из них заключен в своей вселенной, откуда нет выхода.

По словам критика Джанни Челати, «добрую половину романа повествование бродит из стороны в сторону, переключаясь с главных героев на батраков в имении, зверей, деревья, облака, насекомых, мысленные картины и далекие горизонты […] создавая впечатление, что вся история не движется никуда […] — будто в детстве, когда живешь в одном бесконечном настоящем», и обретает линейное развитие лишь после встречи уже взрослых героев во Флоренции. «Кто-то скажет, что мой роман „Закрыв глаза“ — вовсе не роман, — пишет сам Тоцци в предисловии, — потому что я вместо того, чтобы, как подобает хорошему романисту, на потеху публике протащить своих персонажей через ряд обязательных перипетий, предпочел сохранить все составляющие жизни нетронутыми, такими, как есть, какими они являются в любом промежутке видимой реальности». Возникает диковинный и завораживающий мир, где мелкая деталь берет на себя роль непоправимого события, а человек практически равен любому другому предмету (то есть так же бесконечно важен), и родные и близкие идут в одном ряду с домами, ласточками и облаками, окончательно теряя четкость границ и сливаясь с пространством. Проза Тоцци подчеркнуто необъективна и неиерархична, автор находится не над текстом — он, по словам Луиджи Пиранделло, «смотрит изнутри», но это, казалось бы, бесстрастное скольжение взгляда от одного плана к другому: без объяснений, без предпочтений, почти без осмысления — создает картины редкой эмоциональной силы. «Тогда нам внятна любая из мелочей, до которых так ненасытна душа. И каждая вещь занимает свое место — словно это и есть я» (Тоцци, «Паоло», 1908).

Первая публикация Тоцци на русском языке: новеллы, публиковавшиеся в различных итальянских журналах в 1918–1919 гг. (Тоцци Ф. Новеллы (пер. с итал. Е. Степанцовой)//Иностранная литература. № 10. 2008. С. 227–241).

Екатерина Степанцова

Ушли повара и прислуга, а Доменико Рози, хозяин трактира, задержался, чтобы наскоро пересчитать при свете часто капавшей свечи дневную выручку. Пальцы судорожно сжались, коснувшись двух пятидесятилировых банкнот. Прежде, чем положить их в портмоне желтой кожи, он еще раз посмотрел на сложенные пополам бумажки, и, нагнувшись, задул свечу. Был бы огарок не такой короткий, он сосчитал бы деньги и в ящике жены. Вместо этого он закрыл дверь на ключ и крепко надавил коленом, чтобы убедиться, что запер. Дом его стоял через дорогу, практически напротив.

Так он жил уже тридцать лет. Но свои первые заработки помнил до сих пор, и ему нравилось, когда под конец рабочего дня душу грели воспоминания о прошлом — как неплохой барыш.

Трактир! Бывало, говоря о нем, он в избытке чувств хлопал по стене ладонью — от самодовольства.

Он рано сменил занятие, но в душе так и остался крестьянином и готов был отдубасить любого, кто заподозрит его в неискренности. И верил, что Бог, просто чтоб его потешить, наравне с ним печется о его успехе. Впрочем, не мешало бы стать еще богаче — мало ли кругом завистников. Наизнанку вывернутся, лишь бы оставить его без гроша!

Его четыре сестры и три брата жили все в той же бедности в местечке Чивителла среди тосканских болот и кишащих кабанами рощ — в доме из колотого камня с лестницей из гуляющих под ногами речных голышей и окнами, упиравшимися в суглинистый обрыв, такой крутой и близкий, что казалось, он нависает над домом и со дня на день обвалится. Но Рози думал о своей убогой родине как о чем-то уже не существующем, или, по крайней мере, существующем лишь для других: воспоминания юности значили для него не больше, чем театральные представления или картинки в газетах — и то, и другое он презирал и ненавидел: игрушки на потеху бездельникам, которым деньги девать некуда. То же самое думал он о курильщиках. И потому никто не мог похвалиться, что хоть раз видел его в театре или, тем паче, с сигарой во рту! Не так-то он прост!

В двадцать лет, едва обосновавшись в Сиене, он женился на Анне, незаконнорожденной бесприданнице, младше него и довольно красивой. И открыл харчевню, превратившуюся со временем в один из лучших в городе трактиров: «Серебряная рыбка».

Их сыну Пьетро вот-вот должно было стукнуть четырнадцать — до него родились еще семеро и один за другим умерли, едва их отняли от кормилицы. Опасаясь за здоровье Пьетро, его очень поздно устроили в семинарию — ближайшую к ним школу — вместе с другими экстернами, которые ходили на занятия с семинаристами, но семинарскую одежду не носили, а после уроков возвращались домой. После предпоследних родов с Анной стали случаться конвульсии, хотя и до того она была склонна к истерии — болезни, над которой Доменико потешался, как над нелепой и непонятной шуткой. И злился, и обижался, когда подначки не помогали, и приходилось платить аптекарю.

Анна, покорная и фанатично ему преданная, после многих лет брака заметила, наконец, что муж ей изменяет, и не раз ей чудилось, что ее схватили за сердце и обеими руками тянут вниз. Она чувствовала, что постарела и подурнела до срока. От таких мыслей слезы наворачивались на глаза, но она никому их не поверяла. И хотя была ко всем очень добра, друзей старалась не заводить. Она чувствовала, как душит ее эта исступленная доброта, и нюхала ароматический уксус, а по губам тем временем катились слезы.

С ее округлым располневшим лицом как-то не вязались внезапные вспышки ярости, выдававшие натуру нервическую, но, впрочем, безвредную: так может огрызаться терзаемое животное. Смешно ведь, в самом деле, смотреть, как трепыхается зарезанная курица или кролик шипит и показывает когти!

Оба они хотели наследника, и рядом с Доменико умершие дети казались уже и ей самой какими-то абстрактными попытками, и раз они не удались, значит, так было лучше. Значит судьба такая. Поэтому Пьетро она любила суеверной любовью. И хотя по природе была неспособна на проявления нежности, ни на шаг его от себя не отпускала. Он засыпал у нее на плече, и она ни за что не решилась бы велеть Ребекке, ставшей теперь из кормилицы служанкой и ведавшей винным погребом, отнести его в постель.