— Эй! — Она сопротивляется, и книга с глухим стуком падает на пол. Я всегда делаю это — лишаю ее места. Она на моем здоровом плече, но это все равно убивает мое больное плечо.

— Мы уходим отсюда, — я рычу так, как она помнит. Первобытно. Так, как лев-самец будет усмирять свою самку.

Вижу, как парни смотрят на меня, когда разворачиваюсь с ней и ухожу.

Она вырывается, но сейчас это только для вида.

— Грейсон.

Слышу возбуждение в ее голосе, и как она задыхается. Она получает удовольствие от подобного обращения, так же как и я.

Иду по коридору, позволяя ей сопротивляться. Захожу в свою комнату и кладу ее на кровать. Она поднимает взгляд, ожидая. Моя. Настолько моя, что меня это пугает.

— Какие вы неразлучные, — говорит она, смотря напряженным взглядом. — Это восхитительно. То, как вы выжили и провели друг друга через все это.

Я не знаю, что с этим делать, поэтому подталкиваю ее и удобно устраиваюсь рядом.

Она смотрит на мое лицо, затем укладывается ближе ко мне, прослеживая пальцами контуры символа шрама на моей руке. Мы лежим, как два растения, впитывая тьму, как солнечный свет.

Каким-то образом я могу понимать ход ее мыслей. И я знаю, о чем она хочет спросить еще до того, как она делает это.

— У вас у всех есть это? — говорит она, прослеживая его пальцами вверх и вниз.

— Да, — шепчу я.

— Двусторонние оси, образующие «Х». Вы сами сделали это?

Другой рукой я откидываю прядь волос с ее лица.

— Что ты можешь сказать об этом?

Слабая улыбка появляется на ее губах. Потому что топоры сделаны довольно грубо.

— Алебарды, — говорю я. — Мы нашли изображение в одной из заплесневевших энциклопедий, которые привыкли читать в подвале.

Она кивает.

— На протяжении долгих лет, когда мы пытались давать отпор, они замаскировывали наши синяки и не давали нам есть. Мы хотели получить массу царапин или кровоподтеков, чтобы, знаешь, «испортить товар». У них было множество способов контролировать нас, но мы нанесли друг другу этот символ за несколько дней до того, как все закончилось. Выцарапали глубоко в наших руках заостренными гвоздями. Мы были старше, Стоуну было пятнадцать, и он был чертовски сильным. В тот момент мы собирались выбраться или умереть.

— Так вот что это такое? Своего рода боевая раскраска?

Я замолкаю, потому что это не то, что мы рассказываем за пределами нашей группы, но затем понимаю, что она не «за пределами». Для меня она внутри, среди нас.

— Это часть клятвы, которую мы дали: один клинок, чтобы защитить моих братьев, другой, чтобы отомстить.

— Это твоя клятва?

— Это наша клятва.

Она проводит пальцем по линиям топоров.

— Если я посмотрю газетные статьи пятнадцатилетней давности, найду ли я там кровавое нераскрытое преступление?

— Да, — говорю я.

Эбби просто ищет зацепки. Я задерживаю дыхание, задаваясь вопросом, что она собирается сказать.

Потоки лунного света проникают через высокое окно, добавляя блеска ее темным волосам, заколотым на голове, и скулам, таким выделяющимся и в то же время хрупким.

— Я думаю, это прекрасно, — говорит она, наконец.

Я выдыхаю с облегчением. Может быть, я даже чувствую своего рода покой.

Эбби прищуривается.

— Ты жил в этом отеле пятнадцать лет?

— Приблизительно. Мы заняли его сразу после того, как выбрались. Кроме Нейта. Он купил документы какого-то парня и попытался построить нормальную жизнь. Я думаю, ему это удалось.

Она указывает вверх на грязный, щербатый потолок, где лампочка висит на шнуре.

— Вы провели этот свет?

— Ага. Это место не особо функционировало тогда, но… это было сразу после того, как мы сбежали. Мне нужно было занять себя чем-то. Нам всем. Поэтому мы превратили это место в наш дом.

Она кивает, как будто это имеет смысл.

Хотя мы не могли все сделать сами. Мы забрали с собой из подвала много денег и много заплатили на черном рынке, чтобы подключить это место к городской электросети. Парень, наверное, уволился после той суммы, что мы заплатили ему, но место все еще не особо облагороженное.

— На светильнике по-прежнему висит ценник.

— Ну и что? Это просто свет. Он освещает вещи.

Я смотрю на нее и внезапно вижу «Брэдфорд» ее глазами, и мои внутренности скручивает. Это место не такое темное и холодное, как подвал, но до этого не так уж далеко. В моей комнате старая мебель. На стенах яркие прямоугольники от фотографий, висевших до того, как мы попали сюда. Толстый слой пыли покрывает деревянные предметы. Конечно, у нас есть много хорошего дерьма. Техника, машины, старый скотч. Может, это не так уж много значит для нее.

— Это наше место. Хорошее место, — я поворачиваюсь, лежа на здоровом плече. — Здесь мы в безопасности ото всех, — шепчу я, убирая прядь волос с ее лба, хотя не должен двигать рукой.

— Голая лампа с ценником пятнадцатилетней давности.

Я наклоняю голову к ее уху.

— Ты знаешь, я не могу позволить тебе уйти.

Она скользит по мне хитрым взглядом. Все совсем по-другому, когда я говорю это сейчас, но это по-прежнему правда. Я не могу позволить ей уйти. Мое сердце бешено стучит, когда она снова смотрит на потолок.

— Ты заслужил хорошее место, вот и все, — говорит она. — Я имею в виду, что здесь есть красивая мебель, но оно по-прежнему выглядит каким-то заброшенным. Временным.

— Никто никуда не собирается, — я раздражаюсь.

Она поворачивается ко мне.

— Правильно, но ты можешь украсить его красивыми вещами?

— Украсить его?

Она фыркает.

— Типичный парень.

Эбби хочет сделать дом красивым. Странное чувство накрывает меня, как например, когда кто-то отдает тебе последний бургер, когда ты был придурком весь вечер.

— Это будет не трудно, — говорит она. — Хорошая отделка. Какие-то краски для потолка или что-то такое. Картины на стене. Ты не хотел бы этого?

Мое дыхание ощущается каким-то странным, своего рода мягкой тяжестью, потому что где-то, в затянутой паутиной части моих мыслей, куда я никогда не заглядываю, я помню кого-то, приемную маму, возможно, беспокоящуюся о том, что висело на потолке. Подвешивание игрушек к потолку. Как будто имело какое-то чертово значение то, что я вижу.

Эбби изучает мое лицо.

— Ты мог бы иметь что-то красивое, что захочешь. У тебя могла бы быть люстра стоимостью в тысячу долларов.

Я смотрю в сторону, чувствуя себя слишком уязвимым.

— Люстра стоимостью в тысячу долларов в комнате в заколоченном отеле.

Теперь она поворачивается на бок, продолжая:

— Ты заслуживаешь красивые вещи.

И внезапно я задаюсь вопросом, возможно, Стоун был отчасти прав? Что, если она действительно сильно опасна для меня? Потому что я чувствую себя полностью разбитым на части, когда она говорит это.

И это чертово место никогда не сможет быть красивым. Эбби не принадлежит этому месту. И один этот факт разрушает меня.

Я тяну ее за воротник.

— Сними свою футболку.

— Грейсон, — говорит она.

Я поглаживаю пряжку моего ремня.

— Сядь и сними свою футболку.

Она бросает на меня взгляд. Я возвращаю его ей. Она знает, что это означает. Она взберется на мой твердый как камень член, оседлав меня.

— Сними это, — говорю я. — Медленно.

Я вижу нерешительность в ее взгляде и толкаю. Не знаю почему, я просто делаю это, потому что боль от ее доброты слишком сильна.

— Раздевайся.

Эбби тянет свою футболку, медленно и застенчиво, не осознавая, насколько горячо ее нежелание. Она такая чертовски чопорная. Это делает меня твердым. Она стягивает ее через голову. Я тянусь и хватаю ее за футболку, прежде чем она успевает освободить свои запястья, и скручиваю их очень крепко, дергая ее руки вперед, перед ней. Затем расстегиваю ее ширинку и прижимаю палец к клитору, удерживая и поглаживая ее.

Эбби смотрит на меня карими глазами, когда я двигаю пальцем вверх и вниз, дразня ее, удерживая запястья связанными ее футболкой, скручивая немного сильнее, чтобы чувствовала, кто здесь главный.

Она шумно выдыхает и начинает раскачиваться напротив моего члена.

— Вот так хорошо, детка, — я сильнее надавливаю большим пальцем. — Ты мокрая для меня, — говорю я, удерживая ее взгляд, показывая, что между нами нет секретов.

— Да, — шепчет она.

Она опирается на свои руки, завязанные футболкой, и целует мою грудь. Это как рай, и я закрываю глаза. Это все, что я могу сделать, чтобы не опрокинуть ее и не трахнуть прямо здесь, но я просто принимаю все, что она дает: ее поцелуи, нежность, которых я не заслуживаю.

— Брюки, — скрежещу я.

Она скатывается с меня и встает, спуская свои штаны, вытаптываясь из них.

Я наблюдаю со странным ощущением, она такая яркая и хорошая, что на секунду я думаю, что мог бы просто остаться с ней. Может, мне не нужна месть. Но мысль ускользает, потому что убийство губернатора всегда было моим делом. Затем она возвращается на меня и сладко меня объезжает, пока я не могу ни видеть, ни думать, ни слышать.


32 глава


Эбигейл


Библиотека находится на другом конце Франклин-Сити, на темной и мрачной из-за плохого освещения улице. Здания ветхие, а тротуары усеяны мусором, но это не полная и абсолютная пустошь, которой являются окрестности отеля «Брэдфорд».