– А почему про нас никогда не писали? – спросила Грейс, не поднимая глаз. Энни довольно резко ответила, что, на ее взгляд, такие вещи безнравственны – это самореклама. Грейс задумчиво кивнула, все еще не глядя на мать.

– Угу, – небрежно сказала она, переворачивая страницу. – Наверное, когда люди не знают, что у тебя есть дети, то думают, что ты моложе, чем на самом деле.

Эти слова и особенно то, что дочь произнесла их совсем безучастно, без тени раздражения или гнева, произвели на Энни сильное впечатление: в течение нескольких недель она не могла думать ни о чем другом, как только об их отношениях с Грейс – вернее, об отсутствии оных.

Но так было не всегда. На самом деле еще четыре года назад, когда Энни еще не взвалила на себя нынешнюю должность, она гордилась тем, что у них с Грейс редкое взаимопонимание – этим могут похвастаться немногие матери.

Она была известной журналисткой, не менее яркой и прославленной личностью, чем герои ее очерков, – а иногда и более. Она сама распоряжалась своим временем. По желанию она могла работать дома или брать себе свободные дни. Она часто брала с собой в командировки Грейс. Однажды мать и дочь провели почти целую неделю в роскошном парижском отеле, дожидаясь приезда знаменитого кутюрье, обещавшего Энни интервью. Бродя по Парижу, они любовались достопримечательностями и скупали в магазинах все подряд, а вечерами валялись в огромной постели перед телевизором, объедаясь всякими деликатесами. В общем, вели себя, как дружные проказницы-сестры. Когда же Энни возглавила журнал, жизнь стала совсем другой. Уйдя с головой в увлекательную и напряженную работу, отчаянно пытаясь превратить скучный, никому не интересный журнал в популярнейшее издание, Энни поначалу и не думала о том, что это пагубно отразится на ее доме. Они ведь с Грейс все обсудили: общаться им придется меньше, зато это будет интереснее. Теперь, вспоминая прошедшие четыре года, Энни не могла не признаться себе в том, что определяющим в их отношениях стала ее агрессивность.

Для общения у них было немного времени – час утром, когда Энни усаживала дочь за пианино, и два часа вечером, когда она заставляла Грейс делать уроки. Ее материнская забота свелась к постоянной критике и недовольству.

Напряжение несколько сглаживалось в выходные – прогулки верхом помогали хрупкому мостику доверия не рухнуть окончательно. Сама Энни теперь не садилась в седло, но, в отличие от Роберта, сохранила с детства память о том, какое непередаваемое это наслаждение – ездить верхом, общаться с лошадьми. Она обожала сопровождать Грейс и ее питомца на всякие конные соревнования. Но даже в лучшие времена ее отношения с Грейс были далеки от тех, что установились у дочери с Робертом.

То, что отец для Грейс значит больше, чем мать, угадывалось в тысяче мелочей. И Энни пришлось смириться с мыслью, что история повторяется. Она сама была папиной дочкой; мать забросила ее, посвятив всю себя брату. Да, все повторяется… только вот у Грейс не было брата.

Поезд плавно замедлил ход на повороте и вскоре остановился у знакомого перрона – Хадсон. Энни неподвижно сидела, глядя на недавно отреставрированный чугунный навес над платформой. На перроне – там, где обычно ее ждал Роберт, – стоял незнакомый мужчина; он сделал шаг вперед, протягивая руки навстречу сходившей с поезда женщине с двумя детишками. Энни смотрела, как он всех их поочередно обнял и повел к стоянке машин. Сынишка требовал, чтобы отец позволил ему нести самый тяжелый чемодан. Мужчина засмеялся и дал мальчику попробовать. Энни отвернулась, не в силах смотреть на чужое счастье и радуясь, что поезд тронулся. Через двадцать пять минут она будет в Олбани.


…Следы Пилигрима отыскались в стороне от дороги. Пятна крови на снегу были очень заметны. Первым их увидел охотник – подозвав Купмена и Логана, он повел их меж деревьев к реке.

Гарри Логан знал коня, которого они сейчас искали, правда, не так хорошо, как того, чей искалеченный труп только что извлекли из-под обломков покореженного трейлера. Гулливер был одним из его подопечных в конюшне миссис Дайер, а конь Маклинов был на попечении другого ветеринара. Логан сразу обратил внимание на норовистого «моргана», объявившегося у них в конюшне. По обилию крови Логан понял, что конь серьезно ранен. Ветеринар вспомнил то страшное зрелище на дороге… Жаль, что он не подоспел раньше, чтобы положить конец мучениям Гулливера. Но тогда ему пришлось бы присутствовать и при другой кошмарной сцене – когда извлекали и уносили труп Джудит, а это… это просто невозможно себе представить. Такая славная девчушка! Дочку Маклинов он практически не знал – но ей тоже здорово досталось.

Шум воды все усиливался – Логан наконец увидел сквозь деревья саму речку. Охотник остановился, дожидаясь остальных. Споткнувшись о сухую ветку, Логан чуть не упал, и охотник покосился на него с еле скрываемым презрением. Вот сукин сын, подумал Логан. Строит из себя супермена! Этот парень ему сразу не понравился – он вообще не любил охотников и пожалел, что разрешил тому взять с собой его проклятую винтовку.

Вода быстро бежала, разбиваясь о скалистые выступы и бурля вокруг склонившейся в воду березы. У самой реки кровавые следы исчезли – все трое мужчин в недоумении уставились вниз.

– Наверное, решил перейти вброд, – заметил Купмен, решив сказать что-нибудь эдакое, деловое. Но охотник только покачал головой. Противоположный берег слишком крут – вверх по склону следы не шли…

Они молча побрели вдоль берега. Но вот охотник остановился, приказав знаком последовать его примеру.

– Вот он, – проговорил он тихо, кивком указывая вперед.

Они находились ярдах в двадцати от старого железнодорожного моста. Прикрыв глаза от слепящего солнца, Логан, сколько ни всматривался, ничего не видел. Только когда под мостом что-то шевельнулось, Логан разглядел коня. Тот стоял в тени и смотрел прямо на них. Вся морда у него была мокрая, а из груди непрерывно капала в воду темно-алая кровь. Ниже шеи к его шкуре, видно, что-то пристало – Логан не мог отсюда разглядеть, что именно. Конь часто подергивал головой – вниз и в сторону, с морды его стекала розовая пена, которая быстро растворялась в воде – ее сносило потоком. Охотник сорвал с плеча ружье и стал расстегивать чехол.

– Эй, парень, сейчас не сезон охоты на коней, – проговорил Логан как можно спокойнее, обходя его. Охотник даже не поднял головы, вытаскивая блестящую новенькую немецкую винтовку триста восьмого калибра с телескопическим прицелом. Купмен с нескрываемым восхищением смотрел на оружие. Охотник извлек из кармана несколько патронов и стал неспешно заряжать ружье.

– Он истечет кровью и сдохнет, – сказал охотник.

– Вы так думаете? – поинтересовался Логан. – Оказывается, вы тоже ветеринар? Не знал.

Охотник лишь презрительно хмыкнул. Вставив патрон, он выжидал с видом человека, который знает, что делает. Логан буквально рассвирепел и готов был его удушить. Ветеринар сделал осторожный шаг в направлении моста. Попятившись, конь перешел из тени на свет. Теперь Логан видел: ничего к груди животного не прилипло. Это болтался окровавленный лоскут кожи, открывая глубокую рану почти в два фута длиной. Обнажившиеся мускулы кровоточили, кровь струйкой стекала в воду. И влага на морде коня тоже была кровью. Даже на расстоянии Логан мог поклясться, что у животного перебита носовая кость.

У Логана заныло в груди – тошно было думать, что придется подстрелить такого красавца. Даже если конь подпустит к себе и кровотечение удастся прекратить, шансов на то, что он выживет, почти нет. Логан сделал еще один шаг вперед – и Пилигрим снова отпрянул, поворачиваясь: видно, хотел посмотреть, можно ли уйти от преследования по реке. За спиной Логана послышался шум – это охотник вскинул ружье.

– Да прекратите вы наконец суетиться! – накинулся на него Логан.

Охотник ничего не ответил, только бросил заговорщицкий взгляд на Купмена. Логан почувствовал, что между его попутчиками завязываются какие-то свои отношения – надо было поскорее это пресечь. Скинув с плеча рюкзак, он присел на корточки, выискивая то, что могло понадобиться ему скорее всего, и обратился к Купмену:

– Попробую подойти ближе. Можете вы обойти мост и подкрасться сзади, чтобы отрезать ему путь?

– Да, сэр.

Купмен тут же исчез в деревьях.

– Дайте знак, когда будете у цели, – крикнул ему вслед Логан. – И не подходите слишком близко!

А сам тем временем набрал полный шприц успокоительного, распихав по карманам куртки все остальное. Охотник не сводил с него испытующего взгляда, но он делал вид, что не замечает этого, продолжая свое занятие. Пилигрим, опустив голову, следил за каждым движением. Они выжидали, стараясь не пропустить в грохоте воды крик Купмена. Когда крик наконец раздался, конь резко повернулся, а Логан осторожно вошел в реку, пряча в руке шприц.

В потоке кое-где выступали камни, вода смыла с них снег, и Логан старался идти по ним. Пилигрим видел, как он подходит, но не знал, в какую сторону бежать, лишь испуганно бил копытом по воде и фыркал, а из ноздрей его все текла кровавая пена. Спасительные камни кончились, и Логан понял, что теперь ему придется искупаться. Он ступил в реку и сжался, ощутив поверх кромки сапога жгучий холод. Вода была просто ледяная – ветеринар чуть не задохнулся.

Купмен показался за мостом, у излучины реки. Он тоже стоял по колени в воде, держа в руке длинную березовую ветку. Конь смотрел то на одного, то на другого. В глазах его застыл страх, но было в них еще что-то такое, что испугало Логана, однако он попробовал заговорить с конем – мягким, успокаивающим тоном:

– Все уже хорошо, дружище. Все позади.

Сейчас Логан находился от коня футах в двадцати, мучительно соображая, как себя вести. Если удастся схватить уздечку, то можно будет сделать укол в шею – на всякий случай Логан набрал в шприц больше лекарства, чем следовало. Однако, если он попадет в вену, лекарства потребуется гораздо меньше. Главное – не превысить нужную дозу. Нельзя допустить, чтобы конь в теперешнем его состоянии потерял сознание. Надо ввести лекарства ровно столько, сколько нужно, чтобы успокоить коня, вывести его из реки и доставить в безопасное место.