— Можно послать за ней, — сказала София. — Теперь, когда ты вернулся, она сможет поехать с нами…

— Нет. — Короткое слово прозвучало совсем тихо, но она поняла, чего ему стоило его произнести. — Нет. Ты поступила правильно, оставив ее там. В Ирландии будет небезопасно. — С сожалением он снова закрыл ладонь, потом сумел улыбнуться и нежно провел суставами пальцев по щеке Софии. — Я не имею права и тебя брать с собой, но я, похоже, сделался настоящим себялюбцем и не могу тебя отпустить.

Ощущая тепло его тела, она сказала:

— Тебе и не нужно.

— Ну, пока что придется. На время, — вздохнул он. — Иначе твои благовоспитанные хозяева могут обидеться.

Она совсем забыла про них. Забыла, что Керры скоро вернутся из церкви и обнаружат, что ее нет дома.

— Но, Джон…

Он взял ее лицо в ладони и оборвал возражение поцелуем.

— Подожди еще несколько дней, а потом я окончательно поправлюсь и наведаюсь к вам. Тогда можно будет и поухаживать за тобой на людях. — В его глазах она увидела прежние веселые огоньки, немного насмешливые. — Ты выйдешь за меня второй раз или уже поняла, что поспешила с выбором?

А теперь она поцеловала его крепко-крепко, чтобы он не сомневался в ее ответе. Почувствовав его улыбку на своих губах, она вдруг, в один миг, наконец поняла, что говорил ей полковник в тот день, когда они стояли у большого окна в гостиной Слэйнса и вместе смотрели на зимнее море. Ибо теперь она знала, что он был прав: полям нужен отдых, птицы могут на время прекратить петь, все, что растет, может умереть и молчаливо покоиться под снегом, пока холодное море будет продолжать нести на своих волнах шторм, смерть и несбывшиеся надежды… И все же где-то в его бездонных глубинах ни на миг не останавливается невидимое теплое течение, которое в должное время принесет весну.

Вернется король в Шотландию или не вернется — кто знает. Но сейчас для нее это не имело никакого значения, потому что к ней вернулся Мори. Он дал слово, что вернется, и сдержал его. Он обещал ей, что однажды она ступит на палубу корабля, и она не сомневалась, что это тоже случится и он будет рядом. И куда бы этот корабль ни увез их, как бы далеко они ни оказались от Шотландии и Слэйнса, она всегда будет накрепко связана с ними воспоминаниями.

Она будет видеть в снах темно-красные стены замка, которые так гордо возвышаются над отвесными скалами, она будет слышать рев моря под окном ее комнаты в башне и звонкий голос Кирсти, будивший ее по утрам. Ее будет согревать свет, лившийся в окна угловой комнаты для шитья, где она так часто сидела с графиней, и она будет чувствовать тепло, исходящее от лошадей, дремлющих в стойлах под присмотром сидящего у двери конюшни верного Хьюго.

Но и сам Слэйнс не забудет ее и Мори, потому что они тоже оставили свой отпечаток на нем, и отпечаток этот настолько глубок, что однажды Анна, гуляя по берегу, услышит принесенное ветром с дюн эхо их беззаботного смеха, заметит их тени на песке и задумается о тех, чья любовь явилась ей этими призраками. Она не узнает о них ничего, кроме того, что они были счастливы. «А все остальное и неважно», — подумала София.

Как бы ни сложилась их судьба, ничто теперь не отнимет у них этого счастья, она в том не сомневалась. Потому что свою зиму они пережили, и наконец пришла весна.

Глава 19

Хотя и было ужасно холодно, дюны защищали меня от ветра, и я целый час просидела на песке, наблюдая за восходом солнца. Зрелище завораживало. Первый проблеск золота прорезал темные тучи, нависшие над самой водой на востоке, и начал постепенно расти, набирать силу, а потом небо занялось и на миг озарилось багровым пламенем непередаваемой красоты.

Отсюда, с берега, стены Слэйнса были не видны, но мне ничего не стоило представить их. В мыслях я снова накрыла постройки замка крышами, вдохнула в них жизнь, увидела пару, неторопливо идущую по дорожке из сада, и графиню, спускающуюся навстречу очередному гостю, примчавшемуся на взмыленной лошади, чтобы принести обнадеживающие вести из Франции.

А повернув голову, я бы увидела призрак паруса, скользящего вдоль серого горизонта, как в детстве, когда смотрела на море с другого берега. И теперь я поняла, почему он являлся мне так часто и почему даже сейчас я чувствовала странное влечение к морю, точно оно тянуло меня за руку и звало, когда я надолго отдалялась.

Отец был прав: море было у меня в крови, оно попало туда с мыслями Софии, ее воспоминаниями; все, что она отправила в плавание сквозь время, пришло ко мне. Я ощущала связь между нами, когда наблюдала за тем, как рассвет потух и разлился серым утренним светом по морю, которое теперь, казалось, сдернуло с себя зимнюю маску. Длинные волны набегали на берег, чтобы потанцевать и с тихим шелестом откатиться обратно.

Иногда, когда работа над книгой завершалась и приходилось прощаться с ее персонажами, меня охватывала грусть. Но в финале этой истории я не находила печали и знала, что Джейн ее тоже не найдет. Она будет так же довольна, как я. Это ощущение довольства, даже радости, не покидало меня до тех пор, пока я, наконец вняв призывам своего замерзшего тела, не встала и не пошла вдоль берега и вверх по дорожке на холм, где меня ждал мой дом.

Вчера мне показалось, что он обрадовался моему возвращению из Керкубри, и такое же ощущение охватило меня сейчас, когда я, переступив через порог, увидела натопленную «Агу» и бумаги, разбросанные на столе, за которым я провела всю ночь. И хотя я знала, что скоро перееду в Абердин, в дом к Грэму («в нашдом», как поправлял он меня), все равно я договорилась с Джимми, чтобы он пускал нас сюда, когда мы будем приезжать на выходные. Я уже привыкла называть его своим, и пусть я могла поехать за Грэмом куда угодно, так же, как София отправилась за Мори, мне было приятно осознавать, что я еще увижу Слэйнс и море.

Грэм, похоже, понимал мои чувства, хотя и не знал их причины и, наверное, никогда не узнает. Я так и не решила, рассказать ли ему, что со мной произошло здесь, — я ведь знаю, если это сделать, он только рассмеется, поцелует меня и назовет сумасшедшей.

Жаль, но мне придется рассказать отцу, что мы в конце концов можем оказаться вовсе не Макклелландами, а Мори. Для звонка в Канаду было еще слишком рано, наверняка он еще спал, но когда-нибудь мне придется это сделать. Все равно ведь он прочитает мою книгу. И хотя у меня не было тому ни единого доказательства, своего отца я достаточно хорошо знала, чтобы понимать: если подозрения однажды посетят его, он сделает все, что в его силах, чтобы докопаться до истины. Отец мой всегда любил трудные задачки. Он начнет шерстить реестры Королевского ирландского полка и отслеживать потомков мужской линии аберкарнийских Мори, чтобы сравнить наши ДНК.

Наполняя чайник, чтобы сделать себе утренний кофе, я улыбнулась, подумав о том, что среди прочих неожиданных открытий отцу предстоит обнаружить новых родственников, несколько менее эксцентричных, чем нынешние. Росс Макклелланд не в счет, конечно, — Росса я никому не отдам.

Вчера он проводил меня до поезда и снабдил в дорогу сливочной помадкой домашнего изготовления, о которой я совершенно забыла. Вспомнив о ней, я полезла в чемодан, стоящий у двери, где я его уронила, переступив порог. Найдя пакетик с помадкой, я стала его вынимать, и вместе с ним показался уголок аукционного каталога, который он тоже мне подарил. Я и его вытащила. До сих пор я не сподобилась в него заглянуть, посмотреть, какие очередные фамильные вещи выставили на продажу нью-йоркские Макклелланды. Но наверняка там не было ничего интересного, иначе отец уже нажаловался бы мне по телефону.

Пока кипятился чайник, я попробовала помадку и стала пролистывать каталог. Выбор был невелик. Стол, зеркало и два миниатюрных портрета Макклелландов не из нашей ветви, кое-какие украшения: кольца, ожерелье розового жемчуга, брошка…

Я замерла и почувствовала, как по спине у меня пробежал холодок, как будто ледяной ветер ударил мне между лопаток, заставив подняться все волоски на шее. Забыв и о чайнике, и о помадке, я прислонилась боком к тумбочке, чувствуя, что могу не устоять на ногах, и впилась взглядом в фотографию броши.

Это было незатейливое украшение — маленький, но явно тяжелый серебряный квадратик с красным камнем посередине.

«Нет, — подумала я. — Нет, это невозможно». И тем не менее глаза меня не обманывали. В кратком описании под фотографией говорилось о том, что, по мнению оценивавшего лот ювелира, это был старинный перстень, переделанный в брошь, скорее всего, в позднюю георгианскую эпоху. Я провела пальцем по простому четкому контуру кольца Мори и подумала о том, сколько раз я видела его у себя в голове, когда писала, когда почти чувствовала его вес у себя на груди, когда пыталась представить, что с ним случилось.

И вот я узнала.

Она сохранила его, и годы отправили его в путешествие по поколениям, такое долгое, что теперь никто уже не мог вспомнить, как оно появилось, кто его носил и что оно обозначало. Оно могло покинуть мою семью и оказаться в чужих руках, если бы я не приехала в Слэйнс.

Но я приехала. Море, берег, стены древнего замка позвали меня, и я приехала.

Слегка дрожащими пальцами я снова прикоснулась к картинке, потому что у кольца Мори тоже был голос, тихий, но настойчивый голос, который взывал ко мне через океан, и, когда я услышала его, мне стало понятно, что я должна делать.


Грэм еще читал, когда я легла спать. Он включил маленький электрический обогреватель, чтобы выгнать из комнаты холод, но он не мог противостоять штормовым ветрам, дующим с моря с бешеной силой, из-за чего весь вечер я только и думала о том, что он оборвет телефонные провода и я пропущу долгожданный звонок из Нью-Йорка. Но этого не произошло.

Грэм оторвал глаза от книги, когда я вошла в комнату.