— Мне больше некого просить, некого умолять… Не губите его, ваша светлость, — прошептала девушка. — Я не вынесу этого…

— Не плачь. — Бирон махнул рукой. — Сядь.

Любава подчинилась. Она с трудом опустилась в кресло и попыталась подавить слезы, потому что боялась вызвать этим новое неудовольствие регента. Бирон тем временем пристально смотрел на нее. Любава чувствовал этот взгляд, но сама на него глаз не поднимала — боялась.

— Посмотри на меня, — приказал он.

Девушка вздохнула и, взяв себя в руки, подняла глаза на герцога.

— Плачешь? Не плачь… — Казалось, регент задумался. — Я, пожалуй, и отпущу Боратынского, — тихо прибавил он, — но…

— Но что? — поспешно переспросила Любава, в которой надежда запылала с новой силой.

Вот! Права была тетушка! Добр герцог, великодушен!

— Но это очень сложно сделать, — медленно сказал регент.

Как изменчиво было ее лицо, как податливо чувствам! Вот только что оно было таким горестным, но вдруг в единый миг запылало надеждой и счастьем… Герцог смотрел на девушку и молча дивился: и ей, и своим собственным чувствам. Эта откровенность, эта сущая невинность перед ним надеялась на то, что он будет добр без рассуждений и снизойдет к ее просьбе. Но он уже давно недобр и никогда ничего не делает без собственной выгоды. Ах, как она нравится ему! Бывал ли он влюблен в своей жизни? Что ж, бывал… Но давно с ним не было такого, как нынче. Он готов был даже выпустить этого заговорщика, хотя мог бы и обмануть ее. Да, он выпустит этого Ивана. С насмешкой герцог произнес про себя это имя — «Иван». Да, выпустит! И покажет ей на что способна его собственная власть. Выпустить опасного заговорщика — и не бояться последствий. Потому что и на воле все они — под его рукою. А взамен, конечно, он будет разуметь собственную выгоду. Эта девочка достанется ему. Что бы ни говорили! Императрицы уже нет, и он теперь полновластный хозяин. Его семья? Не его печаль! Но вот согласится ли она? Только что твердила, что на все согласна, да полно! Знает ли она, что это такое — все? Что разумел девичий полудетский ум под сим словом — «все»? То ли, что думалось ему, или что иное?..

Регент наклонился вперед, к девушке, и сказал:

— Я видел тебя в доме графини.

— Но когда? — изумилась Любава.

— Не важно. Она показывала мне тебя.

— Показывала?

«Да как же можно — показывала? Как же я не видела, что на меня смотрят? — девушка покраснела. — Стыдно-то как…»

— Что же ты краснеешь? Пришла сюда и краснеешь? Не всякая отважится на то, чтобы прийти сюда, ко мне, — герцог говорил нарочито медленно и веско. — Говоришь, что на все согласна для своего Ивана, — как бы примериваясь к этой мысли и сомневаясь прибавил он.

— Да, — простодушно ответила она.

— Я скажу тебе, что надобно. Ты останешься здесь, у меня.

— Что? Зачем? — удивилась Любава столь странной просьбе.

— Я видел тебя. И с той поры забыть не могу. Ты любишь Ивана, а я… — тут регент как-то странно хмыкнул, — я люблю тебя.

— Как это? — Она не знала, что и думать.

— Очень просто. Как ты любишь его, так я люблю тебя, — терпеливо повторил герцог. — Ты говорила, что на все согласна…

Он помолчал. Потом продолжил:

— Дело сложное. Так просто его не окончить, все силы и средства пущены в ход. Доносчики, следователи, палач…

— Палач… — повторила девушка.

— Свидетели, прочие… О Боратынском знают все, о его деле знают все. Так просто его не прекратить. Но я могу это сделать своею волею. — Регент не сводил с Любавы глаз. — Будет ли он в застенке или на воле — мне все равно. И там и там равно он в моей власти, под моим оком. Но ему разница есть. Там он страдает, и страдает смертно. Ему грозит гибель. Ты можешь спасти его очень просто.

Любава зашаталась. Герцогу показалось, что сейчас она все же упадет на пол к его ногам. Он этого не хотел. Бирон поднялся и подошел к девушке. Положил тяжелую руку ей на плечо:

— Не бойся.

Она вся будто сжалась под сей дланью, но скинуть ее не осмелилась.

— Решайся, — регент прибавил это совсем равнодушно, будто ему было все равно.

— Но этого не может быть, — вдруг заговорила Любава. — Вы не любите меня! Вы так… — Она осеклась.

— Ну что же? — спросил он.

— Вы так холодны, так равнодушны! Я не понимаю, для чего я вам нужна!

— Равнодушен? — задумчиво повторил герцог. — Так вот что тебя смущает? — прибавил он, неожиданно удивившись. — Что за странные создания женщины… Стало быть, будь я пылок ты бы мне не отказала?

— Нет, нет! Я не то хотела сказать! — Девушка покраснела оттого, что слова ее были так неверно перетолкованы. — Я хотела сказать, что я не нужна вам. — Она подняла на него глаза. — Вот и все…

Герцог смотрел на ее алые щеки и внутренне улыбался:

— Что ни говори, а все же выходит бессмыслица. Стало быть, будь ты уверена в том, что я влюблен, то…

— Ах нет! — В отчаянии, что она не может высказать прямо, что у нее на душе, Любава замолчала.

— Так слушай, — тихо произнес регент, склонившись к самому ее уху. — Я уж сказал, что влюблен, повторять более не стану. Нужна ты мне или нет — не тебе судить. Я говорю тебе: останешься у меня, здесь, в этом доме, — я отпущу Боратынского, верь мне. У тебя здесь будет все… Ты не бойся, я не обижу тебя… Молчишь?

Любава как окаменела. Рука регента на ее плече была все так же тяжела и даже еще тяжелее против прежнего. Вдруг пальцами он стиснул ее плоть и повторил:

— Ну что молчишь?

Герцог ослабил хватку и увидел, как бледные вмятины от его пальцев налились кровью и красные пятна запылали на нежной коже. Девушка пошатнулась и будто привалилась к нему в полубеспамятстве.

— Нежная, пугливая… — пробормотал он, взяв ее руку в свою ладонь и прикоснувшись к ней губами.

Он бы прильнул и к ее шейке, и к бледной щечке, и к губам… Но пока не желал. Не желал, пока не скажет она ему «да». А если скажет «нет», то прогонит он ее прочь с глаз своих и никогда более не посмотрит на нее, не внемлет ни единой мольбе, — он силен, любую страсть пересилит, — а этого ее Боратынского велит запытать до смерти.

Почувствовала ли она его, поняла ли мысли его?

— Да, — тихо сказала она, качнув головою. — Да…

— Славно, — удовлетворенно произнес он, поднявшись. — Ступай теперь. Дворецкий укажет тебе куда.

Регент, как и прежде, был холоден и расчетлив.

«Не может быть. Этого не может быть! — Любава подняла на него глаза. — Как он говорил, что любит? Как мог он так говорить, разве он чувствует что-нибудь?»

Она не верила собственным глазам. Но, может, это и хорошо? Может, это всего лишь слова и она останется в неприкосновенности? Или… Рука его, сжимавшая ее плечо так сильно, что оно болело до сих пор, жадные губы… Нет, он не был бесчувствен, он не лгал!

Любава поднялась. Так страшно ей в жизни еще не бывало. Дворецкий, который незаметно вновь появился рядом с ней, взявши ее почтительно за локоть, повлек за собой. Куда? Ей было все равно.

«Какая же я дурочка… — вертелось у нее в голове. — Какая дурочка…»

О чем она сожалела? За что корила себя? Не за то ли, что столь долго скрывала от Ивана, что она девица, не за то ли, что таила чувства свои?.. Для чего стереглась? Для кого?

Девушка послушно шла за своим поводырем, как слепая. Мысли постепенно отступили. Ей хотелось плакать, но она боялась. Наконец, путешествие ее окончилось в роскошно убранной спальной комнате. Дворецкий обещал прислать горничную, поклонился и вышел. Любава подошла к окну. За ним был внутренний двор. Прислуга шныряла туда-сюда, временами болтая и смеясь.

— А тетушкина карета давно уже уехала, наверное, — сказала она вслух. — Она же все знала…

13

Прошло около получаса. Любава все так же безвольно сидела у себя в комнате, не делая ни малейших попыток что-либо предпринять. В дверь заскреблись. Девушка повернула голову и равнодушно посмотрела на дверь.

— Да, войдите, — потерянно сказала она, полагая, что тут же увидит горничную.

Дверь тихонько приотворилась и в нее проскользнул человек.

— Федор! — ахнула Любава.

— Тише. — Тот приложил руку к губам, призывая к молчанию.

— Федор! Ты! Как ты здесь? — судорожно шептала девушка.

— Как-как… — бормотал кузнец. — Знамо дело как… Карету тетушки вашей проследил. А как увидал, что вы, мамзель, отсюда назад не поехали да пронюхал чей это дом, то тут уж… Не взыщите, барышня, а вы уж вовсе ума лишилась! — зло сказал Федор. — Ну для чего сюда притащились? Зачем тут остались?

— Федор, ты не понимаешь, — вдруг поникла Любава.

— Чего это я не понимаю? А ежели чего не понимаю, так разобъясни мне!

Девушка подняла на него глаза:

— Спасти Ивана Павловича может только герцог. Более никто. Его светлость пообещал мне, что… что Ивана… Ивана Павловича отпустят, — запинаясь, ответила Любава.

— Что?

— Да, отпустят.

— А взамен чего это его отпустят? Что вы тут наобещали? — с угрозой протянул кузнец.

— Ах, Федор! — Девушка досадливо всплеснула руками. — Оставь меня! Зачем ты явился? Чтобы меня помучить?

— Та-ак, — протянул он. — Ясно.

— Ну что? Ну что тебе ясно? — воскликнула Любава.

— Не кричи, а то услышат, — осадил ее кузнец. — Вы, стало быть, мамзель, взамен жизни господина Боратынского себя пообещали. Так сильно его любите, что ли? — неожиданно вопросил он.

— Да, — покраснела Любава.

— Странно, однако, что герцог так… так к вам воспылал, — заметил Федор. — Не с первого же взгляду… Видал он вас раньше, что ли?

— Да где?

— Вот и я думаю — где? Не в доме ли почтенной вашей тетушки, госпожи графини?