– Какая?

– Знойно-зеленый «жигуленок». Я внутрь студии не въезжаю. Если не угнали, то должен быть здесь.

Нина оглянулась. У тротуаров стояло всего две машины – светлая «волга» и салатовый «жигуленок».

– Глянь налево! Твой?

Перебирая ногами, Воробьев повернулся и блаженно принялся улыбаться.

– Мой, родненький, мой хороший.

– Ключи не потерял? – Нина решила, что муки свои может сейчас закончить быстро и разом. Запереть Воробьева в машине, оставить ему те капли коньяка, которые еще плескались на донышке бутылки, вернуться на студию и отдать ключи Максиму. Пусть дальше разбираются со своим другом, как им угодно.

– Документы, ключи от хаты и авто Воробьев не теряет никогда! – гордо сообщил он, вытащил из кармана ключи, обошел машину, открыл правую дверцу и упал на сиденье, тупо глядя перед собой.

– А где руль? Руль пропал.

– Руль слева! – в полном расстройстве объяснила Нина, мгновенно смекнув, что пьяный идиот сейчас может перебраться к рулю, запустить двигатель и покатиться навстречу уже настоящей и непоправимой беде.

– Давай ключи, – со злостью сказала она. – Живешь далеко?

– Даниловский рынок, Даниловские бани. Между ними.

Нина за время длительных прогулок с Игорьком в коляске уже хорошо ориентировалась в районе и поняла, что жилище Воробьева, как и ее квартира, совсем рядом. Можно было рискнуть довезти, не имея автомобильных прав в кармане. Район спокойный, и шансов с утра нарваться на ГАИ было немного.

– Указывай дорогу, – сказала она уверенно и включила мотор.

Пять лет, что она не сидела за рулем, совершенно не сказались на ее умении. Она вспомнила, что прочла где-то, будто плавать и кататься на велосипеде человек никогда не разучивается. С автомобилем, с его управлением, получалось то же самое.

Она немного все же ошиблась дорогой, прокатилась мимо Донского монастыря, повернула у рынка, оставив его слева, приметила красное здание бани, которое было разрушено и стояло за забором, и в этот момент Воробьев открыл глаза и дико заорал:

– Стой! Приехали!

Нина так ударила по тормозам, что Воробьева швырнуло на ветровое стекло, и каким-то чудом он это стекло не вышиб.

– Ну и водила! – захныкал Воробьев. – Ты что, дрова везешь?

– Хуже дров. Колоду бесчувственную.

– Ладно, вали отсюда.

– Нет уж, – обозлилась Нина. – Если втянул меня в свои делишки, то я должна их до конца доделать. У твоего дома стоим?

– Кажись, так...

– Этаж какой?

– Третий.

– Пошли.

Без лифта по лестнице они вскарабкались на третий этаж, и Воробьев споткнулся дорогой не менее десяти раз. Уже когда он открывал ключами дверь, Нина слышала, что в квартире заливается телефон.

Но Воробьев, сильно и расслабленно шатаясь, прошел в прихожую, миновал первую комнату с телефоном и во второй рухнул на диван.

– Взять трубку? – в спину ему крикнула Нина. – Может, какие важные дела?

– Возьми. Но врагам не отвечай. Врагов убивай. Нина сняла трубку и молча слушала ее, пока не послышался осторожный голос Максима.

– Это квартира Воробьева?

– Да.

– Это вы, Нина? – обрадовался тот.

– Я.

– Все в порядке? Труп доставлен на место?

– Доставлен.

– Очень хорошо, спасибо вам большое. Подождите минутку, с вами будет наш главный редактор говорить.

Нина подождала. Жесткий голос произнес требовательно:

– Здравствуйте, Нина. Говорит Аркадий Андреев. Как он там?

– Терпимо. Думает, что заснет, но сейчас его снова жестоко мутить начнет.

– Дело хуже, чем мутить, – в голосе Андреева зазвучало колебание. – В последний раз он допился до... Как тут вам сказать...

– «Беляка» поймал? – засмеялась Нина.

– Ну да, было нечто вроде белой горячки. Вы не могли бы побыть там часа два, мы освободимся и разом приедем?

– Послушайте, я не знаю, какой вы там начальник, но я всего-навсего уборщица. В мои обязанности вовсе не входит развозить по домам пьяных и нянчиться с ними. У меня ребенок дома на чужих руках и вообще...

– Все правильно, Нина, – ровно ответил Андреев. – Но своими действиями вы сразу попали в нашу «команду». Проще сказать, стали своим человеком. Это, согласитесь, тоже немало. Мы приедем не позже, чем через два часа. Договорились?

– Ладно, – нехотя ответила она и положила трубку. Возиться с Воробьевым ей не улыбалось, и она с любопытством осмотрела квартиру. Через пару минут пришла к выводу, что нечасто в своей жизни видела подобные ухоженные, великолепные квартиры, словно с обложки мебельных журналов. Вся чистая, вылизанная, с еще не вылинявшей и не потертой заграничной мебелью, квартира эта никак не соответствовала облику горького пропойцы, который уже составился в голове Нины по отношению к Евгению Воробьеву. Два японских телевизора и два видеомагнитофона, пара кожаных кресел с высокими спинками, а в большой комнате просторный круглый стол и полдюжины стульев вокруг него. Застекленные книжные полки на всех стенах и яркие цветные фотографии, окантованные медными рамочками.

Не успел еще всего пропить, подвела итог Нина, видать, недавно только начал.

Но один признак разорения Нина все же обнаружила. В спальне, над широкой кроватью, висел портрет красивой молодой блондинки, но стекло его было разбито, а от подбородка блондинки к ее открытой шее стекало красное пятно. Не нужно было много ума, чтоб догадаться, что в портрет кинули бутылкой красного вина.

Воробьев застонал и позвал из маленькой комнаты:

– Мария, ты здесь?

Нина прошла к нему и присела на диван.

– Я здесь. Нет тут никакой Марии.

– А где она? – спросил он в подушку.

– Не знаю.

– Врешь, – убежденно ответил Воробьев, неожиданно повернулся, сильно схватил Нину за талию, повалил на диван и прижал к себе. Он не делал никаких дальнейших попыток, никаких движений, но прижимал ее к себе с такой нечеловеческой силой, что Нина подумала, что сейчас либо задохнется, либо у нее переломится хребет.

Он разом затих, но железных объятий своих не разомкнул, и сопротивляться было бесполезно, да и глупо, поскольку от этого, по понятию Нины, началась бы только возня да драка, а сил у нее надолго хватить не могло.

Она забросила ноги на диван, прижала руками длинноволосую голову к своему плечу и сказала мягко:

– Спи. Все хорошо.

– Угу, – по-детски всхлипнул он, через минуту объятия стали мягче и нежней, а потом распались вовсе.

Нина соскользнула с дивана, прошла на кухню, нашла банку растворимого кофе и приготовила себе большую чашку с тремя ложками сахара. И таких чашек выпила неторопливо две, выкурив под них три сигареты «Кэмел», которые обнаружила на подоконнике. Когда докурила, в дверях прозвучал звонок, она открыла. Первым вошел толстячок Максим, а следом за ним высокий парень спортивного сложения с тонким лицом, украшенным короткой, аккуратной бородкой.

– Аркадий Андреев – это я, – сказал он, внимательно глянув в глаза Нине. – В кругу друзей отныне можете называть меня по имени. А на людях либо Аркадий Сергеевич, либо товарищ главный редактор.

– Обгоняй жизнь, Аркадий! – засмеялся Максим. – Дело идет к тому, что очень скоро мы будем величать друг друга прекрасным обращением – «господин»!

– Логично. Как ваш подопечный, Нина?

– Он не мой.

– Логично. Он, понятное дело, общий. Еще раз спасибо за вашу неоценимую помощь и...

– Почему это неоценимую? – встрял Максим. – Она нас, можно сказать, всех от смерти спасла! Такие вещи цену имеют.

– Логично, – Андреев посмотрел на Нину, спросил осторожно: – Как у вас материальное положение? То есть, чего я там лицемерю, ясно, какое у вас положение! Так что разрешите...

– Денег не надо, – сказала Нина, увидев, что он полез в карман пиджака. – Не надо. Вы же сказали, что я в вашей команде, вот мне этого и достаточно.

– Сильно сказано! – Максим зааплодировал пухлыми ладошками, словно увидел в цирке красивый номер.

– Сильно, – согласился Андреев. – И поверьте, Нина, мы это запомним. За нами не заржавеет.

Он решительно прошел в маленькую комнату, глянул на спящего Воробьева и повернулся к Максиму:

– Ну, что ты стоишь? Бери телефон, звони, вызывай специалиста по выведению человека из запоя.

– Я пойду, – сказала Нина. – У меня ребенок с нянькой.

– Сколько ребенку? – с неожиданным интересом спросил Андреев.

– Год.

– И моему пацану год! Так на кой черт вы его с няньками держите, последние деньги тратите? У нас же есть свой ясли-сад, рядом со студией, и мой таракан там уже две недели, так что мы с женой довольны! Прекрасный сад, весь под нашим контролем.

– Прекрасный, да, наверное, не для меня. Я без году неделя у вас работаю.

– Не логично. Сейчас же топайте в садик, он справа от проходной, на вывеске написано, что наш, найдете Анну Дмитриевну, скажете, что от меня, а я за это время ей дозвонюсь.

Через три дня Игорек оказался в садике, и Нина пришла к выводу, что жизнь ее стала наконец ясной, спокойной и прочной. Правда, где-то на просторах государства металась Нинка-маленькая, не подающая о себе никаких вестей, и мысль о ней беспокоила Нину, но в этом плане сделать она ничего не могла. И даже предположить было невозможно, вернется ли когда-нибудь юная охламонка взглянуть на родного сына или обойдется без этого.


Евгений Воробьев объявился на работе через неделю. Побритый и подстриженный, с пышной вымытой головой, в белом свитере и отглаженных черных брюках. Он нашел Нину в чулане, потоптался, поздоровался и спросил:

– Ведь вы Нина Васильевна?

– Ну и что? – грубо ответила она, потому что с утра было злой и имела на это серьезную причину. Какая-то гадина в женском туалете бросила в урну расколотую бутылку из-под пепси, а Нинка, не поглядев, принялась чистить ее голой рукой и сильно порезала ладонь. Рану она залила перекисью водорода, перебинтовала, в медпункт не пошла и, проклиная все на свете, продолжала работу.