К обеду явился сын Прасковьи, которого она выдавала за племянника, или наоборот – племянник, выдаваемый за сына. Он был не более, чем сосредоточен, показных горестей не выказывал, чем снискал уважение как Нины, так и Натальи. Убиенную тетку к тому времени уже увезли, и сыну-племяннику сообщили, что по поводу похорон он должен уточнить через пару деньков в соответствующих службах. Парень назвался Станиславом и попросил Наталью помочь с похоронами, пообещав все расходы оплатить до последней копейки, для чего выдал аванс.

Наталья взялась за организацию похорон с жаром. Первым делом на следующий день получила справку о смерти Прасковьи, чтоб под этот документ обеспечить поминальный стол алкогольным довольствием. Дело в том, что борьба с общенациональным пьянством, начатая еще в СССР, продолжалась и в новой России, а потому с водкой, с ее приобретением было невероятно тяжело. Очереди в редкие винно-водочные магазины выстраивались километровые, с раннего утра, порой по тысяче человек. По непроверенным слухам, пару раз в таких очередях задавили до смерти нескольких старичков пенсионеров, по телевизору показывали знаменитые кадры, как некий ухарь, жаждущий получить свою заветную бутылку, скинул туфли и устремился к окну выдачи алкоголя прямо по плечам и головам людей. Почему его при этом не убили, оставалось неясным, но в специализированных магазинах, которых всего штук пять на десятимиллионный город, по справкам, если у вас поминки или свадьба, можно было без особых хлопот приобрести десять бутылок водки и какое-то количество вина. Этим Наталья и занялась. В результате каких-то нечеловеческих ухищрений, подтасовок и взяток ей удалось раздобыть двадцать бутылок водки, дюжину портвейна, и на это ушел весь выданный аванс.

Наталья нашла Станислава на его работе и попросила добавки. Парень ужаснулся, получив отчет о закупленном алкоголе, и спросил, сколько же человек намечено к поминовению тетушки и действительно ли она была при жизни столь любима и популярна, если приглашенных наберется так много.

– Не жмись, – сказала ему Наталья. – Тетки не каждый день помирают. А у нас дом старый, московский, каждый за честь посчитает забежать да тяпнуть рюмашку-другую. К тому же и тебе в честь все пойдет, все ведь знают, что ты приличное наследство получил.

– Какое там наследство?! – застонал племянник. – Одна перина с клопами! Ведь ворюги проклятые все подчистую выгребли! Ничего почти я не получил в наследство.

– Пусть так, – согласилась Наталья. – Но все равно схоронить надо по-человечески. Огненная вода есть, теперь на закуски растрясись.

Станислав постонал еще немного, поторговался, и стол с закусками оказался также вполне достойным.

На четвертый день тело Прасковьи предали огню на Митинском кладбище в местном крематории. Народу для сопровождения в последний путь ростовщицы набралось так мало, что не хватало мужчин, чтоб от автобуса до крематория донести гроб. И красный тяжеленный ящик этот, сработанный из сырых сосновых досок, с трудом тащили Станислав, Петя, его дружок Вова, приглашенный на поминки подкормки ради, и какой-то служащий кладбища, который согласился на эти труды только за бутылку.

Сожгли старушку и поехали домой.

По дружному согласию поминки устроили не в квартире Прасковьи, где, казалось, еще витал между стен призрак убиенной, лежащей в луже крови, а все на той же кухне Натальи. Через час после начала печальной тризны в кухне не было где присесть, пришел весь дом и все позабыли, что дружно и много лет люто ненавидели тетку Прасковью. По подозрению Нины человек пять в душе должны были радоваться гибели старухи, потому что остались ей должны преизрядные суммы, но взыскать с них долг теперь было некому.

Первый тост в память погибшей соседки произнесла Наталья, и получился он у нее гладким, без нехороших намеков и вполне искренним. Потом коротко сказал какую-то тривиальную чепуху Станислав, и по его глазам Нина видела, что к смерти своей то ли тетушки, то ли матери он оставался вполне равнодушен, кое-что он с этой смерти все-таки, видимо, поимел, а больше всего удивляло и пугало Станислава это шикарное застолье. Его тоже понять можно было, он никак не подозревал, что у старухи, в ее мрачной и скудной жизни было столько искренних и преданных друзей.

Он выпил еще несколько рюмок и потихоньку исчез. Как оказалось в дальнейшем – не расплатившись с Натальей до конца, и она, по ее словам, осталась после этих поминок в долгах. Но отыскивать Станислава не стала, сказавши, что счета подобного рода предъявляет сам Господь Бог.

Впрочем, исчезновение Станислава с поминок раскрепостило компанию, и никто уже памяти покойницы не славословил, а говорили все как есть. Да и вообще вскорости решительно забыли причину своего застолья, и беседа пошла на дворовые и жизненные темы. Дворника Николая Петровича, как всегда, тянуло на политические дебаты, жирная Людмила откровенно приставала к другу Пети Вове, и на этот раз ее усилия увенчались успехом, потому что ближе к сумеркам оба исчезли из-за стола и появились лишь утром.

Петя во время поминок, к удивлению Нины, был малоразговорчив, не заводился в жарком споре с Николаем Петровичем, выпивал очень и очень умеренно, а когда в застолье наступила короткая пауза-передышка перед новым, заключительным рывком, негромко спросил Нину, сидевшую рядом:

– Нинель, а ты этих двух бандитов совсем не разглядела?

– Куда там! Ты ж сам сказал, что они в чулках на голове были.

– Ага. А водителя машины?

– Тоже нет. Я ж едва выскочила, как они дерганули.

– У меня на обзор времени было побольше...

– Ну и что?

Он помолчал, рассеянно поглядел на расшумевшихся гостей, потом сказал при полном отсутствии волнения и напряжения в голосе:

– Не могу, Нинель, утверждать точно, но сдается мне, что за рулем сидел Станислав.

– Господь с тобой! – ахнула Нина.

– Да, Нинель. Когда оба этих охламона побежали к машине, водитель оглянулся и включил мотор. Лицо его при этом попало в пятно света. Поручиться на сто процентов не могу, но сдается мне, что это был Стасик-племяш.

– Что же делать?

– Да ничего, – пожал плечами Петя. – Ты же видишь, что на страну надвигается криминальная революция. Раньше по Москве за месяц было пяток убийств, и то считалось за много, а теперь ежедневно по пять-шесть, и скоро будет еще больше. Ощущение такое, что бандитские времена наступают. И нам свои физиономии туда совать не следует.

– Надо бы тебе все-таки сообщить, – неуверенно сказала Нина.

– Домыслы?

– Хотя бы.

– А неужели ты думаешь, что милиция не держит его самым первым на подозрении? Это ж ясно как Божий день – мальчик ждал-ждал смерти старушки, ждал-ждал наследства, под него в долги залез, и ждать уже не хватило никаких сил. Так что, Нинель, его трясут в первую очередь. Но парень он образованный и неглупый и хорошим алиби наверняка обзавелся.

– Тогда молчи. И никому об этом не говори, – решительно сказала Нина.

– Я так и делаю. Наталье я ничего не сказал и не скажу. Знаешь только ты.

– А мне зачем сказал?

– Не знаю. Ощущение такое, что эта смерть в недалеком будущем принесет нам еще кое-какие сюрпризы.

Через неделю в квартиру Прасковьи въехал одноногий ветеран Отечественной войны, который ждал отдельной квартиры тридцать четыре года, был одинок, тих, моментально влился в ряды общественности двора, звался Василием Ивановичем и частенько заглядывал к Наталье на огонек.

К тому же времени Нина окончательно убедилась, что никаких средств на год ей не хватит и не найти этих средств, чтобы в соответствии со своим планом нянчить в домашних условиях Игорька до годовалого возраста. Квартиру все-таки приходилось сдавать, как это ни было рискованно. Хотя бы на полгода. Желательно – иностранцам, поскольку там расплата шла на доллары, а он, доллар, еще год назад считавшийся официально стоимостью 70 копеек, теперь уже перевалил в своей цене отметку сто рублей и поднимался все выше и выше.

Жизнь вообще становилась невыносимой – прилавки магазинов вовсе оскудели, и очереди поутру начали выстраиваться не только в алкогольные отделы. И не волновали все эти неприятности только Наталью. Нина никогда не видела ее в таком ежедневном и постоянно ровном настроении. Она просыпалась с песней на устах и весь день чирикала словно птичка, исчезала и возвращалась с полной сумкой продуктов, на вопросы, откуда все достала, отвечала легким смехом, помолодела прямо на глазах, а свои любовные отношения с Петенькой настолько перестала скрывать, что шла с ним в кино через двор под руку и при этом оглядывалась с победоносным видом.

Желающих снять квартиру Нины оказалось трое. Молодой азербайджанец, подполковник с женой и маленьким ребенком и наиболее выгодный кандидат – немец из какой-то совместной фирмы.

Нина встретилась со всеми троими, и каждый по-своему ей понравился, каждый внушал доверие. Поразмыслив как следует и ни с кем не советуясь, она остановила свой выбор все-таки на подполковнике. Хотя он и тянул на сумму меньшую, чем другие, зато, в случае чего, было известно хотя бы, куда и кому идти жаловаться.

Вечером, за ужином на кухне, Нина сообщила о своем решении Наталье, а та поначалу лишь кивнула головой, сказав коротко:

– Сдавай.

Петя решение Нины одобрил.

– Азербайджанцы, Нинон, это мусульмане. Между собой они придерживаются какого-то кодекса чести, но по отношению к христианам, то бишь нам грешным, этого кодекса у них нет. Как я подозреваю, даже более того. По их понятиям обмануть иноверца – дело святое и достойное всяческого уважения. А говоря в целом, я склонен придерживаться той позиции, что третья мировая война, если будет, то будет она опять религиозной, между мусульманским и христианским мирами. Поскольку...

Петя запустил в ход свои обильные рассуждения, которые в обычное время Нина слушала в охотку, а Наталья во всяком случае терпела. Но тут она сидела мрачная и минут через пять прервала своего дружка: