Меньше всех прислушивался к этим крикам прораб Николаев.

Нинка поздоровалась, мужичье слегка притихло, заулыбалось, кто-то собрался что-то вякнуть при виде новенькой, но такое право было только у большого начальника, а самым большим начальником здесь был Николаев.

– Что надо? – уставился он на Нинку маленькими глазками.

– Работать у вас желаю, – напористо сказала она.

– Ишь ты! – сказал Николаев, а все почему-то засмеялись.

– Вот и ишь ты! – взбрыкнулась Нинка.

– Так. Прописку московскую имеешь?

– А как же! – презрительно ответила Нинка и хлопнула на стол свой новенький паспорт.

Николаев взглянул на нее насмешливо, взял красную паспортину, пролистал ее и, в свою очередь, небрежно отшвырнул документ на стол. – Прописка у тебя фальшивая. Подделка документов. За бутылку небось ее нахимичила?

Нинка оледенела. Но набралась духа и сил переспросить:

– Это почему же фальшивая?

– А потому! По кочану! – уверенно сказал Николаев, а все его холуи в вагончике подобострастно засмеялись.

– Я вам для работы надобна, как у вас в объявлении на заборе написано, или вы мои документы нюхать будете?

Тощий парень в каске, едва сидевшей у него на затылке, вскочил и прокричал, будто на свадьбе:

– А мы тут будем глядеть в нашем здоровом коллективе нашей коммунистической бригады, почто и про что ты нам понадобишься!

Этот визгун был Нинке знаком, хоть она его никогда и не видела. Этот был из деревни и родной язык он понимал.

– Заткнись, балабол, – сказала Нинка ожесточенно. – Не с тобой разговариваю.

В наступившей паузе Нинка почувствовала, что ее зауважали.

– Кончай базар, – оборвал пустотрепа прораб. – Плюнем на твои документы. Что делать умеешь?

Через десять минут пытки оказалось, что Нинка не умеет делать ничего, что касалось стройки.

– Набрызг?

– А что это такое? – спросила Нинка.

– Плитку не клала?

– Какую?

– Метлахскую, скажем.

– Все равно. Проехали.

– Потолок купоросом промыть сможешь? – безнадежно спросил Николаев.

– Полы помыть смогу, – ответила Нинка, смекнувшая, что на стройке ей делать нечего.

– Понятно, – вздохнул Николаев. – Пойдешь на все работы. Пиши заявление.

– А зарплата какая? – набралась смелости Нинка.

– Голодной не останешься! – рассвирепел Николаев. – Есть работа, есть существование! Тебе же, главное, положение в Москве нужно, жилплощадь получить. Записку в общежитие я тебе напишу.

– Не нужно общежитие, – гордо сказала Нинка. – Я вам не лимитчица, без вашей записки обойдусь.

От этих слов по новой началась полная путаница. Многоопытный прораб Николаев никак не мог понять, что из себя эта девка представляет и куда ее пристроить, чтобы всем было хорошо.

– Чего тебе надо от меня, зараза?! – закричал он в сердцах.

– Кто до кого за работой пришел? – спросила Нинка. – Я до вас или вы ко мне?

Мужики в вагончике от такого поворота событий вконец очумели и уже не понимали ни своего прораба, ни свалившуюся невесть откуда сумасшедшую бабу, и потому молчали.

– Да шла бы ты! – сказал прораб с таким настроем, каким заканчивают беседу.

– Пойду, – ничуть не смутилась Нинка, которой вся эта беседа до чесотки надоела. – Только скажите, кто кому нужен: я для работы или вы для пустотрепа?

– Комсомолка, да? – язвительно спросил Николаев. – Членка бригады коммунистического труда? – И тут же заорал: – Кто тебя подослал сюда, шалава?!

– Сама себя подослала! – прокричала в ответ Нинка, и после этого у них пошел такой прекрасный разговор при поддержке остальных бездельников в вагончике конторы, что Нинке стало очень скоро ясно, что делать ей на московских стройках нечего.

Но прораб, однако, опомнился и выжал из Нинки заявление с просьбой зачислить ее в штукатуры, а освоение профессии, сказал прораб, она пройдет по ходу дела, что так будет лучше для заработка, поскольку осваивать там нечего.

– Мартышку можно за пару часов этому делу обучить, – похвалился прораб; мужичье заржало, а Нинка решила, что должность мартышки занимать не желает.

Когда она вышла из вагончика и, увязая в грязи, пошла искать выход на улицу, то по дороге наткнулась на группу женщин со стройки, которые под каким-то навесом перекусывали, прихлебывая кефир из бутылок и заедая его селедкой, нарезанной на газетке. Вид этих тружениц в бесформенных, неряшливых комбинезонах добил Нинку окончательно. Ну, ладно, шикарного туалета и высоких каблуков на туфлях официантки из гранд-отеля требовать на стройке глупо, но уж и не такой образиной полдня ходить, что сама себя уважать перестанешь.

С этой идеей она пришла домой и поделилась своими мыслями с Натальей. Та обрадовалась не столько тому, что Нинка решила не идти на стройку, а сколько тому, что вопрос ее трудоустройства вообще откладывается.

– Я как подумала, что одна весь день буду мыкаться, так мне аж тошно стало! А, плюнь ты на эту работу, мешает она жить приличной, культурной женщине!

– А пенсия? – рассудительно сказала Нинка. – Старость придет, чем жить-то, Христовым подаянием?

– Нашла о чем думать!!! Доживешь ли ты еще до старости, и стоит ли ради нее корячиться? Ну а и останешься без пенсии этой дурацкой, так Советская власть хоть и глупая, но добрая. Досыта не накормит, но под забором с голодухи подохнуть тоже никому не позволит! Такое дело для Советской власти позор на весь культурный мир, и она такого допустить не может! У нас и нищих нет, а в Америке все негры нищие! А вот купим мы с тобой швейную или вязальную машину, и будет она нас с тобой кормить! Соседка была, со второго подъезда, так она на спицах себе кооперативную квартиру связала! Правда, день и ночь спицами махала, чуть не ослепла, я думаю, но теперь уехала на Теплый Стан и имеет отдельную жилплощадь.

Но ни швейной, ни вязальной машины они не купили.

Все лето на кухне так и прошло в разговорах о том, куда пойти работать, а еще лучше подыскать работу на дому.

Изредка Нинка диву давалась: ну и жизнь получалась московская, совершенно непонятно, на что и чем питаешься, откуда на столе продукты появляются, не шикарные, понятно, обеды, но сыты были. Одно время с подачи дворника принялись мыть автомобили автовладельцев во дворе, и сюда стали заезжать и соседи, но потом каким-то завистникам такая Нинкина и Натальина лафа не понравилась, сообщили куда надо, пришел участковый и сказал, что машины во дворах мыть не положено и на то есть запрещающий Указ Моссовета. С участковым можно было бы и столковаться, но против Указа никак не попрешь. «Супротив милиции, – как пел Володя Высоцкий, – не справится никто!» А если милиционер при Указе, то он всесильней Господа Бога.

По-прежнему мыли полы в магазине, а просыпаться приучились не раньше полудня, зато засиживались каждый вечер за полночь.

В последнее воскресенье июля, в День Военно-Морского Флота, заглянул на огонек Вася Селиванов – дальнобойщик. Принес громадного гуся весом со взрослого поросенка, сказал, что по дороге купил под Москвой, возле Можайска. А когда выпил под гуся свою порцию, то рассказал, что гуся он вовсе и не купил, а сбил его по дороге на своем грузовике, остановился, быстренько подхватил птицу, докрутил ей голову и потому явился на праздник со свежатинкой.

– Не стыдно вам? – спросила Нинка.

– А чего стыдиться? – вытаращил глаза Вася.

– Так ведь хозяева его растили, может быть, под Рождество готовили.

– Пусть следят за своей животиной! – ответил Вася. – А мужик, как я понимаю, в первую очередь должен быть добытчик! Мой прапрадед, наверное, не на тягаче ездил, а с дубиной на мамонта охотился. Бегал без штанов и забивал мамонтов. И в том есть мужское предназначение – добытчиком быть для семьи. Вот я и добыл мамонта. Правда, летающего.

Август пришел дождливый, сразу какой-то холодный и осенний, и неожиданно объявился официант Саша. Был он смурным, ежился все время, будто его озноб по шкуре всю дорогу продирал, глаза отводил в сторону, но начал с того, будто бы пришел по делу, чтобы помочь Нинке.

– За кольцевой дорогой, по Каширке, большое кафе открывают. Меня туда завзалом берут. Если хочешь, Нина, начну тебя натаскивать на официантку. Через месяц, правда, запустят в эксплуатацию, но кадры подбирают и оформляют уже сейчас.

Нинка сразу поняла, что кафе-то, быть может, и открывают, и быть может, Сашу и нанимают туда в маленькие начальники, но ее он брать туда не собирается, а пришел, чтобы наладить прежние отношения.

– Как там жена-то твоя поживает? – напрямую спросила Нинка. – Не скисла еще от ревнючести?

– Живет...

– А дети?

– Растут...

– А что сюда явился?

– Так вот. Работу предложить.

– Брось врать! – засмеялась сразу все понявшая Наталья. – Молодую девку после своей крашеной лахудры забыть не можешь! Только ты, Сашка, был дурак и дураком останешься, а она, Нинка, с каждым часом ума набирается! Ежели так и дальше пойдет, то через год-другой даже умнее меня будет, в Кремле, в правительстве окажется! А тебя, как я понимаю, из твоего классного ресторана поперли, раз ты в придорожной заплеваловке работать собираешься.

– Это к делу не относится, – опечалился Саша. – А что я Нину действительно каждый день помню, так это истинная правда, я и поклясться могу.

– Ты бы, халдей, в свое время, – сказала Наталья, – тогда бы, по весне, взял детей да Нинку под жабры, и мотали бы куда отсюда. Она-то совсем свежая да глупая была, жил бы теперь, как шах-иншах, в Сочи.

– Я думал о таком варианте...

– Можешь не рассказывать, – сказала Нинка. – Теперь поздно.

– Почему поздно?

– Да так, – не стала объясняться Нинка.

А сама подумала, что и правда, что б ей сейчас ни предложил Саша, и будь он даже без семьи, ни за какие коврижки она бы с ним жить не стала.

– Не могу я тебя забыть, Нина, – сказал он. – Вроде бы я тебя и склеил только для одних постельных дел, вроде бы и покупал тебя, извини, за всякие продукты и рестораны, а куда-то ты мне запала.