Жизнь метелкинской семьи напоминала Авроре званое сумасшедшее чаепитие у Сумасбродного Шляпника из сказки Льюиса Кэрролла «Алиса в Стране чудес».

Побродив по квартире, супруги наконец уходили на работу, а дядя Моня садился за швейную машинку у окна и строчил, строчил, строчил... Казалось, он был рожден лишь для того, чтобы сделать в своей жизни один нескончаемый шов и обмотать им несколько раз земной шар – в этом он видел тайный смысл своего существования.

Когда наша героиня училась на втором курсе швейного училища, она не так остро переносила этот монотонный, давящий, буквально губительный образ жизни нового семейства. Хотя после бурных проводов мужа в армию она сразу ощутила дикую пустоту как в квартире Метелкиных-Пеньковых (Пеньков – фамилия Парамона Андреевича и девичья Ульянина), так и в своей душе. Однако учеба и общение с единственной верной подругой и сокурсницей Тамарой Кравкиной – чрезвычайно упрямой девицей с телячьим взором рыбьих глаз, которая и на втором курсе, сохраняя поистине болезненную верность Авроре, встречала ее каждое утро на остановке и буквально ловила у троллейбуса, для чего выезжала из подмосковного города Видное на полчаса раньше, – развлекали и отвлекали нашу героиню от повседневных серых будней. Более того, Кравкина настолько вошла в интересное положение подруги, что, казалось, сама забеременела. Тамара бегала в ближайший от училища магазин за глазированными сырками, «холодком», а иногда и томатным соком в стеклянных литровых банках для Авроры. Очень скоро Аврора не мыслила себе жизни без преданной и отзывчивой Кравкиной и так приросла к подруге сердцем и душой, что проводила с ней все свободное время.

Тут ваша покорнейшая слуга вынуждена переключиться на близких Авроре Владимировне людей, отступить, так сказать, от наиважнейшей, основополагающей, центральной линии сентиментальной прозы – а именно темы любви главных героев – по той простой причине, что один из них служил в армии, другая – вынашивала в своем чреве его ребенка. О какой всепоглощающей страсти тут может идти речь?! Отношения между возлюбленными развивались исключительно в письмах друг к другу, которые были довольно однообразны и скучны: «Я тебя люблю! Я скучаю! Жду! Ночами не сплю!» и т. д. и т. п. А родственники героини нам пригодятся! О! Как они нам еще пригодятся! Поверьте, было бы неразумным со стороны автора терять их из виду!

Что касается Аврориной матери (Зинаиды Матвеевны Гавриловой) – она с беременностью дочери как-то заметно поутихла, помрачнела, погрустнела. Ее роман с бывшим супругом, отцом нашей героини (Владимиром Ивановичем Гавриловым), ранее то угасающий, то воспламеняющийся с новой силой, заглох, похоже, окончательно. И на это была довольно веская причина.

Дело в том, что Владимир Иванович вскоре после свадьбы дочери выкинул очередной безумный фортель в своем духе – он ведь и дня прожить не мог, чтобы не напакостить и не сцепиться с кем-нибудь. События, которые последовали за его подарком Клавдию Симоновичу Люлькину (бывшему начальнику, заведующему фотосекцией ГУМа), не только обрадовали, умиротворили и удовлетворили гавриловские амбиции. И если Владимир Иванович три дня и три ночи своего отпуска где-то в низовьях Волги потратил на то, что, сидя в засаде, с неимоверным энтузиазмом и упорством охотился на жирных лягушек оливкового цвета с темными пятнами наподобие родинок с целью преподнести сих бесхвостых земноводных в коробке, обернутой золотистой бумагой, перевязанной голубой атласной лентой, в день шестидесятилетия ненавистному начальнику, то теперь он просто заболел подобными паскудными подарками. Все произошедшее вдохновило и воодушевило его на новые лихие и бездумные подвиги. Это и понятно. Вместо того чтобы с треском уволить Аврориного отца, на заслуженный отдых отправили гермафродита Люлькина, а наш орел благодаря своей хитрости и дипломатии занял пост бедного Клавдия Симоновича. Ну как после такого не зажечься, как не почувствовать подъема духа и прилива энергии?! Стоило кому-то погладить Гаврилова против шерсти, как тот начинал фантазировать да размышлять, чего бы такого интересненького преподнести обидчику по случаю ближайшего праздника.

Лишенный последней ежеквартальной премии по причине невыполнения плана, поставленного государством перед фотосекцией, Владимир Иванович затаил злобу на заместителя директора крупнейшего магазина столицы – Федора Карповича Кукурузина – и направил все свои недюжинные силы и способности на восстановление справедливости и уплаты (пусть с опозданием) денежного вознаграждения за праведный и самоотверженный труд (свой и сослуживцев). Напомню, что Аврорин отец патологически не выносил несправедливости в особенности по отношению к собственной персоне.

Гаврилов, подмазавшись к «девочкам» из отдела кадров, узнал, когда у злопыхателя день рождения, и решил подготовиться к этому событию тщательнейшим образом. Идею с лягушками он отверг сразу. Слишком уж тягомотно с ними – сначала наловить нужно, потом еще мухами их корми... К тому же как пить дать в декабре все они пребывают в состоянии зимней спячки. Где ж их сыскать? Он подумал было о тараканах – этих-то Гаврилов мог без проблем наловить целую коробку у дочери, в квартире Метелкиных, – их там, особенно на обдрызганной кухне, было пруд пруди! – и через две недели поставить у двери «новорожденного» Кукурузина. Но за время передержки возникала опасность распространения прусаков в собственном доме. Поэтому, поразмыслив два дня над этим вариантом, Гаврилов бесповоротно отверг его. Пару дней он разрывался между дохлой кошкой и убиенным из рогатки голубем, которых вот уж второй день видел безмятежно лежащими у помойки. На третий – его озарило! Он придумал для Федора Карповича подарок тонкий, изощренный, со смыслом... Мысль о таком подарке не всякому в голову придет, уверяю вас!

И на четвертый день Владимир Иванович решился воплотить свою смелую идею в жизнь – не жалеть на это ни денег, ни времени.

После работы (в три часа пополудни) Гаврилов отправился на Калитниковское кладбище. Постояв на могиле матери, он вкратце рассказал ей о своей несчастной, одинокой жизни. О том, что дочь Аврора вот уж на седьмом месяце беременности. Что она в какой-то мере предала его, поменяв великолепную, красивую русскую фамилию на дрянную и паскудную (он так и сказал – паскудную, мол, и дрянную) – Метелкина, и что род их, вероятнее всего, на нем, Владимире, и остановился, потому как его потомки только и будут всю жизнь заниматься тем, что менять фамилии, а если и нет, то навсегда останутся Метелкиными.

– А мне что от этого? Мать! Ты сама-то посуди? Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п! – нервно сплюнул он, постучав костяшками пальцев по чугунной ограде: тук, тук, тук, тук! – Вот такие дела! Зинка, лярва, спать со мной спит, а жить не желает – Геню своего как огня боится! Падлу эту! Так-то, мать! Не удалась судьба у твоего сына! Зря ты его, видать, на белый свет воспроизводила! Зря, выходит, рожала мучаясь! Пустая у него жизнь вышла! У сына-то твоего! А что впереди? Что? – с наигранной патетикой возопил он на все кладбище и, опустив очи долу, на печальном выдохе молвил: – Недолго мне осталось! Скоро лягу рядом с тобой в сырую землю и упокоюсь с миром под березкой! – Гаврилов смахнул со щеки скупую мужскую слезу и, суетливо посмотрев на часы, прокричал так, что, наверное, мертвых перебудил: – Ну, пора мне, мать, пора! Долг зовет! Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п. Тук, тук, тук, тук, тук! – И он, отбив напоследок мелкую дробь по плакучей березке, опрометью пустился к ритуальной конторе.

Влетев в низенькую темную комнатку, которая отчего-то Гаврилову напомнила гроб, он огляделся и, увидев человечка, что сидел за столом у маленького решетчатого окошка, завопил в возбужденном неистовстве – весь его лиричный настрой после монолога у могилы матери будто рукой сняло:

– Вы делаете на заказ венки? Мне нужен большой венок с надписью!

– У нас есть венки из искусственных цветов, есть венки из живых цветов, которые мы делаем на заказ, но это дорого. Есть искусственные венки, которые мы тоже делаем на заказ, учитывая пожелания клиента. Можем написать на ленте стандартный текст, например: «От родных и близких». Можем учесть пожелания клиента и сделать ленту с его собственными пожеланиями покойному... – монотонно, растягивая слова, как слабую резинку от трусов, расставляя «пожелания», как капканы, из которых не выбраться, словно обмазывая собеседника приторным, тягучим медом, затуманивая ему мозги, навевая сон – сон глубокий, почти вечный, говорил работник ритуальной конторы. Так что Владимир Иванович в первые минуты и вовсе забыл, с какой целью он приехал на кладбище и зачем, в частности, зашел сюда. Странное оцепенение охватило его, а голова стала пустой-пустой, настолько безмысленной, что он даже не удивился – о каких это пожеланиях глаголет маленький человечек с маслеными, умиротворенными глазками, съехавший со своего стула под стол так, что виднелась одна лишь его блестящая лысина.

И тут в одно мгновение Владимир Иванович словно сбросил с себя всю эту обволакивающую и потустороннюю тягучесть, вскинул голову и, уставившись на ритуального работника своим характерным цепким взглядом, который говорил: «Хе, да я о тебе все, шельмец, знаю! Все твои грешки, желания да пороки насквозь вижу!» – прокричал:

– Вот только не надо мне мозги пудрить! Нечего меня гипнотизировать! Я те не жмурик! Я живой человек!

– Да-да, я это понял, судя по тому, что вас не внесли сюда вперед ногами! Я понял, – равнодушно заметил «гипнотизер».

– О! Да ты, я вижу, философ! Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п! Тук, тук, тук, тук, тук. Но шутки в сторону! Мне нужен искусственный венок среднего размера для безвременно ушедшего из жизни Федора Карпыча Кукурузина, моего начальника. Самый дешевый и страшный, с желтыми цветами! – высказался Гаврилов – он знал, что заместитель заведующего крупнейшим магазином Москвы больше всего на свете не любит желтых цветов. Федор Карпович не переносит, не переваривает и прямо-таки панически боится их из-за случая, произошедшего с ним в детстве. А детские впечатления и страхи, как известно, самые сильные – именно из них в дальнейшем формируются комплексы, мании и фобии.