И хоть героиня наша до сих пор в точности так и не поняла, как две женщины могут жить подобно мужу и жене, именно в тот день она узнала, что такое возможно.

Зато Марио радовал ее – он будто вернул ее в прошлое, в то самое время, когда Аврора была влюблена в Вадика Лопатина. Любовь итальянца, который зачастил в Москву исключительно ради нее, оставляла последний в ее жизни след детской, чистой, наивной и ничего не требующей любви. Марио приезжал, дарил ей французские духи, усаживался напротив стойки и часами – да что там часами! – сутками напролет не отрывал от нее глаз. Он больше молчал, ловя ее взгляд, и с готовностью ждал, когда возлюбленная попросит его что-то подать или соберется обедать. Он заметно похудел, темные круги появились вокруг его прекрасных глаз. Взгляд стал печальным, уголки губ скорбно опустились вниз. Он почти не говорил Авроре о том, что любит ее, – это и так было видно. Он ни о чем не просил, а упорно ждал. Ждал в глубине души – он почти не надеялся, что Аврора бросит мужа и переедет с дочерью в его двухэтажный особняк с роскошным садом и бассейном. Марио просто наслаждался теми минутами, когда видел перед собой прекрасное, светлое, такое открытое и чистое Аврорино лицо, когда неотрывно наблюдал за каждым ее жестом. Его охватывал восторг, когда она на ощупь искала карандаш, слегка дотрагиваясь до папок и разъехавшихся стопок бумаги своей маленькой, узкой белой ручкой с длинными аристократическими пальцами. В такие мгновения он не мог сдерживать себя и все шептал что-то, вроде «белла, беллона» или «аморе, аморе».

– Что? Что ты сказал?

– Нет, это я так, – пытаясь улыбнуться, бормотал Марио. Он чувствовал: лишнее признание в любви ни к чему хорошему не приведет – напротив, подобная навязчивость с его стороны может только отпугнуть девушку. Но вот Аврора, еще сосредоточенная, отрывалась от «шахматки», и, когда ее тонко чувствующие трепетные брови, вскинувшись, подобно крыльям чайки, образовывали едва уловимую нитевидную вмятинку над переносицей, придающую ее лицу неповторимую, особую прелесть, Марио не выдерживал – горячая итальянская кровь (как бы он ни сдерживался) давала о себе знать, он срывался, как пес с цепи, и целовал ее руки теплыми, мягкими губами.

– Что ты, что ты?! Марио! – испуганно озираясь по сторонам, лепетала Аврора – она всегда была начеку: в любую минуту перед ней мог вырасти вишневый шлем мужа.

– Не могу, не могу! Я так люблю тебя! – с жаром говорил Марио и уже никак не мог остановиться. Он рассказывал (почти без акцента – ради Авроры он довел до совершенства свой русский язык) возлюбленной, что в тот момент, как только увидел ее за стойкой, сразу понял, что полюбил, что никогда не быть ему счастливым без нее. – Никто мне не нужен, ничто мне не нужно, кроме тебя и твоей дочки! – с застывшими слезами в глазах шептал он. – Выходи за меня, уедем. Будем жить счастливо, – уговаривал он ее.

Много лет спустя Аврора Владимировна проклинала себя за то, что не уехала тогда с Марио. Теперь, в пятьдесят один год, это казалось так просто – уехать с человеком, который тебе нравится. Марио, несомненно, нравился нашей героине. Более того, она могла бы даже влюбиться в него, несмотря на то что Аврора любила Метелкина. Вообще, наша героиня обладала удивительной способностью – она могла одновременно питать слабость сразу к нескольким мужчинам. К примеру, после очередного перемирия с Юрой Аврора испытывала к мужу глубокое, неподдельное чувство и привязанность. Стоило после домашнего скандала с непременным раскручиванием локонов под сильной струей воды и взаимных оскорблений Авроре увидеть Марио, как Юрик забывался в одно мгновение – мысли о муже тонули глубоко в ее душе, будто к ним, к этим мыслям, привязали тяжеленный камень. Она вспоминала о супруге лишь тогда, когда Марио в который раз делал ей предложение.

Однако автор ни в коей мере не может обвинять свою героиню в непостоянстве и легкомыслии. Ее можно понять. По мнению большинства женщин, идеальных мужчин нет. Слабая половина человечества ждет от них одних поступков, а они делают все совсем не так. Взять, к примеру, Веронику Бубышеву, от которой в 1992 году ушел ее супруг Ларион. Думала ли она когда-нибудь о том, что, прожив с ней почти четверть века, каждый день заверяя ее в своей любви, он легко откажется от нее и променяет на другую женщину? А ведь приятельница Авроры Владимировны на самом деле считала своего супруга идеальным. Вот так вот живешь с мужчиной – идут годы, ты если не полностью, то уж точно наполовину отдаешь себя близкому (как тебе кажется) человеку, в чем-то ограничиваешь себя, сдерживаешь свои желания, считаешься с его интересами, получая от жизни вдвое меньше удовольствия, чем могла бы, а потом бац – и он на старости лет бросает тебя. А ты жила, терпела, жертвовала всем и всеми, может, только ради того, чтобы тем самым обеспечить себя на старости лет общением с родным человеком, чтоб не остаться одной. И сколько раз ты мечтала в молодости, что ваша бессмертная любовь увенчается неторопливыми прогулками по осенней листве или долгожданным путешествием в страну, где ты долгие годы мечтала побывать? А что в итоге? Дети разъехались – их интересуют только собственные проблемы, муж сбежал, а ты переваливаешься с боку на бок в одинокой, холодной постели и заедаешь свое горе шоколадками, не в состоянии найти, понять, проследить причины случившегося, – и в конце концов приходится сносить косяки у дверей.

Может, Арина права, доказывая матери, что семья и карьера (в ее случае театр) – две вещи несовместимые, как вера и математические доказательства, и что если она будет размениваться по пустякам, каковым, собственно, считает брак, то о театральных подмостках можно будет благополучно забыть?

А Аврора в свои двадцать с небольшим искала идеал. Вернее, не искала – уж кому-кому, а ей никого искать не нужно было – она хотела идеала и чувствовала, что для создания оного нужно взять хотя бы половину той доброты, какой обладал Марио, у Гарика можно было бы позаимствовать четверть его юмора, мудрости и знаний. Все это свалить в огромный котел, кинуть туда за шкирку Юрку, хорошенько перемешать – чтоб комочков не осталось – и поставить на медленный огонь до полной готовности. Только после вышеприведенных манипуляций и мог появиться на свет идеальный для нашей героини мужчина.

Потому-то она и влюблялась так быстро и легко. Она просто-напросто искала недостающие «ингредиенты» для безупречного, совершенного (для нее) мужчины.

* * *

Спустя два года после начала Аврориной карьеры в знаменитой, стертой теперь с лица Москвы гостинице произошло одно событие, которое оставило в ее душе неизгладимый след, подобно зарубке, которые башкиры делают на больших дубах раз в сто лет. Но душа человека не дуб – она вся искрошена такими вот зарубками.

В конце мая снова приехал Марио, но не один – на сей раз его сопровождали родители: мать Анита – худенькая, очень моложавая женщина (не сравнить с Зинаидой Матвеевной!) с необыкновенными, как у сына, миндалевидными голубыми глазами – и отец Антонио – седоволосый, подтянутый мужчина в джинсах и футболке. Каждый раз, проходя мимо стойки, они мило улыбались Авроре, а вечером, отослав сына под предлогом купить родственникам в Италии подарки, предки Марио подошли к нашей героине с переводчиком и заговорили. Постепенно официальная, тихая речь их, набирая обороты, превратилась в эмоциональный взрывной разговор, какой нередко можно увидеть в любом итальянском фильме, щедро сдобренный жестикуляцией и возгласами: «О! Мама миа!»

– Что? Я не понимаю, чего они от меня хотят? Они сердятся? – спрашивала Аврора у переводчика.

– Нет-нет. Вовсе нет, – и обрюзгший мужчина положил свою руку на плечо Аниты, будто пытаясь успокоить ее. – Я сейчас переведу. Родители Марио очень за него беспокоятся. Мальчик вот уже два года, как вас увидел, стал сам не свой. Мало того что он потерял сон и аппетит, у него за это время не было ни одной подружки, он отказывается жениться, он ничего не хочет. Вообще ничего. Он похудел, подурнел, стал неразговорчив. Его бизнес не развивается – еще полгода такой жизни, и он окончательно обанкротится. Они говорят, что знают о вашей дочери. Они говорят, что очень хотели бы видеть вас в качестве невестки, а вашу дочь – своей внучкой. Одним словом, они просят... Они умоляют вас выйти замуж за их сына. Они специально приехали в Москву, чтобы повлиять на вас, уговорить, так сказать, потому что больше не в силах смотреть на страдания своего единственного сына. И в знак своего уважения, а также помолвки они хотят преподнести вам этот фамильный кулон семьи Батирелли. – И Анита протянула Авроре золотой кулон с янтарем в форме слезы с огромным жуком внутри.

– Ха! – послышалось с лестницы. – Надо же, как все хорошо складывается! Муж побоку! Семья на фиг не нужна! Аринку под мышку и к макаронникам! – Перед ними стоял разъяренный Метелкин в своем неизменном шлеме вишневого цвета. – Между прочим, это моя жена! Поняли?! И никуда она не поедет! Размечтались! – Юрик снял шлем, и присутствующие увидели его перекошенное от ярости лицо, сверкающие глаза и белые губы. – Она вообще от меня никогда и никуда не денется! Идите отсюда! – вне себя от злости кричал он. Переводчик, запинаясь, видимо, переводил насыщенную речь Метелкина, старательно выбрасывая из нее обидные слова вроде «макаронников».

Анита с Антонио повернулись и хотели было уйти, но Аврора окликнула их:

– Возьмите подарок! Пожалуйста! Я не могу это принять!

– Скромненькая какая! Принять она не может! Я возьму за моральное потрясение! – не успокаивался Метелкин.

– Родители Марио приносят вам свои извинения, – быстро заговорил переводчик. – Они не знали, что у вас такой муж. А кулон они просят принять. Они хотят, чтобы у девушки, которую два года любил их сын, осталась память о нем. И еще они просят сказать, что Марио больше никогда вас не потревожит.

– Ха! Два года! Это ж надо! Это ты с этим Марио два года назад шашни завела, мне на уши лапшу вешаешь, все башку себе накручиваешь ради него, а я знать ничего не знаю! Ах ты, мерзавка! Ну-ка отвечай, ты с ним спала? Спала? Говори!