– Оссань! Вы чо, мне не верите, ждо ли? Да я годову на оссичение даю – никто из вас его не знает! Это ж свежайший анекдот!

Нечего говорить, Новый год удался на славу. Моисеева ровно тридцать пять раз рассказывала один и тот же анекдот. Она укатала всех гостей, включая Геню с Авророй, но, несмотря на выпитую бутылку шампанского после изрядного количества водки, на слабость в членах и слипающиеся глаза, в три часа ночи Лида в тридцать шестой раз поднялась из-за стола и, опрокинув стул, промычала, громко рыгнув, завела все ту же волынку. Генька на вопрос: «Здесь живет Эдита Пьеха?» – со злостью прокричал: «Нет! Здесь живет Лидуха на х...!»

– Ой! – словно опомнилась она. – Так вы тоже его слышали?! – удивилась Лидуха и, плюхнувшись на стул, любезно подставленный ей под зад Сергеем, моментально заснула мертвецким сном. Она откинула голову. Грудь ее то вздымалась, то опускалась, напоминая движение гидравлического пресса. На том празднование Нового года для Лидии Моисеевой было закончено.

А через час и все присутствующие были наповал сражены горючей смесью из водки, коньяка, шампанского и «свежайшего» Лидиного анекдота.

* * *

Вот такой бестолковой, не своей жизнью жила Аврора до рождения ребенка: Новый год она встретила среди чужих, малознакомых ей людей. В доме Метелкиных она чувствовала себя не слишком уютно. Мамаша с отцом периодически вываливали на ее голову свои проблемы и заботы. Больше трудностей (хоть и приятных), конечно, было у Владимира Ивановича – хлопоты по поводу свадьбы и устройства на новую работу буквально захлестнули его. В результате к концу февраля он был уже женат и определился относительно работы. Он очень удачно устроился в НИИ неподалеку от дома экспедитором по снабженческой части. Когда Аврора интересовалась, в каком именно институте служит отец, Гаврилов с нескрываемой важностью и ощущением собственной значимости отвечал: «В секретном». И точка. При его-то болтливости такая скудость информации казалась просто удивительной! Чем он снабжал этот секретный институт, тоже неизвестно, как и то, что он экспедировал. Одним словом, тайна, покрытая мраком.

Но очень скоро квартира Владимира Ивановича стала наполняться толстыми пластмассовыми лоточками, бутылями ацетона и глицерина, химическими карандашами и толстыми черными (по локоть) резиновыми перчатками.

Что касается его свадьбы, то она прошла тихо и скромно. Зинаида Матвеевна, естественно, не присутствовала на ней из-за злости, ненависти и ревности – была б ее воля, она б и вовсе разорвала эту гадину Калерину!

Аврора не явилась, потому что накануне отцовского бракосочетания у нее начались схватки, и, вместо того чтобы познакомиться с «новой мамой», она сама стала матерью, в муках родив на свет плод своей любви с Юрием Метелкиным.

Новорожденную назвали Ариной под сильнейшим напором и давлением Владимира Ивановича. Он сорвался и, оставив «молодую» на целый вечер в медовый месяц, пригнал к Метелкиным домой. Гаврилов ворвался в маленькую комнату и, выпучив глаза, еще не видя внучки, принялся орать, как умалишенный:

– Почему меня никто не слушает?! Почему со мной никто не считается?! Что ж это такое! Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п! Тук, тук, тук, тук, тук, – он нервно отстукивал по детской ванночке. – Раз ты, Аврик, мою фамилию сменила, раз предала меня, называй внучку, как тебе говорят! Нареки девочку Ариной! В честь няни Александра Сергеевича Пушкина! Что? Западло? Ведь отец просит, – канючил он. – Почему отцу-то приятное не сделать?! – Он хотел было еще что-то сказать, но в эту минуту ребенок неистово заорал.

– Ну вот, взял и разбудил! Теперь попробуй успокой ее! Что ты кричишь как резаный?! – укоризненно проговорила Аврора.

– У-ти какая крикливая! – И Гаврилов, стремительно подойдя к кроватке, всмотрелся в девочку. – Правильно, Арин, кричи! Требуй своего! Иначе затопчут! Нахаркают в твою неиспорченную, чистую душу – так что и вздохнуть не успеешь! Ори, Арин, ори, только, гляди, не охрипни! Вся в меня! – в восторге прогремел он. – Слушай, а похожа-то, похожа на Геньку-придурка! Нет, Аврик, ты видела?! Видела?! На Геньку в младенчестве похожа! Он вот такой же щекастый на фотографиях с узкими, заплывшими глазенками! И ничего от меня! Ничего! А еще говорят – от генов никуда не уйдешь! Только орет, как я, и все! Ну ладно! И этого достаточно! Так покоришься отцу? Назовешь внучку Ариной?

– Не знаю! Пап, не видишь, мне сейчас не до этого! Мне теперь Аришку укачать надо! – непроизвольно, незаметно для себя проговорила Аврора и через мгновение поняла, что именно это имя как никакое другое больше всего подходит ее дочери.

– А что это он тут делает?! – влетев в комнату, грозно воскликнула Зинаида Матвеевна.

– То же, что и ты! – язвительно проговорил Гаврилов и тут же похвастался: – А мы внучку только что Ариной назвали, в честь Арины Родионовны!

– Это какой еще Арины Родионовны?! – восстала бабка.

– Эх, Зинаида, темная, недалекая ты женщина, – с печальным вздохом молвил Гаврилов.

– Я ж просила внучку Танечкой назвать! Я еще тебя хотела Танечкой назвать, Аврора!

– Ну разорвите теперь меня на части! Или назовите ребенка Тариной, чтоб никому не было обидно! – вспылила Аврора и тихо добавила: – Скорее бы уж Юрик вернулся!

Крик в маленькой комнате стоял несусветный – ругались, припоминая друг другу былое, бывшие супруги, ребенок надрывался до синевы...

– А ты мне первая изменила! Со Средой! – орал Владимир Иванович. – Мало того что ты на десять лет старше меня, так еще и гулять вздумала, курва!

– Заткнись! Идиот! Совсем дошел – уж в психушках себе жен находишь!

– Прекратите! Идите разбираться в другом месте! – Авроре удалось перекричать своих родителей.

Они переглянулись и оба как по команде уставились на дочь.

– Идем отсюда, Зинульчик! Нам, оказывается, тут не рады! Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п! Тук, тук, тук, тук, тук. Как же, мы родили! Мы гордые стали! Зазнались! Пошли, пошли, Зинульчик!

– Пойдем, Володя. Совсем распустилась! Совсем всякий стыд потеряла! Так с родителями-то разговаривать! – объединились внезапно два врага и, более не задерживаясь, покинули Аврору с внучкой. Однако через пять минут дверь отворилась и в проеме показалась вихрастая голова Владимира Ивановича:

– Аврик, назови девочку Ариной! Утешь отца на старости лет, – слезливо проговорил он.

– Ладно, – ответила наша героиня.

Читателю может показаться, что слишком уж легко Аврора согласилась на предложенное отцом имя для ребенка. Но дело в том, что к девятому месяцу беременности все те имена, которые привлекали ее на третьем, пятом или, скажем, седьмом месяцах, разонравились ей окончательно – так что к моменту появления дочери на свет молодая мамаша просто не представляла, как наречь девочку. А имя Арина ей сразу понравилось – показалось родным и созвучным с собственным.

Тяжелые времена настали для нашей героини – метелкинская тихая квартира с появлением Арины превратилась вдруг из болота со стоячей водой в действующий вулкан. У Алексея Павловича теперь иной раз не было возможности поставить ежеутреннюю клизму – Аврора носилась по квартире как ошпаренная: то мыла ребенка, то стирала пеленки с распашонками, то грела бутылочки на кухне. А Ульяна Андреевна в свободное от работы на кондитерской фабрике время сидела на стуле и с наслаждением наблюдала, как мечется невестка. Помощи от свекрови дождаться было невозможно. Если Аврора просила ее о какой-нибудь мелочи, та долго стояла, глядя на свои руки, будто удивляясь: и откуда они вдруг взялись, эти две конечности, и зачем и как люди их используют?

– От вас, мам, ну никакой помощи! Это ж ваша родная внучка, а вы даже подержать ее не можете! – не выдерживала иногда Аврора (она называла свекровь мамой, как, впрочем, и Юрик тещу).

– Басенка! А какая от меня может быть помощь? – легкомысленно отмахивалась та и с гордостью продолжала: – Я – упаковщица № 48! В том вся моя жизнь. Обо мне ж вся страна знает! Вот откроют коробку с конфетами, а там бумажка с моим номером! Разве не приятно? Я ведь фабрике родной все силы отдаю, потому что не могу иначе, не могу работать спустя рукава, как некоторые! – Тут она обыкновенно бросала многозначительный взгляд на своего супруга, будто говоря: «Не то, что Метелкин», и заводила свою обычную песню, ласково подергивая Арину за ножки. – Тюти-тюти, люли-люли! А кто это у нас такой кьясивый?! Кто это у нас так на папу похоз?! Ариночка? А? Ути-пути! Ути-пути! А щечки-то, щечки, ну прям как у Юрашки в младенчестве! Такие же пухленькие! – И Ульяна Андреевна, выплеснув неслыханную для нее дозу эмоций, снова складывала руки на животе и продолжала свое безмятежное наблюдение, как вертится, подобно юле, ее невестка.

Зинаида Матвеевна...

Если до рождения внучки она рвала и метала, не находя себе места, ревнуя Гаврилова к умалишенной Калериной, то с появлением Ариши бедняжка несколько успокоилась, переключив все свои силы, энергию и любовь на маленькое существо. А спустя год, когда Зинаиду Матвеевну помпезно, с почестями проводили на пенсию, торжественно вручив ей грамоту в красной кожаной папке, где золотыми буквами были начертаны слова благодарности за отличный и самоотверженный труд, Гаврилова и вовсе помешалась на малютке. Теперь все свободное время (которое так пугало ее буквально год назад) она посвящала Арине. Она в прямом смысле слова заболела ею и с невероятной настойчивостью принялась портить ребенка.

– Бабушка купила своему солнышку резиновую уточку! Ты посмотри, какая уточка! Чудо, а не уточка! Держи и никому не давай – она теперь твоя! А своего, Аришенька, никогда никому отдавать нельзя! Будут просить, а ты говори: «Мое!» – и держи крепко-накрепко! Крепко-накрепко! Поняла? – учила Гаврилова внучку. В результате чего первое слово, которое произнесла Арина, было не «мама» или «папа». Схватив ярко-желтого резинового зайца, она крепко прижала его к груди и истошно выкрикнула: «Мое». Гаврилова, услышав это самое «мое», пришла в дикий восторг. Еще бы! Так быстро увидеть плоды своего воспитания! Как тут не обрадоваться!