Маргарита Свидерская - Юность Екатерины Великой. «В золотой клетке»

– Ловким, матушка. Да службе при наследнике особая ловкость и не нужна. Верность прежде всего требуется и послушность. Сгодится.

Граф Репнин был потрясен, когда Бестужев зачитывал указ императрицы об отстранении его от службы у наследника. Это было настолько неожиданно, что фразы приказа сливались в монотонный гул, долетая лишь отрывками:

– …Яко же мы едва понять можем, что некоторые из оных предерзость возымели так называемый полк в покоях Его Высочества учредить и себя самих командующими офицерами над государем своим, кому они служат, сделать, особливые мундиры с офицерскими знаками носить и многие иные неучтивости делать, чем Его Высочества чести крайнейшее предосуждение чинится, военное искусство в шутки превращается, а Его Высочеству от столь неискусных людей противные и ложные мнения об оном вселяются…

– Вы не оправдали нашего доверия, граф. Вас отстраняют от службы у нашего наследника… Благодарите за милость государыню, что не в Сибирь отправляем.

После отставки Репнина и замены всей прислуги при Малом дворе положение супругов стало больше напоминать содержание государственных арестантов. Особенно тяжело переживала Екатерина, потому что Петр принял это как должное и вновь занялся своими солдатиками и чертежами. Изредка наследник продолжал обучать ее, Екатерину, чтобы та не потеряла выучки. Но теперь это делалось вновь тайно и редко. Роптать было бесполезно, но Екатерина смирилась лишь после того, как смогла установить связь с верными людьми из полка, где служил Чернышев. Золота и подарков, а также любезностей стоило немало, но оно того стоило.

Наступила Масленица, но двор оказался в унынии, балы не проводили, и Екатерина уж не знала куда себя деть, с тоской глядя в окно, где по улице бегал народ и веселился. Причиной оказалась внезапная болезнь императрицы, которую приближенные старались от всех скрыть, но только не от великой княжны, что имела осведомителей, начиная от конюха и заканчивая придворными фрейлинами государыни.

О недуге Елизаветы Петровны Екатерина прознала сразу. Рано утром пришел Евреинов и сообщил, что канцлер Бестужев и генерал Апраксин провели ночь в комнатах у Чоглокова. Это могло означать только резкое ухудшение самочувствия императрицы.

Теперь Екатерина поняла, отчего супруги-надсмотрщики имели нахмуренно-встревоженный вид на обеде и ужине с великокняжеской четой. Вот только загадочным оказалось их умалчивание состояния императрицы. Екатерина сочла необходимым сообщить догадки Петру, умолчав, от кого получена информация.

– Но это безобразие! Мы не смеем ни у кого спросить о состоянии тетушки, потому что нам ничего не сообщили о ее недуге! Мы не можем задать вопросы, не вызвав подозрения и не навлекши беду и Тайную канцелярию на головы друзей! А если что случится вдруг? Что тогда будет с нами, ведь нас держат в неведении. Это очень плохо для нас, Катрин! А у меня нет ни одного рядового! Ни оружия. Ни верных людей! Что же делать?

– Насчет людей не переживайте, Ваше Высочество, у нас есть целый полк Чернышева, еще и капралы. Имен называть не могу, но защитить нас есть кому.

– Вот как? И каким образом вы… Хотя, зачем я спрашиваю, правду вы не скажете… Но не ожидал, что у вас будут связи и защитники!

– С Божьей помощью, Ваше Высочество! У нас есть защитники, – сделала ударение на «нас» и скромно потупила глаза Екатерина.

Напряженная жизнь в неизвестности продолжалась почти две недели. Наконец императрице стало лучше, и Екатерине шепнули: Елизавета украшала бриллиантами одну из своих фрейлин к свадьбе, но настолько слаба, что к праздничному столу пока не выйдет. Присутствовать вместо нее будет великокняжеская чета.

За столом Екатерина оказалась рядом с графиней Шуваловой, именитой Маврой, родственницей фаворита Ивана Шувалова.

«Вот же незадача, так попасть!» – огорчилась Екатерина, зная подноготную лучшей и верной подруги императрицы Елизаветы, неизменно веселой и остроумной, охочей до колкостей и насмешек дамы, которой опасались все придворные. Поговаривали, и не без основания: сам Кирилл Разумовский, боясь за свои грешки, иногда заискивал перед ней.

А Екатерина в очередной раз диву давалась, как такое сокровище, ужасное и снаружи и внутри, могло покорить сердце мужчины – отца Петра Федоровича. Скрыть, что Мавра долгое время являлась фавориткой, отбив у цесаревны Анны мужа – отца Петра Федоровича, не удалось, об этом шептались при всех дворах. Еще матушка Екатерины в то время кривила губы и поражалась дурному вкусу своего брата.

– Мы так переживали за нашу государыню, – молвила, начиная разговор Шувалова, с аппетитом вгрызаясь в крылышко утки. Екатерина насторожилась, а потом обрадовалась – графиня первая заговорила о состоянии императрицы, теперь великая княгиня могла поддержать разговор на интересующую тему, не выдавая своих доносчиков. Любимица императрицы поведала во всех подробностях о злоключениях Елизаветы: в постель ее уложил сильнейший приступ колик.

– Мне доставляют огромное огорчение болезнь и страдания Ее Императорского Величества, но я молилась о ее скорейшем выздоровлении и рада, что оно наступило, – искренне ответила Екатерина. Мавра покосилась на великую княгиню, но, не уловив в голосе ничего, кроме необходимого искреннего сочувствия, ласково улыбнулась, ободряя:

– Я обязательно сегодня же передам государыне о вашем беспокойстве и участии. Уверена, Ее Величество с удовольствием узнает, что близкие молятся и желают скорого выздоровления.

Екатерина вежливо наклонила голову, чтобы скрыть ликование и улыбку на губах – никак не могла удержать радостного удовольствия – происки врагов неожиданно разрушил достаточно сильный противник. Теперь императрица будет знать, что наследники переживают, молятся о ней, но ничего из инструкции, составленной Бестужевым, ими не нарушено.

Через день Екатерине представился случай щелкнуть ненавистную Чоглокову по носу ее же правилами. Утром, по обыкновению, гофмейстерина вошла в покои и в присутствии фрейлин, с безразличным лицом, объявила:

– Государыня Елизавета Петровна гневается на ваше Высочество и великого князя за недостаток внимания к ее состоянию. Вы даже ни разу не послали узнать, как она себя чувствует! Это неслыханно!

– Вот как, мадам? А каким образом я и великий князь могли бы послать узнать о самочувствии нашей любимой государыни, если ни вы, ни ваш муж не уведомили нас о болезни Ее Величества? Какое участие мы можем принимать в столь важном для нас событии, если нас с великим князем не информируют? Ведь это ваша прямая обязанность, графиня, как моей гофмейстерины, не так ли?

– Вы утверждаете, что ничего не знали о болезни государыни? Но это ложь, Ваше Высочество! На свадебном пиру вы разговаривали с Маврой Шуваловой именно об этом! Графиня сама сказала императрице, что вы говорили за столом о ее болезни!

– Разумеется! Так и было все. Когда графиня Шувалова сообщила мне причину, по которой Ее Величество отсутствует на празднике, я подробно расспросила ее, ибо для нас с великим князем это горе узнать, что близкий тебе человек болен, а ты не имеешь ни сведений о его состоянии, ни права послать уведомить больного в своем участии и молитве о скорейшем выздоровлении. Так что это ваша вина, графиня, Ваше несоответствие службе!

Очевидно, слова Екатерины рассердили Чоглокову, и та покинула покои, недовольно бурча себе под нос. Одна из фрейлин не выдержала, предварительно убедилась, что вокруг только «свои», тихо обронила:

– Странно обвинять людей и сердиться на них за то, в чем они не осведомлены. Графиня Чоглокова забывает свои обязанности, но только она с супругом была вправе сообщить о болезни нашей императрицы. Раз они этого не сделали, пусть и ответ несут перед государыней! Может быть, Ее Величество увидит, как плохо служат ей эти Чоглоковы?

– Надеюсь, – тихо ответила Екатерина.

Едва императрица окончательно поправилась, на первом же приеме Екатерина без стеснения подошла к Елизавете и прояснила ситуацию.

– Ваше Величество, позвольте выразить вам радость видеть вас! Вышло недоразумение, мы с великим князем ничего не знали о вашей болезни и не могли выразить участия…

– Знаю, голубушка, Екатерина Алексеевна. Хорошо хоть верная Мавра доложила, что некоторые лица не сочли важным такое событие. Знаю, что молились вы о моем выздоровлении, все знаю. Не беспокойся, на вас с Петром не сержусь!

Весьма удивительным в этот жуткий период изоляции оказался внезапный подарок, доставленный из Парижа от герцогини Ангальт-Цербстской. Было удивительно получить что-либо от матери, получить дорогое и нужное, да и вообще что-то получить извне. Герцогиня прислала дочери два куска богатой и красивой материи.

Екатерина с восторгом любовалась, гладила ткань, восхищалась ее переливами. Она сразу же решила, что подарит ее императрице.

«Нужно сделать подарок Елизавете. Как не жаль с ними расставаться, но дело важнее. Может быть, в ответ она смягчится и ослабит надзор? Этот подарок непременно нужно сделать лично, самой принести и вручить Елизавете!»

Вокруг крутился новый камердинер Шкурин, прошлого, верного Евреинова сослали в Казань. Екатерина приглядывалась к слуге, но доверия между ними пока не возникало. Человек прислуживал исправно, вот и сейчас поворачивал ткани, как она просила.

– Решено! Я дарю эти ткани Ее Величеству, думаю, они достойны нашей государыни. Так красивы, богаты, – вслух произнесла великая княжна. Проблема была лишь в том, что теперь с императрицей было довольно сложно встретиться. Все, в чем возникала необходимость у Екатерины, императрице докладывали надсмотрщики. Для встречи с государыней Екатерине нужно было просить аудиенции через Чоглокову и ждать высочайшего соизволения.

– Прибери эти ткани, я вскорости пойду к государыне и тогда их возьму. Да смотри аккуратно положи! – приказала великая княгиня камердинеру. – И никому ничего не говори! Поклянись!