Агнесс Росси - Юбка с разрезом

Я сказала обо всем Винсенту в следующую встречу, когда мы разделись и легли в постель. Он вскочил. Как я могла забеременеть?! Он был так осторожен, когда предохранялся. Может это не его ребенок? Он так легко уложил меня в постель. Откуда он знает, что я делаю, когда его нет? «Я не могу жениться на тебе, если ты это имеешь в виду, — сказал он, откинув простыню и опуская ноги на пол. — Я уже женат».

В ту же минуту, как он это сказал, я поняла, что напрасно обманывала себя. Я всегда убеждала себя, что жизнь Винсента такая, как он о ней рассказывает: переезды из одного отеля в другой, потом возвращение в маленькую квартирку в северном Джерси, но, несмотря на свою наивность, я чувствовала: жизнь взрослого человека не может быть такой простой. Я продолжала бы встречаться с ним, даже если бы обнаружила, что он лгал. Поэтому на чем я могла настаивать?

Он сказал, что знает женщину, у которой есть врач. Встал и набрал номер телефонистки отеля. Пока он разговаривал, я оделась и присела на край кровати. К тому времени я уже пополнела: лицо, грудь, щиколотки округлились. Я казалась себе вульгарной, низкосортной, жирной.

Аборт сделали в кабинете врача через несколько часов. Винсент вручил ему пачку двадцатидолларовых бумажек, и тот пересчитал их. Он был молодой, с приятными манерами. Он дал мне эфир и держал за руку, пока я не уснула. Когда проснулась, между ног была прокладка, теплая и влажная. От запаха крови меня вырвало в металлический тазик. Врач сразу же велел одеваться, хотя я с трудом могла встать на ноги.

Винсент по дороге домой был нежен и внимателен. Он постоянно касался моего лба, проверяя, нет ли температуры. Я не произнесла ни слова, пока машина не остановилась напротив дома. Я повернулась, посмотрела на него и почувствовала такой сильный прилив ярости, что с трудом сдержалась, чтобы не ударить его. Я хотела отомстить, больно ранить, высказать осуждение, чтобы вызвать в нем стыд и вину.

— У тебя есть дети? — спросила я.

— Трое. Две девочки и мальчик…

Я отвернулась, чтобы не смотреть больше на него.

Наутро я не смогла подняться в школу, сказала матери, что у меня болезненные месячные, и она поверила. Я, должно быть, выглядела очень слабой. Весь день пролежала в постели, охваченная таким унынием, с которым не сравнится никакая прежняя печаль. Что-то у меня отняли? Нет, это я что-то отдала. Не ребенка, точно. Себя! Ту, которой я была. С тех пор я знала, что аборт делала та, которой уже нет. Не важно, что еще произойдет в моей жизни, но я уже остаюсь в прошлом.

У меня тоже было такое, миссис Тайлер.

Мне было двадцать, и я подцепила мужчину намного старше себя. Встретила его в баре и пошла с ним, хотя знала, что он очень бедный. Но он был красив какой-то развратной красотой. Не знаю, может это был старший брат алкоголика Тома Селлека. Он разошелся с третьей женой и жил в квартире высотного дома.

Это была настоящая берлога холостяка. Мы не назначали свиданий, никогда не обедали вместе, ничего в таком роде. Договаривались всегда неопределенно. Встречались в баре, когда он являлся. У него была огромная кровать — королевских размеров матрац, с длинными-предлинными подушками. На кухонном столе — кучи счетов, фотографий его многочисленных детей от трех браков. Эти фотографии были повсюду, даже прикреплены к холодильнику.

Помню, как однажды я осталась в его квартире, когда он утром ушел на работу. Я притворилась спящей. У него был блокнот с рекламой на обложке, и мне захотелось написать в нем записку сексуального содержания. Я написала, но она мне не понравилась. Написала вторую, и третью, и четвертую. Очень скоро исписала половину блокнота и не находила ни одного варианта, который бы меня устроил. Набила карманы этими записками и ушла. Дома смяла их в бумажный шар и бросила в мусорное ведро на кухне, испытывая отвращение к таким экспериментам. Я понимала, что он намного превосходит меня в постели. Может быть, я не оправдала его надежд, не знаю. Мой сексуальный опыт к тому времени был слишком банален и неинтересен. Он так много смотрел порнофильмов, трахал так много женщин. Казалось, перед тем, как начать со мной, ему нужно было всегда хорошо выпить. Он был немного раздражен. Помню черный раскладной диван у него дома. Я — сверху. Не имела представления, как надо делать то, чего он от меня требовал. А он твердил: «Это твой член, это твой член», но мне это вообще никак не помогало.

От этого идиота я забеременела. Принимала противозачаточные таблетки, но не любила их. Была убеждена, что они делают меня слишком активной и эмоциональной. Безо всякой причины начиналось сердцебиение, а от какою-нибудь насмешливого взгляда я могла расплакаться. Поэтому то все посылала к черту, то на другой день принимала две таблетки, и все в таком роде. По вечерам я работала официанткой и, прямо как вы, миссис Тайлер, сильно уставала. Работала до двух. Уже к девяти начинала двигаться медленно и про себя думала, только бы удержаться на ногах. В конце концов ночь пройдет.

Сходила в клинику сделать тест. Женщина, которая сказала мне про беременность, хотела сразу направить меня на консультацию, но я отказалась. Мне надо было поскорее уйти оттуда. Пообещала прийти через день или два, и тут же пошла в супермаркет. Думаю, пошла туда, потому что это было самое привычное место.

Я носилась взад и вперед по рядам, полубезумная от ужаса. Та тупиковая ситуация, в какой я оказалась, должна была там разрешиться. Так и получилось. В «Шоп-Райт» я стала другой, я обо всем передумала.

Отцу ребенка ничего не сказала. Наши гнусные отношения по-прежнему продолжались. В ночь перед абортом переспала с ним. Не знаю, что я тогда собиралась сделать. Очень хотела быть жестокой, грубой. Мне противно, что многие в таких случаях остаются нежными и ласковыми, как глупышки, — это неискренне. Я выросла среди сестер и понимала лучше многих, что девочки не слабее ребят. Всю свою жизнь, изо дня в день, видела перед собой смышленых, сильных и упрямых девочек. Притворяться я совершенно не умела. От природы была искренним человеком. Стараясь это скрыть, слишком усердствовала. Я была неприятна себе самой, становилась похожа на убийцу, жертвой которого оказывается ребенок.

Моя сестра Ева отвезла меня на аборт. Когда мне трудно, Ева смотрит, как будто спрашивая: «Ри, тебя здесь кто-нибудь обижает?» Мы поехали в клинику на ее разбитой старой машине, и я чувствовала себя защищенной. Меня не волновало, найду ли я когда-нибудь моего друга, моего мужчину. Мы с Евой будем просто идти по жизни вместе. Будут, как раньше, длинные ночи с нашей смешной болтовней. Когда случится что-то ужасное, как сейчас, мы будем рядом.

В клинике меня вместе с пятью другими женщинами провели в маленькую комнату для беседы. Врач, руководившая этим, считала, что у всех нас есть или муж, или друг, и не допускала мысли о двух мужчинах одновременно. Она говорила, что наши партнеры должны заботиться о нас, чтобы не допускать этого. А был 1986 год. Боже мой! Она когда-нибудь слышала о случайных встречах на одну ночь?

Ее взгляды на жизнь вызвали во мне жгучий стыд. Я всегда хотела быть выше, не чувствовать себя шлюхой, и в итоге притворилась, что у меня есть парень, он беспокоится и ждет меня.

Одна женщина говорила про своего мужа-импотента: «Я уже наплакалась, это все равно, что вырванный зуб».

Меня послали в маленькую комнату переодеться в больничную одежду. Никогда так не боялась. Руки и ноги похолодели, пот катился градом. Я задыхалась. Если буду так волноваться, говорила себе, то сойду с ума. Перед тем, как начать, мне сделали укол димедрола, и сразу стало легче, на несколько секунд пришла в себя.

Мало помню сам аборт. Были врач и сестра и обычные стремена — крепления для рук и ног. Я лежала на бумаге, постеленной поверх винилового покрытия кресла.

Когда вышла в комнату ожидания, Ева поднялась мне навстречу. Она очень переживала за меня. Когда она оплачивала счет, у нее даже тряслись руки. К тому времени у нас почти не оставалось денег, так что пришлось отложить оплату квартиры. По пути к машине она обняла меня. Домой ехали медленно. Дома она сделала мне бутерброд с индейкой, но не приставала, чтобы я его съела.

Потом со мной случилось в точности то же, что и с вами. Меня охватила тоска. Я сломалась. Ева не отходила от меня, пока я не засыпала.

Многие недели на руке оставалась точка от укола. Я терла это место, прикасалась языком. Ничего не хотелось забывать. Была уверена, что если забуду, если воспоминания о пережитом потрясении, страхе и стыде исчезнут, в моей жизни уже не будет ничего хорошего. Маленькая красная точка на руке связывала меня с правдой.

Это было семь лет назад, но даже теперь, когда я горько плачу, когда я просто бессильна перед чем-нибудь, мне хочется твердить про себя: «О мое дитя, о мой мальчик!» Не помню, когда я решила, что это должен быть мальчик. Знаю, что именно он. Есть такое интуитивное ощущение.

Миссис Тайлер спит, а я уже минут пятнадцать-двадцать как проснулась, молча лежу и слушаю звуки пробуждающейся тюрьмы. Кажется, время движется по кругу. Здесь тяжелый и влажный воздух, такой бывает в прохладный пасмурный день. Делая движения в таком воздухе, чувствуешь сопротивление, как в воде.

Слышно: люди на кухне окликают друг друга, толкают тележки со скрипучими колесами. Я ощущаю вялость и тревогу. Когда просыпалась дома, придвигалась к Алексу, находила его рукой или коленом. Меня это успокаивало, и я припоминала, что нужно сделать утром и вечером. Здесь не нужно ничего планировать. Все известно заранее.

Мы с Алексом уже так не просыпаемся. Сколько это длится? Недели? Месяцы?

Я испытывала сильное желание быть рядом с Алексом, такое сильное, что почти реально осязала прикосновение к его спине, волосам на затылке, мягким и теплым во сне. А вдруг он прямо сейчас открывает глаза и по привычке протягивает ко мне руку, а меня там нет? Как было бы хорошо, если бы нас разделяло, в буквальном смысле слова, только шесть дюймов, как в постели, и ничего больше.