В машине по дороге домой я сказала, что не поняла его комментариев по поводу поблажек домашним. «Это всего лишь разговоры, — ответил он. — Между прочим, где ты была? Я не видел тебя». Тут я сказала про домработницу. Если мы в состоянии иметь дом с пятью ванными, то можем и содержать человека, который будет их убирать.

— У нас есть такой человек. У нас есть ты, — ответил он.

Я не разговаривала с ним весь вечер. Легла спать в одной из комнат для гостей. На следующее утро позвонила с телефона на кухне в агентство по найму прислуги, пока Джон варил себе кофе. Наняла первую же претендентку, которую мне прислали.

— Джон, — сказала я ему вечером, — это Кэтрин.

— Ну так привет. Рад познакомиться.

* * *

Начались многочисленные приемы, по большей части приглашали сослуживцев мужа с их женами. Мы с Кэтрин тратили по нескольку дней на подготовку. Эти дни, как оказывалось впоследствии, и были самыми приятными. К сожалению, сами по себе обеды проходили в страшной скуке. Единственной целью бесед, насколько я могла заметить, было для всех нас соблюдать этикет и гладко переходить от одной темы к другой. Они ничего не рассказывали, просто задавали вопросы, ответы же на них были предсказуемы. Никому в голову не пришло бы сказать что-то вроде: «Вы себе и представить не можете, что со мной вчера произошло». Наши гости отличались благовоспитанностью, что правда, то правда. Выбирались лучшие из лучших.

Я читала, что английская королева могла позволить себе короткую беседу с кем угодно. Когда писали ее портрет, она могла часами шутить — все время, пока художник писал — и не уронила этим своего королевского достоинства. Своим поведением она бы произвела сенсацию на наших приемах.

Я составляла восхитительные меню, заказывала цветы, проводила часы перед зеркалом, а потом сидела на этих вечеринках и нервозно улыбалась в ожидании какой-нибудь шутки, которая могла бы снять напряжение. Но уже через час оставалось только одно желание: как можно скорее выскочить отсюда и принять горячую ванну.

В скуке званых вечеров была виновата я сама и никто другой. Эти люди со своими изысканными манерами пугали меня. Я или слишком много говорила, или не произносила ни слова. Мне никак не удавалось войти в нужное русло, научиться вести беседу. Мой дискомфорт был заразительным. Постоянно ощущалось, как скованы люди на моем конце стола.

Я понимала, что подвожу Джона. Ему нужна — и он этого заслуживает — жена, умеющая себя вести в обществе. Иногда смотрела на какую-нибудь женщину и думала: она была бы подходящей женой для Джона. Мисс Шестой Размер по европейским меркам — они все, как назло, такие тоненькие — подошла бы идеально. Мужчины старались завоевать внимание Джона, они все были завязаны с ним в бизнесе, тем же занимались и их жены — льстили ему, как могли. Я видела, что Джон в роли сердцееда просто очарователен. Интересно, сравнивает ли он меня с той женщиной, что сидит с ним рядом?

Иногда я становилась карикатурой на саму себя, распространяясь насчет своего простого происхождения. Я говорила в той манере, в какой говорят в Атлантик-Сити. Упоминала, что отец был барменом, что я не училась в колледже и никогда не была в Европе. С тех пор, как ясно осознала, что не могу стать такой, как они, я подумала: может, оценят мой необычный для их окружения привкус простоватости.

В один из вечеров, пытаясь расслабиться, я слишком много выпила. Моя речь за ужином звучала невнятно, чувствовала я себя смущенной. После пила много кофе, стараясь протрезветь. Когда все разошлись, долго не могла уснуть, встала с кровати и вышла на кухню. Чувствовала себя ужасно, вино и кофе предельно взвинтили нервы. Почему мне так тяжело на этих вечерах? Почему придаю такое большое значение вещам, которые не стоят того?

На кухню вошел Джон, затягивая пояс банного халата, щурясь от света. Я сказала, что чувствую себя виноватой — может быть, я не слишком приятна, как хозяйка, и что я мало похожа на ту женщину, с которой он больше часа разговаривал в углу гостиной. Он потер лицо руками, взглянул на часы на стене, приблизился к моему стулу и обнял меня. «Тебя все жалеют, знаешь об этом?» Я кивнула. Он зевнул и погладил мои плечи: «Люди тебя любят, это очевидно. Послушай, я-то был уверен, что тебе нравятся все эти вечеринки. Я думал, тебе не терпится завести побольше друзей. Для меня не играет особой роли, есть эти вечеринки или их нет. Может свести их к минимуму. Как ты? Если бы для меня они были бы так важны, я женился бы на ком-нибудь другом. Я женился на тебе. Не забывай».

Я понимала, что снова начну воровать, как воровала когда-то. Потребность в воровстве давно сформировалась и стала органической. На продолжительные периоды она ослабевала, а затем снова вспыхивала. Я проводила много времени в больших торговых центрах: «Гарден Стейт Плаза», «Фэсин Сента». Совала Кэтрин двадцатку, чтобы она присмотрела за мальчиками. Какая роскошь отдохнуть от них хоть несколько часов. Я не столько покупала, сколько просто бродила среди всего этого барахла, умиротворенная и взволнованная одновременно. Перебирала вывешенные в ряд пиджаки из мягкого твида, улыбалась при виде красивых бюстгальтеров и нижнего белья — кружевного, пастельных тонов. Корзины с бумажниками, кошельками для мелочи и портсигарами, сотни оттенков помады. Я ненавидела неожиданные встречи со знакомыми: матерью какого-нибудь друга моих детей, женой человека, бывающего на наших обедах. Была вынуждена бесцеремонно отделываться от них, раздражаясь из-за того, что они нарушали мой мечтательный настрой и вынуждали вступать в пустые разговоры.

Как только продавец равнодушно поворачивался ко мне спиной — для этого разыгрывала провинциалку — я была уже у выхода. Однажды в «Бэмбергере» увидела шелковую блузку, розовую, с короткими рукавами и перламутровыми пуговицами. Засунула в сумку и вышла из магазина. Был прекрасный осенний день, ясный и прохладный. Прошла быстрым шагом до другого конца торгового комплекса, как можно дальше от «Бэмбергера». В ларьках продавали самые вкусные в мире горячие соленые крендельки. Я сразу успокоилась, купила один, помазала его желтой горчицей, села на скамейку и с аппетитом съела.

А случилось то, что я опять начала воровать запоем. Воровала, воровала, воровала, пока меня не поймали. Это произошло в магазине «Б. Альтман». Арестовали, сфотографировали, сняли отпечатки пальцев. Детектив заявил, что я ворую, как профессионал. Джон убедил администрацию магазина снять обвинение. Рассказал, что у меня давняя эмоциональная неуравновешенность, пообещал, что меня будут лечить.

Успокоив директора магазина, Джон начал выпытывать у меня, почему я это сделала. Помню, мы ехали долго. Джон все спрашивал меня, чего мне не хватает, что он делает не так. Я чувствовала унижение, раскаивалась, обещала Джону, что этого не повторится. Согласилась показаться какому-нибудь специалисту. Мой первый психиатр, доктор Сэндерсон, рекомендовал госпитализацию для интенсивного лечения.

Я поехала в частную психиатрическую клинику в Коннектикуте. К этому времени я уже полюбила досуг. В клинике один час занят индивидуальной терапией, второй — групповой, а остальное время было в моем распоряжении. Это было превосходное сочетание общения и уединения. Гуляла, читала и беспокоилась о Джоне и мальчиках намного меньше, чем предполагала. Меня, скорее, волновал недостаточно горячий чай и насколько чист халат, дадут ли мне окружающие посмотреть Майкла Дугласа или придется смотреть спортивные игры, которые больше нравятся им. Джон навещал меня по воскресеньям, привозил карточки детей и их письменные работы. Я полюбила свою маленькую кровать с двумя кнопками: для поднятия изголовья и для вызова сестры.

В 1973 году я снова забеременела и молила Бога о девочке. Если ты одна женщина в семье, то появляется чувство одиночества. Я люблю мужа и детей, но сама не такая, как они. Американцы, жившие за границей, рассказывают о ностальгии, о страстном желании услышать английскую речь. Они набрасываются на первого встречного американца. Житель Нью-Йорка встречает кого-нибудь из Далласа, и они ведут себя так, будто давно не видевшиеся соседи. Я скучала по девочкам из Вентнора, особенно по Джуди. Хотелось знать, как она там? Думала ей позвонить, но не звонила. Скучала по матери и сестрам. Иногда я была бы так рада увидеть в дверях свою домработницу — тоже ведь девочка! Кэтрин — прекрасная женщина, но она вечно занята. Она приходит в мой дом работать, а не дружить. Несколько раз, поначалу, мы вместе сидели на кухне во время ланча. Должна сказать, она была поражена, узнав, что ланч со мной — часть ее работы, ее дополнительные обязанности. Она предпочла бы сидеть спокойно и читать газету.

Дочка. Я хотела дочку так сильно. Боялась, не переживу разочарования, если новорожденный окажется мальчиком. Последние два месяца беременности я дико и безрассудно воровала, обещание Джону так и осталось пустыми словами. Это чудо, что меня не арестовали. Но в то же время — кто бы мог заподозрить в этом беременную леди в дорогой одежде для будущих мам, в туфлях без каблуков?

Когда родилась Сьюзен, я ликовала. «У вас девочка, красивая», — сказал врач. Прямо там, в родильной палате, я поклялась никогда, пока живу, не воровать. Пусть это будет подарком моей крошке. Я держала ее головку в ладонях и верила, что Господь поможет мне.

Годом позже Джон ошеломил меня новостью, что у нас серьезные финансовые неприятности. Лоррен спуталась с группой спекулянтов, эти люди обещали больше, чем могли сделать. Когда дым рассеялся, мы оказались на грани банкротства. Джону ничего не оставалось делать, как продать все, что можно, а оставшееся заложить — только тогда кредиторы стали с ним разговаривать.

Он приезжал домой вечерами бледный и замороченный, сразу пил виски. Среди ночи я просыпалась, а его не было рядом. Потом шла из комнаты в комнату, пока не находила его, склонившимся над желтой папкой с бумагами или спорящим по телефону с матерью.