Подошла охранница, хлопая в ладоши и выкрикивая: «Вставайте, быстрее!» Она получала удовольствие от этого. Их два типа. Одни считают, что мы уже наказаны судом. Другие хотят внести в наказание свою лепту.

Миссис Тайлер нетвердо стоит на ногах и выглядит, как черт. Ее волосы спутались и кажутся в полумраке редкими. Она присаживается на край раскладушки, потом начинает рыться в сумке. Ищет мыло, пасту и щетку.

Между нами чувствуется неловкость. Что могло заставить каждую столько говорить прошлой ночью? Смущаюсь: лучше бы я не открывала рот. Никогда не могла никому рассказать что-нибудь важное, чтобы потом не жалеть.

Мы умылись и сходили в туалет. Свет тусклый. Мы не говорим и стараемся не встречаться глазами. Дышим ртом. Я переменила белье и блузку. Когда будет не во что переодеться, это будет означать — пора домой.

Миссис Тайлер поправляет волосы розовой расческой. Зеркала нет, и она причесывается с завидной регулярностью. Морщится, брызгая волосы лаком «Уайт Рейн». Я отошла к решетке, чтобы случайно не попало в лицо. Как получилось, что ей разрешили оставить лак? Разве он не может использоваться как оружие? Разве она не может треснуть кого-нибудь по голове этим баллоном?

На завтрак овсянка, как дома. Хорошая, густая, молоко холодное. Кофе же — сплошное разочарование. Подумала о кофеварке у себя на кухне. Она при работе весело выпускает струю пара. Алекс сейчас должен готовить завтрак для Кевина и Мерисол. Эту работу обычно делаю я и люблю ее. С удивлением обнаружила, что наслаждаюсь самыми рутинными родительскими обязанностями: стиркой и складыванием одежды, тасканием огромных бутылок с яблочным соком, ожиданием Кевина и Мерисол у кабинета дантиста, их рассказами о своих зубах.

После завтрака нас отправили во двор. Начинало моросить, и мы столпились у двери. Надзиратели заняты. Казалось, возникла своего рода логическая загадка. О, понятно, в комнате отдыха мужчины. А нас куда? Уже шел сильный дождь, и женщины ворчали. «Так нельзя», кто-то крикнул сзади. «Как холодно», — прошептала охранница.

Нас загнали в коридор. Мимо нас прошествовали сотни мужчин. Мужчины и женщины махали друг другу. Стоя на цыпочках, издавали чмокающие звуки поцелуев. Все скалились, даже надзиратели. Это похоже на счастливое расставание. Девочки и мальчики. Они и мы. Приве-е-е-е-т, Бетти!

В приподнятом настроении мы вошли в комнату отдыха. Женщины улыбались. Я поспешила занять очередь к телефону.

Когда я набрала домашний номер, телефон прозвонил четыре раза, а потом начал щелкать. Очевидно, трубка соскользнула, упала на стол, а потом на пол. «Алло», — наконец сказала Мерисол. Оператор спросила, оплатит ли она разговор, я подсказала Мерисол: «Скажи да, милая». Оператор спросила, дома ли мать, и Мерисол, сбитая с толку двумя голосами, растерялась и снова сказала: «Алло».

— Позови папу.

— Папы нет.

Оператор вмешалась и сказала, чтобы я перезвонила позже. Только взрослые могут давать согласие на оплату. Я попробовала набрать номер еще раз, но надзирательница схватила меня, вырвала трубку из рук, говоря, что положено звонить один раз.

Интересно, почему Мерисол не в школе? Потом вспомнила: сегодня суббота. Конечно, Алекс привез меня сюда вчера, в пятницу, меньше двадцати четырех часов назад. Где он сейчас? Он просто ушел за молоком или уехал на весь день? Я посмотрела вокруг: на охранников, на запертые двери. Хочу только выбраться отсюда и уехать домой.

Миссис Тайлер сидела в углу на полу, привалившись спиной к стене, хотя рядом пустовала дюжина стульев. Она мне такой нравится. Я опустилась у противоположной стены, так что мы оказались напротив.

— Алекса нет дома. К телефону подошла моя падчерица, она не знала, как ответить телефонистке. Нас разъединили.

Говоря миссис Тайлер, что произошло, я старалась не показывать волнения и держаться отстраненно. Но нетерпение и тревога все-таки пробивались в моих словах. Воодушевленная вниманием миссис Тайлер, я сказала ей все:

— Не могу поверить, чтобы Алекс не ждал моего звонка.

— Вы допускаете, что он мог не ждать?

Мне стало намного легче.

— Допускала. Да. Я не уверена в нем. Волнуется ли обо мне? Если бы он был в тюрьме, я бы за него волновалась.

— Дайте ему хоть немного свободы. Бога ради. Если вы умная, Рита, то не нужно опять звонить ему.

— Знаю. Но я так не могу. Я просила его поддерживать со мной связь. Но только случайно узнаю, как там у него. Как вы можете до сих пор не звонить домой?

— Потому что это будет оскорблением для моего мужа и для меня. Джону незачем со мной разговаривать, когда я в тюрьме.

— По-моему, это печально.

— Я знала, что вы так скажете.

В радиусе двадцати шагов от нас никого не было. Женщины теснились вокруг телефона и телевизора. Я посмотрела на миссис Тайлер и представила ее перед стеклянной витриной в «Блумингдейле»: она, прикрывая рукой тюбик с помадой, ловко задвигает его средним пальцем в рукав…


Миссис Тайлер открывает сумку, достает журнал с кроссвордами и желтый карандаш. Я хотела бы почитать «Грозовой перевал», но просто верчу книгу в руках, перелистывая страницы.

У меня сейчас своеобразное ощущение, будто я выкурила сигарету с марихуаной. Ощущение напряженности. Карандаш миссис Тайлер скрипит необычно громко. Когда закрыла глаза, передо мной секунд десять-пятнадцать стояло ее лицо, прежде чем исчезнуть.

Звенит звонок. Ланч. Разве мы не только что вернулись с завтрака? Присоединяемся к потоку женщин, направляющихся в кафетерий. Я прикусываю изнутри щеку, тру лицо, стараясь привести в порядок свои мысли.

Макароны с сыром разварились и превратились в кашу. Переслащенный апельсиновый напиток. Из рации в руках надзирательницы послышалось блеянье. По меньшей мере дюжина тараканов снует вверх-вниз за спиной миссис Тайлер. Глядя на них, я положила ладонь на ее руку. Миссис Тайлер встала и, обогнув стол, села рядом со мной.


Во дворе я попросила миссис Тайлер не трогать меня. Она, похоже, была огорчена, но меня это мало волновало. Мне хотелось остаться одной. Я уверена, если останусь всего на несколько минут в одиночестве, то освобожусь от этого чувства неуверенности и неопределенности.

Мне хотелось спокойно посидеть. Я вышла на середину двора, все толпились по краям, прогуливаясь. В середине люди сидели и разговаривали или смотрели на улицу. Я выбрала место как можно дальше от всех. Миссис Тайлер отошла от меня, улыбаясь. Надеется, что я передумаю и присоединюсь к ней. Я положила голову на колени и закрыла глаза.

Звуки автомобилей на улице, голоса женщин и запах моего тела после напряженного дня и ночи без душа. Вздохнула и начала считать, сколько часов прошло, но запуталась в счете.

Солнце взошло. Припекало голову и шею.

Я встала и пошла в дальний угол к забору. Отсюда видна задняя часть тюрьмы, старая кирпичная стена. Над одной из дверей на камне было выбито слово «женщины». Буквы стертые, мне пришлось всматриваться, чтобы их разобрать.

«Женщины».

Женское отделение, я думаю.

До пенсии мой отец был журналистом, редактором нью-йоркской «Дейли Ньюс». Каждый раз, когда матери было нужно встретиться с ним на работе, она брала всех нас, девочек, с собой. Мы пробирались через отдел новостей, покупали содовую в автоматах, читали комиксы в завтрашних газетах.

Мы с сестрами играли дома в журналистов-газетчиков — все свободные плоские поверхности становились «рабочими столами», в том числе кухонный и кофейный столики. Исписывали каракулями газеты, которые отец приносил для нас, звонили друг другу по воображаемому телефону, вырезали мамиными ножницами рисунки из ее журналов. Когда у меня спрашивали, кем я хочу стать, когда вырасту, я отвечала: журналисткой, как моя мама. До того как встретилась с отцом и вышла за него замуж, она работала в редакции журнала.

Я особенно помню один поход в «Ньюс». Было поздно, десять или одиннадцать вечера. Мы с матерью только что сходили на «Мою прекрасную леди» на Бродвее. Отец встретил нас в холле. По пути в отдел новостей мы прошли мимо таблички «Женское отделение». Там был погашен свет, столы стояли пустые. Отец пошутил: «Женское отделение закрывается на ночь — ничего не попишешь».

У всех моих друзей отцы были бизнесменами. Я считала неправильным то, что отец уходит на работу, когда все идут обедать, но была какая-то самоотверженность в его ночной работе. Это делалось с одной целью: чтобы люди, проснувшись утром, видели прежде всего перед собой эту газету. Когда я поднималась с кровати в шесть или в половине седьмого, первоклассный выпуск «Дейли Ньюс» уже лежал на кухонном столе. Как гномы из «Пиноккио», которые выползали по ночам и шили свои башмаки, мой отец делал газету, когда мы спали.

Помню, как стояла в коридоре и смотрела в темное и пустое «Женское отделение». Чувствовала беспокойство, не знаю почему, пока не решила, что отец правильно посмеялся над женщинами.

Если они так ленятся работать над газетой ночью, если они просыпаются и идут на работу утром, как все, они заслуживают насмешек. Постояв, мы двинулись по направлению к отделу новостей.

Мужчины с закатанными до локтя рукавами кричали друг на друга, быстро ходили или курили, развалившись в кресле. Они немного посмеивались над нами, поддразнивая отца. Говорили, что все свадьбы придется оплачивать ему и под каждым окном устанавливать лестницу. Молодой человек, репортер, пробежал мимо нас и задел своим пальто. «Что случилось?» — окликнул его отец. «Какой-то блядский пожар», — ответил репортер. Отец вздрогнул. «Думай, что говоришь, — рявкнул он. — Здесь мои девочки». Репортер оробел и начал извиняться.

Провожая нас к машине, отец сказал, что надеется, никто из нас не будет заниматься газетным бизнесом, когда вырастет. Сквернословие, ночная работа, отдел новостей — не место для женщин.