Я помогла Кэйт заново разбить лагерь, на этот раз постоянный. Скарб семьи Мэгьюри представлял странную смесь практичных и полезных покупок, сделанных в Мельбурне в расчете на суровую жизнь в условиях прииска, с одной стороны, а с другой — совершенно неуместных и бесполезных вещей, оставшихся от жизни в Дублине.

Для Кэйт, Розы и меня были предназначены низкие койки, причем Кон настоял, чтобы отдать мне свою, так как считал себя достаточно взрослым и решил спать на раскладушке, как его братья. При этом койки наши были покрыты льняными простынями и подушками с кружевными накидками. Роза даже достала стеганое сатиновое одеяло, а мне дала лоскутное, которое было единственным результатом ее детских занятий рукоделием.

— Вы должны беречь их, это же безумство! — запротестовала я. — Они же порвутся!

— Прости, но я всегда пользуюсь тем, что сделано моими руками, — сказала Кэйт, пожав плечами, — это во сто раз приятнее. Я никогда не откладываю их использование на завтра, если могу уже сегодня получить от этого удовольствие. — Она ласково рассматривала свои швы и любовно погладила их рукой. — Это мои любимые вещи, и мне будет очень грустно, если мы спрячем их обратно в коробки.

То же повторилось и с одеждой. Оказалось, что и Роза, и Кэйт ходили в платьях, которые они носили в Дублине, так как других у них не было. Кэйт одевалась более вызывающе, чем Роза, но обе любили производить эффект. И мать и дочь носили яркие цвета (для Кэйт это вообще было не по возрасту) и на фоне других женщин, одевавшихся в практичные коричневые и черные платья, выглядели как павлины.

Они также отказались от принятого здесь обычая — прятать волосы под сетку. Роза была от природы кудрява, и пока она не притрагивалась к волосам, что вообще бывало редко, они представляли собой сплошную путаницу. А ее мать, носившая над ушами локоны, пользовалась щипцами и тряпочками каждый вечер независимо от того, сколько еще дел предстояло закончить сегодня. Кэйт отказалась надевать шапку, так как испытывала к ней презрение, и защищалась от солнца шляпой.

— Она меня старит, — говорила женщина.

Мне казалось, что вызывающая одежда Кэйт и Розы, их пренебрежение тем, что было принято здесь, приведет к тому, что их будут осуждать, но я ошибалась. Они не занимались домашним хозяйством и не отличались бережливостью, что могло бы вызвать неодобрение у местных женщин, но я не учла дружелюбия Кэйт. А главное — того особого тепла, исходившего от нее, которое, казалось, согревало всех и каждого. Она не обладала исключительными возможностями, просто вела себя так, как будто они у нее были сегодня, а завтра, возможно, будут у остальных.

Женщины прощали ей все за щедрость. Первыми нашими посетителями были миссис О'Доннелл и Лак. Кэйт тотчас же достала для них чайные чашки из китайского фарфора, которые их шокировали, но, безусловно, понравились. Они уселись среди чемоданов и полупустых коробок, но Кэйт вела себя так, словно пригласила их в свою гостиную в Дублине.

— Мама, — сказал Лак, — можно я схожу за миссис Хили? Пусть и она посмотрит на эти вещи…

Затем пришла и миссис Хили, которая привела двоих детей постарше, а третьего принесла на руках; оказалось, что у нее есть еще старший сын, который помогает отцу в шахте. Она была нашей ближайшей соседкой по Эрике и выглядела изможденной женщиной, которую замучили семейные заботы и бедность: ее муж работал на своем участке один и едва зарабатывал на пропитание всей семьи. Как раз сейчас он находился под землей, и ему нужна была помощь, чтобы крутить лебедку и поднимать наверх ведра с землей. Мэри Хили смогла только ненадолго отлучиться, чтобы выпить чаю из китайских чашек, пока он спустился к ручью, где промывал последнюю пробу, вывезенную на поверхность.

— Правда, — сказала Мэри Хили, — я должна была сама это делать, но он знал, как мне хочется прийти к вам… — В ее голосе слышалась грусть, которая тут же исчезла, стоило Кэйт улыбнуться. — Да… все-таки замечательно, что у нас появились новые соседи…

Дружелюбие Мэри, как и всех женщин Эрики, относилось к Кэйт, но не распространялось на Розу. Женщины всегда инстинктивно чувствуют, когда кто-либо из них не интересуется женскими делами, все свое внимание обращая на мужчин. Мэри Хили была вежлива с Розой, но та этого даже не заметила. Я держала на руках ребенка Мэри Хили, которая следила не за мной, а за Розой, не уделявшей ее детям никакого внимания, и я думаю, что мысленно она уже окрестила ее «неженственной». Хотя любой мужчина, взглянув на Розу, никогда бы с этим не согласился.

В течение этого дня я помогала Кэйт приводить лагерь в порядок. Если я проиграла битву за сохранность хорошего белья, то мне удалось удержать ее от того, чтобы выносить и оставлять на открытом воздухе стулья. Это были хорошенькие изящные стулья, какие делали в прошлом веке, не то, что теперешние тяжелые. Я их тоже поставила под брезент.

Подводу следовало освободить полностью, так как утром Ларри должен был отправиться в первое путешествие в Мельбурн. Пэт прикатил мне три больших бревна, которые образовали вокруг костра открытую площадку и, в случае надобности, могли служить нам сиденьями. Я чувствовала, что Кэйт откуда-то знает о решении Ларри относительно меня, и теперь уже нет вопроса остаюсь я с ними или нет.

В тот день у меня произошел первый разговор с Кэйт. Это случилось далеко заполдень, когда, к моему удовольствию, лагерь был, наконец, устроен и в кастрюле, висевшей на треножнике над костром, варилась баранина. Весь день пришлось работать, не покладая рук; мужчины же еще не приступили к настоящему бурению, а только всему удивлялись, болтали с соседями и присматривались.

Было очевидно, что они новички в деле золотодобычи и чувствуют себя несколько неловко. Мэгьюри еще не были охвачены золотой лихорадкой, которую я видела у других, но через некоторое время они поймут, что это такое. Казалось, что они ждали отъезда Ларри. А пока ушли к главной дороге, на которой, как они считали, находятся театры и магазины. Роза тоже изъявила желание туда отправиться, но мне показалось, что мужчины взяли ее неохотно. Дэн не мог ей отказать, и она пошла, держа под руку Пэта. Первый раз за сегодняшний день я увидела на ее лице какой-то интерес.

Мы с Кэйт вместе пили чай, правда, не из китайских чашек, которые я спрятала. Кэйт сидела на бревне, удобно раскинув свои юбки, любовалась множеством палаток. Меня поразило, как быстро женщина вписалась в это место, несмотря на свое неподходящее платье и хорошенькие белокурые локоны.

Она посмотрела на дорогу, по которой шли Роза и мужчины, и сказала:

— Да, такова Роза. Вопреки здравому смыслу, она всегда крутится около своих братьев, даже когда они этого не хотят. Уверена, что девочка надеется встретить там молодых кавалеров. Но, конечно, не какого-то ординарного Джонни, а кого-нибудь с карманами, набитыми золотом, который влюбится в нее с первого взгляда. И не с грязным золотом, которое намыто здесь, а с прекрасным чистым золотом прямо из Мельбурна, и еще он должен быть на белом коне!

Она вздохнула и тут же засмеялась.

— Впрочем, мне думается, она не отличается от других девушек… Я не уверена, что Роза всегда отворачивает нос от встретившегося приличного простого парня. Она смотрит, что может в нем найти, и при этом забывает, что ее собственное сердце может быть разбито. В Дублине так было дважды. Вот почему я вслед за Дэном разрешила ей помогать нам убирать в таверне в надежде, что это поможет выбить чепуху у нее из головы. Но она ответила отказом и сделала вид, будто она графская дочь. «Жилые комнаты слишком вульгарны, — сказала Роза, — папа не хочет, чтобы меня там видели».

А Дэн, этот бедный мягкосердечный дурачок, слушает ее и гордится ею. Ведь когда она не ведет себя, как черт из преисподней, то говорит, как леди. Он полностью разгрузил ее — ради уроков пения, музыки и Бог знает, чего еще. А какая от этого польза? Как я вижу, здесь мужчина ищет в женщине пару рабочих рук, чтобы она, став его женой, могла принести пользу всей компании.

Кэйт налила себе еще чаю. Когда она говорила, лицо ее было достаточно спокойным, ведь на такого человека, как Роза, трудно сердиться.

— Конечно, горе было с дедушкой, отцом Дэна. Он довольно долго, слишком долго прожил, несмотря на то, что пьянствовал, — продолжала Кэйт. — Он никогда не забывал, что был джентльменом, говорил, что продал последние земли в Виклоу, чтобы купить в Дублине таверну.

Могу тебе сказать, что, когда я впервые приехала туда работать, это было довольно жалкое место. Я попала туда, будучи совсем зеленой, прямо с маленькой фермы в Мифе, но я думаю, этим хозяйством не управляли как следует. Да и что можно ожидать от старика, пьянствующего в верхних комнатах и слишком гордого, чтобы выйти и поговорить с посетителями, и от бедного Дэна, который ни на что не годился со своей латынью и другой подобной чепухой, которую отец вбил ему в голову.

Старик не одобрял решения Дэна жениться на мне. Но я сумела взять все дела в свои руки. Ни один пенни прибыли не возникал без моего участия… Но старик все же никогда не простил меня за то, что я не позволила ему самому выбрать жену для сына. Он не мог видеть, что Дэн является владельцем этого единственного полуразоренного паба.

Ужасно, что он так долго жил, этот проклятый старый дурак, и вбил столько чепухи в детские головы. Много ли хорошего они от этого имеют! Он заставил Дэна нанять для них репетитора, так как, по его словам, католические школы — это школы для бедняков. Они ведь не глупы, наши мальчики, а Ларри вообще молниеносно считает. Я удивляюсь, что еще ему может понадобиться? Но пока они остались хорошими мальчиками… Они у меня хорошие сыновья.

Она задумчиво посмотрела на свой чай и продолжала рассказывать:

— Я не хотела ехать сюда — В Ирландии мне было хорошо, даже несмотря на Большой Голод. Но если нас с Дэном удовлетворяло то, что мы имеем, — ведь мы уже немолоды — то для наших мальчиков этого недостаточно. Мы должны были уехать туда, где они получили бы шанс… Где им не пришлось бы слишком переживать из-за того, что они католики. А потом Пэт попал в неприятную историю, и если мы не хотели увидеть его на виселице — как кончил когда-то его дядя — мы должны были увезти его оттуда. И… вот мы здесь…