Адам сам смастерил колыбельку для нашего малыша. Он с любовью трудился над ней бесконечные часы. Получилась красивая отполированная старомодная колыбель — достаточно высокая, чтобы мне не надо было наклоняться.

— Такая колыбелька всю жизнь была у нас в доме, — сказал он.

Он вырезал деревянную куклу и покрасил ее темно-зеленой краской.

— Не хочу видеть английские красные кафтаны, — часто говорил он, а еще сделал из дерева мишку.

— Это новый английский медведь.

Он очень радовался ребенку и, по-моему, в эти месяцы любил меня. Мы никогда не говорили о Розе, разве только случайно. И выражение его лица больше не менялось при упоминании ее имени. Так получилось, что все эти месяцы он не видел Розу. Адам никогда не ходил в дом к Лэнгли, а в те дни, когда он был в порту, Роза не навещала Мэгьюри. Я начала думать, что отвоевала его у Розы. Очевидно, она тоже так считала. В последний раз приехав ко мне перед родами, она долго гладила рукой шелковистое дерево колыбельки, сделанной руками Адама.

— Ты должна быть очень счастливой, Эмми, — сказала она, и на этот раз в ее голосе не было насмешки.

III

Наступила весна. Стало значительно теплее. Я была на шестом месяце, а Роза уже дохаживала свой срок. Оставив дверь домика открытой теплому солнцу и свежему воздуху, я шила, а кошки лениво нежились у моих ног. В это время появился Джон Лэнгли.

— Эмма, скорее пойдемте со мной, у Розы начались схватки.

— Ей плохо? Она в опасности?

Он отрицательно покачал головой, вид у него был беспомощный.

— Доктор говорит, что нет, с ней сиделка… конечно, ей больно…

— Боль она должна была ожидать. Что я могу для нее сделать?

— Я не знаю, но она все время зовет вас.

— Думаю, что мне не следует идти. Я должна думать о своем собственном ребенке. По-моему, Адам этого не одобрил бы.

— Эмма, я вам буду очень признателен. — Он не кривил душой. — Только на несколько минут. Может, это ее успокоит. Она кричит, мечется… — Я знала, как ненавидит он необходимость принимать участие в сугубо женских делах, но ребенка он ценил значительно больше своей независимости; знала, что он считал нас, женщин, глупыми и излишне эмоциональными созданиями, недостойными детей, которых мы вынашиваем. Возможно, он был прав. — Вы же знаете Розу, — закончил он.

Да, я знала Розу. Она никогда не будет другой. Ни в чем. Мне дешевле обойдется сразу сдаться и пойти к ней, потому что в конце концов она все равно так или иначе заставит меня это сделать.

— Ненадолго, — упрямо продолжал настаивать Джон Лэнгли.

Но я знала Розу лучше, чем он, поэтому сначала накормила котов и заперла дом, смирившись с мыслью, что буду там, пока ребенок не родится.


Кэйт переругивалась с сиделкой. А Роза сражалась с ними обеими. Когда я подошла к постели, она схватила меня за руку.

— Спасибо, что пришла, Эмми.

Она так редко меня благодарила, что я поняла: она действительно боится. Она казалась лихорадочно возбужденной, и, очевидно, боль была сильной, хотя я знала, что с Розы станется и покричать погромче, зная, что ее слушает Джон Лэнгли.

Кэйт неодобрительно ворчала.

— Тебе ни в коем случае нельзя здесь находиться, Эмми, в твоем-то положении. Эта здоровая кобыла вполне справится без твоей помощи…

Что бы ни говорили, я была нужна Розе. Она все время держала меня за руку. Для нас обеих время тянулось долго. Я думала, что Роза родит легко, но оказалось, что нет, я просидела рядом с ней весь вечер и большую часть ночи. Когда Кэйт пыталась увести меня, Роза начинала яростно протестовать, цепляясь за мою руку.

— Как ты не понимаешь, — кричала она матери, — не нужны мне вы все, мне нужна только Эмми! — Спина у меня горела огнем от боли, руки затекли. Доктор дремал в комнате напротив, Том составил ему компанию. Сиделка сказала, что Джон Лэнгли ожидает внизу, в кабинете.

— И чего, спрашивается, все так суетятся, — хмыкнула она, — родится ребенок, никуда не денется, мать-то здорова как корова.

Схватки стали чаще, и, в конце концов, рано утром родилась сильная, здоровая и горластая девочка, крики которой моментально наполнили весь дом. Джон Лэнгли вместе с Томом ожидали за дверью, пока им не вынесли туго спеленутого младенца. Я не знаю, что он сказал о внучке, но уверена, что мечтал он о мальчике. Роза, узнав о дочке, уныло пробормотала:

— Он же сразу захочет второго — мальчика.

Я сидела в кресле и пила чай, который Кэйт, в нарушение всех правил этого дома, сама приготовила мне на кухне. Доктор, выйдя из комнаты, подошел ко мне.

— Идите скорее домой.

Розу вымыли, и она моментально уснула. Дом затих. Я спустилась вниз под руку с Джоном Лэнгли. Том шел рядом и помог мне сесть в экипаж.

— Я попрошу Розину маму заехать к тебе по дороге, Эмми, ты выглядишь такой усталой, — благодарно проговорил Том.

— Со мной все в порядке, оставь ее, она ведь тоже на ногах всю ночь.

Я вставила ключ в замок, и коты приветствовали меня голодными криками. Пока они ели, я разожгла плиту. Возчики еще не приехали, было очень тихо. Утро было прохладным, я открыла окна, дверь. Пока грелся чайник, я переоделась в ночную рубашку.

Я как раз взяла кипящий чайник, чтобы налить себе чаю, когда меня пронзила боль. Последнее, что я помню до того, как сознание меня покинуло, что чайник я поставила, не пролив ни капли. Уоткинс нашел меня лежащей перед открытой дверью.

IV

Я должна была сама сказать Адаму, что потеряла ребенка. Когда стало известно о прибытии судна, я сразу же послала за Розиным экипажем и поехала к нему сама. Конечно, слабость после выкидыша еще не прошла, но не от нее я дрожала, подходя к сходням.

Паркер, помощник капитана, наблюдал за разгрузкой. Он сказал, что Адам в конторе на берегу. Я осталась ждать в каюте; больше всего в жизни я боялась момента, когда услышу его шаги. Я знала, чего боялась. С ребенком я была в безопасности, желанна, может, даже любима. Без ребенка я была одинока и несчастна.

Он посмотрел на меня и немедленно опустил глаза на плоский живот. Словно стараясь защититься от этого взгляда, я прикрыла живот рукой.

— Я потеряла ребенка, Адам.

Он сразу же подошел ко мне, обнял, поцеловал в щеку. Это был поцелуй жалости и сострадания. Я похолодела. Если есть любовь, должно быть стремление разделить горечь утраты. Любящие люди при этом становятся ближе. А он замкнулся в своем горе, решил нести свою ношу сам, отдельно от меня. Ему было жаль меня, но он не собирался позволить мне жалеть его.

— Бедная Эмми, — только и сказал он.

— Будут другие дети, Адам.

Его ответом было:

— Бедная моя Эмми.

Я отвернулась, вырвавшись из его объятий, стараясь спрятаться от боли на его лице.

— Будут другие, — повторила я. Но почувствовала, как будто у меня украли Адама, как украли ребенка.

Глава шестая

I

Оказалось, что я не могу быть далеко от Розы и ее малышки. Каждый день под тем или иным предлогом я подходила к двери особняка Лэнгли и звонила. Иногда Роза была дома, иногда нет. Независимо от этого я поднималась наверх и шла в детскую. Слуги привыкли и даже ждали меня. Я подолгу играла с девочкой, говорила ей все те слова, которые не могла сказать моему ребенку. Это немного заглушало тоску.

Но наступало время, когда я должна была положить девочку в колыбельку и идти домой.

Возможно, я только растравляла свои раны этими ежедневными визитами, но не могла заставить себя их прекратить. В тяжелые моменты, когда горечь захлестывала меня всю, я винила Розу в том, что потеряла ребенка, в том, что по ее требованию я оставалась с ней всю ночь, когда должен был появиться на свет ее малыш.

Потом я начинала винить себя за глупость, за то, что поддалась на ее уговоры, не думая о себе. Я старалась гнать от себя эти мысли. Одна, без Адама, без ребенка, который заполнял бы собой пустые дни, я начала нуждаться в Розе так же сильно, как она нуждалась во мне. Я стремилась к ней, несмотря на ее фривольную и скучную болтовню. А больше всего я хотела ее ребенка.

Она была великодушной и в этом, но я знала, что ребенок для нее ничего не значил, кроме власти над Джоном Лэнгли. Материнство было беззаботным, случайным эпизодом, и ребенок был игрушкой для Розы, потому что она никогда не заботилась о нем. Она заходила в детскую мимоходом, покачает немного малышку на руках и отдаст ее обратно няне — я думаю, что с благодарностью.

И еще, Роза имела особую интуицию в отношении детей, она им нравилась. Что касается ее ребенка, девочка никогда не плакала при ней, казалось, что она узнавала свою маму, знала ее руки. Роза пела ей колыбельную песню, подвешивала золотые часы перед глазами и смеялась, глядя, как крошечные ручки ребенка пытаются достать их; она прижимала малышку к себе и касалась личика дочери. Я часто думала, что первыми воспоминаниями ребенка, видимо, будет запах духов, которыми пользовалась Роза, аромат исходил от всей ее шелковой одежды.


Девочку назвали Энн. Роза покорила Джона Лэнгли этим, а также крещением ребенка — или, возможно, ее не волновали последствия от всего этого. Ребенок был назван английским именем Энн и был крещен в англиканской церкви. Я узнала, что это было частью борьбы Джона Лэнгли против семейства Мэгьюри.

Роза оправдывала себя, пожимая плечами.

— Какой еще у нее есть шанс? Я хочу, чтобы она принадлежала к достойным людям. Я не хочу, чтобы двери захлопывались перед ее носом…

Никто из семьи Мэгьюри не присутствовал на крестинах, поэтому они не видели ребенка в длинной кружевной мантии, которую несли Том и Элизабет.