- Он… Он выживет? – я бы не узнала свой голос со стороны. Хриплый, испуганный, он словно не мне принадлежал.


Я понимала, что глупо задавать вопросы, мне никто не может дать гарантий, остается лишь надежда. Тонкая ниточка надежды, за которую цепляется мое затуманенное сознание.


У меня полились слезы из глаз, когда незнакомец молча начал перевязывать голову Вани, а тот все не приходил в сознание. Он лежал, словно сломанная кукла, раскинув руки в сторону.


- Его нельзя трогать до приезда скорой. Есть переломы, – жалкий взгляд врача коснулся моего лица, я посмотрела на него, но он сразу отвел глаза.


Я не знала, сколько времени прошло прежде, чем приехала скорая. Я не знала, где та машина, что сбила его и где тот водитель. Я могла только смотреть на Ивана и молиться. Молиться всем Святым и Богам и высшим силам, чтобы он остался жив. Чтобы он открыл глаза и произнес мое имя нежно и ласково, как мог говорить только он. Чтобы он коснулся меня своей горячей рукой и улыбнулся. Чтобы снова увидеть две ямочки на его прекрасном лице падшего ангела. Чтобы обнять его и сказать, как сильно я его люблю. Но он лежал. Лежал и не двигался, и не приходил в себя. Мне было уже трудно услышать его дыхание, и я с ужасом понимала, что он может умереть в любую минуту.

***


Я стояла перед небольшой часовенкой, скромно спрятанной в березовой роще небольшого парка недалеко от моего дома.


Солнечный свет, отражающийся от куполов, резал мне глаза, непроизвольно хотелось склонить голову. Я не знала, что я здесь делаю, но больше некуда было идти. Церковь была моей последней инстанцией. Иван не приходил в сознание больше четырех суток. Кома. Это ужасное слово из четырех букв пугало своей неизвестностью. Придет ли он в себя? По произведенным исследованиям, у него была черепно- мозговая травма, перелом большой берцовой кости, многочисленные ссадины и ушибы, но самое страшное- был поврежден позвоночник в районе шестого и седьмого позвонка. Последствия в полной мере можно было оценить, лишь когда он придет в сознание.. А сознание к нему не возвращалось.


Я с большим усилием отворила тяжелую дверь. Резкий скрип ранил мои уши, отпугивая. Я не решалась зайти. Я чувствовала себя лицемеркой. Если бы рядом с моим домом находилась мечеть или буддийский храм, я бы пошла и туда тоже. Я готова молить всем Богам, лишь бы мой любимый остался жить.

Иван все это время лежал в реанимации, куда было запрещено входить практически всем, кроме врачей и самых близких родственников. Однажды мне удалось проскользнуть в это белое, почти стерильное помещение, когда постовая реанимационная сестра вышла на пять минут.


Мне потребовались секунды, чтобы определить, какая из четырех кроватей принадлежала Ване. ИВЛ заставлял его голую грудь с шумом подниматься и опускаться под какофонию пикающих приборов. Синий оттенок лица придавал ужасное сходство с мертвецом. У меня сжалось сердце. Я коснулась его руки и испугалась, насколько она была холодной. А ведь мое тело еще помнили его горячие ладони и жаркие поцелуи. Я успела наклониться и поцеловать его в колючую щеку, покрытую щетиной, прежде чем медсестра начала спешно меня выставлять.


Медленно и нерешительно я вошла в полузатемнённое пространство часовни. Запахом лаванды было пропитано все вокруг. Я не надела платка, я даже не перекрестилась. Быстрым шагом, насколько позволяла моя истощенная страданиями душа, я направилась к алтарю. Я не знала молитв. Я не знала обычаев и ритуалов. Я просто упала на колени и разрыдалась. Я ревела как белуга, не видя и не слыша ничего вокруг, повторяя с каждым вздохом лишь одно: «Пожалуйста, сохрани ему жизнь. Пожалуйста, сохрани ему жизнь».


<center>***</center>


Я шла по длинному коридору, где возле реанимационной палаты уже сидела мать Ивана.


Мы познакомились с ней в день аварии. Мария Дмитриевна оказалась очень приветливой, насколько это позволяло ее состояние, и доброй женщиной. На вид ей было не больше сорока, хотя, насколько я помню, Вероника рассказывала, как в прошлом году они отмечали ее пятидесятилетие. Одета она была аккуратно, со вкусом, но не броско. Отца Ивана я никогда не видела. Не при таких обстоятельствах я бы хотела познакомиться с самым дорогим человеком для Вани. Слезы его матери раздирали мою душу, но я не могла себе позволить отойти от нее, лишь, когда прибегала Вероника, я удалялась в другой конец коридора и тихо плакала, сидя на подоконнике. Вина. Моя вина и полная неизвестность происходящего. Что с ним будет? Что будет со мной без него?… Эгоистично? Да. Но я думала и об этом.


- Аннушка, - она почему-то звала меня именно так, я не собиралась ей перечить. – Хорошо, что ты пришла.

Я сразу оценила ее волнующее состояние.


- Что случилось? – я подошла ближе, и она схватила меня за руку, то ли от волнения, то ли для опоры.


- Его перевели из реанимации в палату интенсивной терапии, он начал сам дышать! – слезы радости бежали по ее нежному лицу.


- Это хорошо! Это очень хорошо! –воскликнула я, - что говорят врачи? Когда он придет в себя?


Она посмотрела на меня, и я поняла, что вопрос останется без ответа. Конечно, никто не может сказать, когда Иван проснется. Оставалось только ждать.


Я сидела в коридоре и ждала, когда Мария Дмитриевна пойдет домой. Я ужасно хотела к Ивану, но не смела помешать им. Теперь посещения возможны, и мне не придется спать в коридоре. Спустя полтора часа Мария Дмитриевна вышла, сжимая бумажный носовой платок в руках, она обняла меня и попрощалась, пообещав, что придет завтра с утра. Добрая женщина. Из-за меня ее ребенок сейчас в коме, а она меня обнимает.

Я тихо зашла в одиночную палату. В белой, почти пустой комнате, тишину будили тишь сигналы работающих аппаратов. Иван спал. Бледный и худой. Я села рядом на табурет, стоящий возле его кровати, нежно провела ладонью по колючей щетине и тихо заплакала, сжимая его холодную руку в своей руке.


***


- Привет, малыш, - я проснулась от нежного прикосновения к моим волосам. Встрепенувшись, я подняла голову и посмотрела на Ивана. Его огромные синие глаза на фоне похудевшего лица с любопытством разглядывали меня. Я схватила его ладонь и начала целовать, заливаясь слезами.


- Ты проснулся! – шептала я сквозь слезы.


- А долго я спал? – хриплым голосом спросил он.


- Неделю. Как ты себя чувствуешь? Что-нибудь болит?


Ваня сморщился, пытаясь сесть, облокотившись на спинку на кровати.


- Болит везде понемногу. Я смутно помню, что произошло.


- Это последствия сотрясения, - затараторила я, - ты спас меня. Снова спас мне жизнь!


- Анна … - он пытался перебить меня, но я ничего не слышала.


- Мы переходили дорогу, и тебя сбила машина, ты оттолкнул меня…


- Анна! – резко сказал он, и я замолчала, - я ног не чувствую.


Холодок страха прошелся по моей спине.


- Я сейчас позову врача, не беспокойся…


Я быстро вышла и опрометью побежала к постовой сестре, объясняя, что произошло. На самом деле я знала. «Шестой и седьмой позвонки повреждены», - голос врача стоял в моей голове,- « нам еще неизвестны полные последствия». Это паралич. Оставалось только выяснить, он не может шевелить пальцам? Или коленом? Или парализован до пояса?


В палату меня уже не пустили. Целая бригада врачей задавала Ване вопросы, проводя исследования, я снова мерила шагами коридор, кусая ногти. Спустя час постепенно люди в белых халатах начали выходить из палаты. Практически последним вышел его лечащий врач. Я сразу подбежала к нему:


- Что с ним?


- К сожалению, наши худшие подозрения подтвердились, местами чувствительность сохранилась в верхней части бедра, но самостоятельно передвигаться он не может, - медленно, растягивая слова, доктор подписывал Ивану инвалидность.


- Но с этим можно что-нибудь сделать? Это можно вылечить? – я готова была схватить его за грудки и трясти, чтобы он говорил быстрее.


- Надежда, безусловно, есть, возможно, хороший курс физиотерапии, регулярные занятия физкультурой принесут свои положительные результаты.


«Возможно», - я отвела глаза в сторону…


- Ему сейчас очень нужна ваша поддержка, отправляйтесь к нему.


«Поддержка…»


Что можно сказать молодому и красивому человеку, который вынужден передвигаться в инвалидном кресле? Скажи «спасибо», что живой? Зато у тебя руки есть?


Я не могла пойти к нему. В тот момент не могла. Я стояла под дверью около получаса, продумывая ободряющий монолог, чтобы не заплакать при нем. Ему ведь еще хуже. И я во всем виновата. Я сделала шаг вперед, дверь со скрипом отворилась, он сразу посмотрел на меня. Холодный, стеклянный взгляд. Совершенно непроницаемое выражение лица.


- Ты знаешь уже? – спросил он меня ровным низким голосом.


- Да, - ответила я, присаживаясь на краешек кровати. – Вань, у нас есть надежда, врач сказал, что можно все исправить. Мы справимся…


Я говорила, но он меня не слушал. Он молчал. Молчал и смотрел в сторону, потом тихо сказал:


- Я хочу побыть один.


Он даже не посмотрел на меня при этом. Я понимала, что подобные проблемы все переживают по-разному, кто- то плачет навзрыд на плече у друга, а кому- то хочется побыть одному. Но он не просто просил меня уйти, он забаррикадировался от меня, отстранился, как будто я для него чужой человек.