Вспомнил, что почувствовал, когда все окончательно убедились — справка липовая… И на корне языка снова та же горечь. Полного разочарования и непонимания. Как… Как можно такое творить? А главное — зачем и за что?

В тот день он ушел в спальню, попросил Дашу дать ему немного времени. Просто сидел, смотрел в точку перед собой. И не испытывал ни облегчения, ни сожаления. Даже думать особо ни о чем не мог, за временем не следил…

Опомнился, когда услышал странные шорохи под дверью. Вышел, а на полу сидит Дашка. Обняла колени руками, прижалась виском к стене, глаза закрыла. Немного бледная… Видимо, и потревожить боялась, и самого оставить не могла.

Стас тогда улыбнулся, сел рядом, как когда-то давно, еще на съемной квартире, когда пришла после разговора с Богданом, обнял, позволил положить голову на плечо, скользнуть пальцами по шее, зарыться в волосы…

— Все хорошо, Носик. Все правда хорошо… — Стас искренне тогда сказал, она кивнула. И больше тема Дины в их доме не поднималась. Никогда.

Стас мотнул головой, выныривая из воспоминаний, покрутил ручку между пальцами, глядя задумчиво сначала на нее, а потом на Артёма, снова начал писать, поставил точку, запустил лист по столу к другу, у которого с реакцией все было хорошо — поймал, развернул, прочел.

«Хочу твоего благословения».

Дважды. Потом хмыкнул, глянул на друга.

— Я не отец. Благословлять должен не я, — и вернул лист, как бы отказывая. Но на сей раз Стас не кивнул. Развернул лист, снова стал писать, снова отправил другу по столу.

«Я не как у отца. Как у брата хочу».

— Никто не просит благословения у брата, Волошин. Прекрати. Да и вообще… Если ты думаешь, что я настолько сволочь, что после всего буду ставить вам палки в колеса, то ты совсем меня не знаешь, — Артём сказал вроде бы спокойно, но оба знали — его это действительно задевает. Вот только… Интерпретация неправильная. Совсем.

На сей раз Артем уже не возвращал лист, Стас взял следующий. Снова писал, на сей раз дольше. Дальше… Не отправил по гладкой древесине столешницы, а взял в свои руки, перечитал…

«Я просто хочу, чтобы ты знал. И не сомневался. Если бы не Даша — я остался бы куском мяса. И это не очень фигурально. Потому что, когда я проснулся, я чувствовал себя именно так. Кусок мяса с похмельной башкой, который ни лыка связать не может, ни рукой пошевелить толком, ни на ноги встать. Меня накрыло такой паникой, как никогда в жизни. Будто проснулся… И попал в тюрьму… И никто не обещает, что я из нее когда-то выйду. А потом эта санитарка с жалостливым пересказом. И я… Она о Дине рассказывала, что та ушла, хлопнув дверью, а у меня мозги набекрень и я подумал, что о Даше. И вот тогда, мне казалось, я даже умер. Потому что Даша имела право так сделать. Имела право испугаться, отказаться, бросить… Вы все имели. Но я без нее уже не смог бы.

Когда у нас с ней все начиналось, я же боялся, что полюбить так, как она любит, не смогу, Тём. А тогда… Тогда подумал, а как можно ее не любить? И жить зачем, если не чтобы ее любить?

Позже никак понять не мог, почему она ко мне ходит? Думал, просто потому, что жалко, а она ведь добрая. Каждый раз ждал, что скажет — это наша последняя встреча. Сейчас пишу — и волосы дыбом, потому что как вообще мог так думать?

Но вы все тогда так смотрели на меня, что мне и самому было больно. Я тонул. Я паниковал и задыхался. Я не мог собраться. И даже за нее цепляться не мог, потому что думал… То, что думал. И я знаю, что вы не хотели зла. Но и я не хотел стать для вас обузой.

А потом… Она пришла ко мне, рядом села — я попросил. Устал ждать неизбежного. На следующий день планировалась выписка, и я понимал, что вот он — последний раз, когда я ее вижу. Думал, ей так легче будет начать разговор. Она скажет, что должна сказать, сердце облегчит себе. А я… Очень хотел с ней попрощаться.

Но Дашка… Она как-то поняла. Черт его знает, как… Что я сдаюсь. И не дала. Сказала, что отвоюет. И разом все на места встало. А еще стало невыносимо стыдно, что я мог о ней думать такое. Что мог перепутать, где Дина, а где Даша. Потому что уйти — это Дина. А бороться — это ведь Даша. Всегда Даша.

Она никогда не узнает, но хочу, чтобы ты не сомневался, Тём. Самую большую ошибку в своей жизни я совершил в ночь перед свадьбой. Я совершил, а она исправила. И еще одну, когда приписал ей Динины слова. Но и тут она исправила. А я… Без нее уже не смогу.».

Положил на стол, повел по нему медленно, прижимая к дереву, развернул перед Артемом, внимательно смотрел, как друг читает, потом поднимает взгляд… Раненый и злой.

Не потому, что злится, просто… Вот такая у него боль — злая.

— Говно ты, Волошин. И тебя не оправдывает, что мозг работал плохо. Не имел ты права в ней сомневаться. Не имел. И только попробовал бы, я тебя… Я тебя сам бы грохнул. Видишь же, что она права была? Видишь же, любит тебя, имбецил ты драный.

— Вижу. Я люблю ее, Тём, — слово «люблю» получилось без заминки. Он тренировался. Не для признания Артёму, но и тут пригодилось.

— Я знаю, что ты ее любишь. И что она тебя любит знаю. И что я вел себя тоже, как говно, знаю. Но какие благословения, Волошин? Я уже сто раз понял, что ошибался. И как ошибался тоже понял. Женитесь, любитесь, детей заводите. Только живи, бл*ть. А эту херь мы сожжем. Потому что, если Дашка увидит — сама убьет.

Артём не ждал от Стаса ответа, потянулся за зажигалкой, которая по старой памяти так и лежала у кофемашины, подошел к раковине, поджог над ней. Оба смотрели, как пламя съедает сначала буквы, а потом и просто белый лист.

— Крестным пойдешь? — после чего резко тему перевел. Стас, кажется, даже не сразу понял, о чем речь. Во всяком случае, нахмурился чуть, глянул с сомнением. — У нас с Лилей пацан будет. Хотим Стасом назвать. И тебя в крестные. Только если согласишься — благословлю.

Артем старался говорить как можно суше. Хоть и сам прекрасно понимал, что содержание-то за тоном не скроешь.

Стас улыбнулся, кивнул, снова за листом потянулся.

— Нет. Волошин. Ртом давай. Нехер бумагу портить.

— Я не п-портить с-собирался… — сказал опять немного с заминкой, волнуясь.

— Я больше жечь ничего не буду.

— Больше и не нужно, — а следом совсем гладко. Так, как раньше. — Спасибо, Тём. За все.

* * *

— Прости, Лиля! Прости! Я знаю, что опоздала, но прости! — Даша залепетала с порога, сложила руки в молитвенном жесте, а на лице такое искреннее сожаление, что не простить может лишь самый черствый человек, коим Лиля не была.

Но для виду позволила себе окинуть золовку хмурым взглядом, поджав губы, языком цокнуть, головой покачать, потом же… Обнять, разражаясь смехом.

— Брось ты, Носик. Я давно смирилась. Ты и пунктуальность — вещи несовместимые. Зато в тебе много других хороших качеств.

— Например? — Лиля отпустила, отступила на два шага, позволяя Даше войти в квартиру, закрыть за собой дверь, разуться…

Окинуть взглядом дом брата, в котором… Даже вспомнить не получится, когда была в последний раз. Еще с Богданом, кажется, когда узнала о причинах кризиса в тогда казавшейся стабильной паре Волошиных.

Столько времени прошло… Столько воды утекло… Столько пота… Столько крови…

— Чего застыла, зайка? — Лиля заметила этот задумчивый взгляд, следила за Дашей с привычной мягкой улыбкой на устах, держала руки на груди…

— Вспоминаю просто… — Даше же и ответить-то толком было нечего, ведь перед глазами картинки косяком.

* * *

«— А у тебя как дела?

— Все хорошо, спасибо. Пломбы, бормашины, человеческие стоны… Все, как я люблю…

— Замечательно, Носик. Рад за тебя…

— Она Дарина, Стас. Да-ри-на. Почему вы ее вечно «Носиком» зовете? Будто пять лет человеку, вот честно…».

* * *

«— Не по залету хоть?

— Ну у кого-то ведь должны быть залеты, правда?».

* * *

«— Идем курить, Носик…».

* * *

«— Когда свадьба?

— Не знаю пока. Мы не решили. С датой позже определимся, заняты пока…

— Заняты… А трахаться-то хоть успеваете или тоже заняты?».

* * *

«— Восемь лет женаты. Детей нет. Она не хочет. Говорит, заняты… Некогда.

— Всему свое время. Когда придет ваше — все будет.

— Чтобы пришло наше — нужно шанс давать. А она просто не хочет. Ребенка от меня не хочет. А ты хочешь, Даш? От Богдана… Ну, хочешь?».

* * *

— Эй, Даша… — видимо, воспоминания проносились не в голове, а на лице, потому что Даша будто опомнилась, когда Лиля вновь подошла, взяла ее руки в свои, заглянула в глаза… — Ты чего, зайка?

— А если бы я тогда не приехала, Лиль? Если бы побоялась? Или… Или приехала бы с Богданом? Не вышла с ним во двор? Если бы… Если бы он не написал… Если бы струсила…

Лиля наверняка не понимала и десятой части вопросов, которыми Даша сыпала, но это не помешало ей найти нужный ответ.

— Все было бы точно так же. Если суждено, Дашуль, люди мимо не проходят.

Несколько секунд Даша смотрела с сомнением, а потом кивнула.

— Ты прости, что я так с порога гружу тебя своими… Даже мыслями не назовешь ведь. Так — обрывками. Я же не для того приехала. Ты лучше рассказывай…

По официальной версии Лиля позвала Дашу, чтобы получить ответы на те вопросы по беременности, которые ее уже мучали. На замечание с опаской, что она стоматолог, а не гинеколог, да и сама-то не рожала, Лиля отреагировала категорично: «Врач? Врач. Сойдет». И пусть концептуально Даша была не согласна, но отказывать, как ей казалось, права не имела. В конце концов, никто ведь не тянул за язык, когда она обещала, что готова на все!