Эта разлука со Стасом, как и любая другая, воспринималась Дашей болезненно, но… Нужно было тренироваться, привыкать, учиться жить «в мирное время», к которому они шли семимильными шагами.

— Тогда руки мой и на кухню проходи, Дашуль…

Лиля распорядилась, Даша исполнила. А когда зашла на кухню, ее ждала сидевшая за столом Лиля, а еще стакан, бокал, бутылка красного вина, пакет апельсинового сока, тарелка с виноградом и сыром.

— Это что, Лиль? Да зачем ты заморачивалась? Я же ненадолго совсем… Обсудим все, что тебя волнует, я посоветую, если что-то знаю, а потом мне к Стасу надо. Я пить не могу, я на машине…

Даша так искренне начала оправдываться, что Лиля даже не успела обидеться на «я же ненадолго совсем», хотя в последнее время обид у нее было огого сколько — на каждом углу, даже, бывало, на себя…

— Сядь, Носик. Для начала…

Продолжая улыбаться, Лиля указала на стул, предназначенный для Даши, та опустилась, тяжело вздохнув.

— Я правда не буду, Лиль… Не обижайся, пожалуйста, но не буду…

— Будешь, зайка. Будешь. Либо ты, либо я. То есть, выбора нет.

Только Лиля не слушала. Бутылку, уже без пробки, наклонила, наполняя бокал, поставила, себе сок налила, сделала несколько жадных глотков.

— Пей и плачь, — не рассчитала силу, не собиралась, но опустила стакан на стол со стуком. Получилось громко — Даша даже вздрогнула. Правда, больше не из-за стука, а потому что… Вот уже почти три месяца постоянно натянута, будто струна. Ни вдохнуть, ни выдохнуть не может без опаски. Вечный страх во взгляде. Так ни разу толком и не выплаканный перенесенный и переносимый стресс. До сих пор дрожащие руки. Бледная. Худая. Вроде бы счастливая уже, но все же…

— В смысле?

— Пей и плачь, Даш. Что не ясно? Начинай…

— Я не могу, — такой растерянный взгляд, что Лиле бы впору вновь рассмеяться, но она не может.

— Значит, я начну. А ты подхватишь, — шмыгает носом, моргает пару раз, глядя чуть выше Дашиной головы, потом смотрит прямо в глаза. — Ты столько пережила, зайка. Столько вынесла. Даже мне больно, хотя я-то вам кто? Так… Мимо проходила. А вы-то… Вы… Если меня спросят когда-то, что я знаю о любви, Дашка… Клянусь, я первой тебя вспомню. И если о смелости спросят… И если о силе…

Даша застыла, слушала… И почему-то забывала дышать. Мозг отказывался работать хоть сколько-то продуктивно. Тупил нещадно. И Даша вместе с ним.

— Ты чего, Лиль? — она только и смогла, что потянуться к руке невестки, взять в свои, одной держать, а другой гладить…

— Жалко мне тебя… Очень жалко, зайка…

— Не надо меня жалеть, ты чего? — теперь уже Даша улыбнулась, кажется, наконец-то начиная понимать… — У нас все хорошо будет… Ну чего ты, в самом деле?

— Ты пережила столько из-за этой… Из-за этой конченой… — Лиля даже имя бывшей жены Стаса выдавить из себя не смогла, а Даша снова улыбнулась. Потянулась таки к бокалу, сделала один глоток… Потом еще один… И третий… Поставила, улыбнулась, снова взяла руку Лили в свою.

— Но я ведь отвоевала, Лиль. Понимаешь? Отвоевала…

Они несколько секунд молча смотрели друг на друга. Обе блестящими глазами. Лиля — от непролитый слез, Даша — от внезапно проснувшейся эйфории, а потом как-то синхронно потянулись друг к другу, встретились ровно посерединке лбами и дружно же рассмеялись, мешая смех и слезы.

— Отвоевала, зайка. Отвоевала.

* * *

Артем вышел на балкон Дашиной квартиры, окинул его взглядом, думая, может ли здесь быть сигаретная заначка и если да, то где… Пошарил, где достал рукой, но запрещенки не обнаружил.

Хмыкнул мысленно — дважды. Первый «хмык» был посвящен тому, что Волошин таки каблучара, второй… Что это и правильно.

Открыл окно, сделала глубокий вдох, глаза закрыл, прислушался… Зима на носу… Даже не верится. Осень мимо пронеслась, измотав их так, что век не забудешь. Но пронеслась… И слава богу.

Следующая будет лучше, он не сомневался.

Глянул на часы — одиннадцать, присел на кресло, которое Даша тут держала, закинул ноги на столик рядом с креслом, набрал Лилю…

— Алло, привет, — говорил тихо, боясь разбудить Стаса, которого Дотка и разговоры ни о чем умаяли куда раньше, чем в их то ли давно минувшей, то ли еще вчера пробегавшей мимо юности.

— Привет, — Лиля ответила тоже шепотом…

— Ну что вы там? — и достаточно было услышать ее голос, а на губах — улыбка. Магия какая-то.

— Наплакались, наклюкались, спим… — Лиля ответила лаконично, а в ответ получила тихий смешок мужа. — А вы?

— Не плакали. Не клюкались. Но тоже спим…

— Ну спите тогда, Носик проснется завтра, бушевать будет. До последнего клялась, что домой на такси поедет… Боевая такая у вас…

Лиля сказала вроде бы с возмущением, но напускным. Артем же снова улыбнулся. Боевая. Ни дать, ни взять боевая.

— В маму пошла…

— Никогда бы не подумала, Тём. Вот честно. Всегда как-то… Другой ее представляла что ли, а тут…

— Все другой представляли, а тут…

— Ты чего дразнишься, Красновский? — он вроде бы не собирался «дразниться», но настроенный на обиды, особенно касаемо мужа, мозг сработал именно так.

— Не дразнюсь я, Лилька. Мне просто… Легче сегодня стало как-то…

— Почему легче?

— Все хорошо будет.

— В смысле?

— Просто поверь — все хорошо будет. Чувствую…

Лиля не поняла, но и допытываться не стала, попрощалась, скинула. Тихонько зашла в гостевую спальню, где Даша сладко спала, легко улыбаясь, присела у кровати, заглянула в лицо — умиротворенное, спокойное, снится что-то приятное, наверное, плед накинула на плечи, на цыпочках прокралась к выходу…

Артем же вернулся в спальню, опустился на пол рядом с кроватью, на которой, спиной к нему, вроде бы спал Волошин, запрокинул голову, прикрыл глаза…

— Если бы я тогда знал, Стас, чем дело кончится — я бы не мешал. Честно…

Себе сказал больше, а когда сам же себе поверил, понял, что на душе стало легче.

— Мы наверстаем. — Не ждал ответа. А когда получил — усмехнулся. Потому что в стиле Волошина. Потому что бесит своим спокойствием. Потому что… Прав.

Глава 41

— Который час, Стас?! — Даша нащупала бант на пояснице, потянула за одну из тесемок передника, расслабляя их, а потом и вовсе снимая через голову, бросая на стул, отправляя руки под холодную воду, чтобы потом ею же — уже с пальцев — обрызгать разгоряченное лицо.

— Половина седьмого, — а когда Волошин крикнет из спальни, охнуть, понестись в ванную, по пути долбанувшись мизинцем об угол тумбы, захныкать, дальше уже прыгая…

— Эй, ты чего? — пока Стас не поймает, обхватит скривившееся от боли лицо ладонями, посмотрит в полные слез глаза. Тоже вполне себе испуганным взглядом, между прочим… Но ему, вроде как, можно. Это ей строго воспрещено нагнетать…

— Долбанулась, — Даша то ли выдохнула, то ли прошипела, продолжая ощущать ту самую адскую боль.

— А бежала зачем? — меньше всего Красновской хотелось сейчас получать нагоняй, но выбирать не приходилось. Точнее выбор уже сделан. Принят, полюблен, отвоеван со всеми сопутствующими. Да и нагоняй, если не утрировать, такой себе… Вполне ласковый. Тянется к лицу, бодает нос носом, греет дыханием губы, целует нежно, не настаивая на ответе… И пусть палец не перестает напоминать о себе моментально, но однозначно становится легче.

— Опаздываем уже. Мы обещали быть у твоих к восьми, а потом ехать еще час! А я еще в душ так и не попала, голову не мыла, укладку не делала, панна котта у меня не застыла… Машину ты не откопал…

— Спокойно, Даш. Спокойно… — оказалось, список поводов для «поторопиться» у Даши огромный. Вот только, если задуматься… Ни одного уважительного. — Зная тебя, никто не ждет нас вовремя — это раз. А два… Куранты раньше полуночи ну никак не пробьют. Поверь. Я тридцать лет за этим слежу.

Даша фыркнула, ткнула Волошина в грудь, собиралась обойти с гордо поднятой головой шутника, но где там… Придержал за руку, снова к себе прижал, потянулся уже к уху, не к губам…

— Хочешь, пожалею, Носик? Как утром… Поцелую… В пальчик и не только… И не только поцелую тоже…

Он просто говорил, а у Даши по телу жар и нестерпимое желание одновременно сказать «да» и сбежать подальше — туда, где не будет видно, как краснеют щеки.

Ведь утром получилось замечательно. Впервые после попадания Стаса в больницу настолько хорошо, что Даша забылась. Четыре месяца все как-то не могла… Они пробовали, Стас старался, Даша старалась… Но расслабиться, совсем выбросить из мыслей все лишнее, не получалось. А сегодня то ли звезды как-то правильно встали, то ли солнечные лучи светили в окно под нужным углом, то ли чертов високосный год наконец-то махнул на свои же незавершенные каверзы рукой, отступая, но они оба остались довольны… И даже закрепили пройденное… И до полудня из кровати выбраться так и не смогли, зато потом…

Даша носилась по кухне, как угорелая. Стас то был во всем виноват, то самый лучший на свете. Она сама — то дурой, которая слишком много запланировала, то умницей, которая все успевает… И все эти полярные суждения фонтанировали из самой Даши практически без остановки.

Стас же… Снова делал вид, что он не то, чтобы особо разговорчив. Если быть честным с собой же, делал это больше по инерции и пользуясь особым положением. Потому что за последний месяц совершил самый настоящий, огромный, рывок в восстановлении речи. И теперь если и запинался — то изредка, когда сильно уставал или волновался.

Молча улыбался, следил за тем, как Даша копошится. Когда устал от постоянного мельтешения перед глазами и понял, что задачи раздавать Красновская не планирует, ушел в спальню, взял гитару… Сначала как всегда разыгрывался, потом уже играл. Не заметил, когда Даша перестала греметь кастрюлями, подносами и пиалами, оказалась сначала в дверном проеме спальни, глядя с нежностью и трепетом, потом забралась на кровать за его спиной, обняла руками поперек груди, ногами оплела бедра, прижалась ухом к лопатке, слушая, как бьется сердце… А еще, как он играет… Смотрела в окно, затаив дыханием, потому что там… Первый в этом году снег. В лучший из возможных моментов.