— Это ничего не значит, — пытаясь вырвать себе остатки гордости. Дать ему возможность сделать шаг назад и себя не унизить.

— Верно, Снежинка, — и не думает отпускать, впивается сильнее в мои бедра, все еще удерживая себя во мне, — секс ничего не значит… Значит только то, что ты во время него чувствовала, — скользнул губами по моим губам, — и я сейчас не об оргазме.

Глава 15

— Ничего я не почувствовала. Я уже давно ничего не чувствую. Не льсти себе.

Прищурившись, смотрит мне в глаза, опираясь двумя руками у моей головы в стеллаж, изучая, словно считывая каждую эмоцию. А мне хочется спрятать от него любую из них. Чтоб ничего не понял, не ощутил, как меня трясет до сих пор, и сердце в горле колотится. Как до отчаяния хочется к себе притянуть и снова в губы его впиться, ощутить во рту запах дыхания и руки на своем теле. Снова. Чтоб запомнить и понять, что не привиделось, не приснилось.

— А это та игра, Снежинка, где остро чувствуешь противника, — наклонился к моим опухшим от его поцелуев губам, щелкая змейкой ширинки и продолжая сверлить тяжелым и напряженным взглядом, — так вот, я чувствовал то, что чувствуешь ты.

— Ты же ничего не помнишь. Откуда ты знаешь о своих чувствах? Откуда ты знаешь, КАК чувствуют? Может, ты вообще никогда чувствовать не умел?

И вижу, как он стиснул челюсти так, что желваки заиграли, натягивая кожу, и мне это доставило удовольствие. Поддеть его. Оттолкнуть именно сейчас, когда, казалось, он приблизился настолько, что почти сломал мое сопротивление. Он думал, что сломал. Но черта с два. Я так легко не сдамся. Это у него все с чистого листа, а мой грязный настолько, что негде и черточку поставить. И только я буду решать, выбросить этот лист или смотреть на него и вспоминать, где и как был сделан каждый грязный развод на нем. Забыть — означало дать шанс этому снова. Дать шанс причинить себе боль.

— Скорее всего, имеется опыт, — с легкой усмешкой, и я поняла, что мне дали сдачи. Притом хорошо так. Намеренно или ненамеренно, но по самому больному месту. Так что перед глазами черные точки пошли, вперемешку с теми смсками, что читала в его телефоне… Смсками от нее… Силуэтами блондинистые локоны, выпяченные губы, голубые глаза с длинными ресницами, грудь в кружевном лифчике.

— Который не пропьешь…, — с силой оттолкнула его от себя, поправляя подол платья и оглядываясь в поисках туалета, — я даже думаю, что весьма обширный и разнообразный.

Увидела узкую дверь у лестницы на склад и сразу туда направилась. Захлопнула за её собой и ударила ладонями о край раковины, кусая губы, глядя на свое отражение. Ну вот он и сделал тебе больно, и сделает еще не раз. Это был пробный удар. Наугад. А как поймет, куда бить… станет, как и в прошлом, именно по больному.

— Так, может, расскажешь мне о моем опыте? — стоит за дверью, а я даже выражение его лица знаю. Злится, что поговорить не может. Хочет вытрясти из меня все.

Продолжая смотреть себе же в глаза и вспоминая, как чемоданы ему ставила в прихожей, а он руки в карманы сунул и наблюдал, как я их вытаскиваю после его сакраментального «не понял». А ведь все прекрасно он понял. Сразу же.

— Я свечку не держала.

Вышла из туалета, завязывая волосы в хвост на затылке, а он меня с ног до головы осматривает, и я понимаю, что меня все еще ведет от взгляда его вот этого темного исподлобья, от рук сильных, от этой небритости неухоженной. У самой щеки покалывает и подбородок. Раздражение точно будет после этих поцелуев бешеных, уже сейчас кожу печет. Когда в последний раз было такое… Кажется, в самом начале наших отношений. Потом он брился всегда, так чтоб ни одной «колючки».

— Знаешь, что, Евгения, мне надоело угадывать и строить предположения. Может, ты мне все же возьмешь да расскажешь, что между нами происходило последнее время.

А я все еще на щетину его смотрю и вспоминаю, как читала где-то монолог одного разведенного мужчины. Он говорил, что точно не знает, когда именно разлюбил свою жену, но хорошо помнил один случай, как вернулся очень поздно домой с работы и не пошел в ванну бриться, как делал это обычно, потому что она любила его гладкие скулы. Это был первый раз, когда он на нее «забил». Потом будут и другие, хуже, наглее, омерзительней, но вот этот он запомнил лучше всего.

И я вдруг подумала, что примерно так же происходило и у нас, и началось все с каких-то мелочей. Возможно, я их сейчас и не вспомню, но они точно были.

— Так что? Поговорим?

Я не могла. Да, я ужасно хотела выпалить ему про его любовницу, про его смски, про его уходы из дома. Про то, что, скорее всего, жил у нее этот год, раз квартиру продал. И не могла. Это как признать собственное ничтожество, выглядеть жалкой в его глазах, изначально самой рассказать, что он предпочел мне другую. Я не могла. Наверное, это было моим личным барьером. Либо он узнает сам, либо пусть все это останется в прошлом. Да, я тоже хотела забыть. Особенно сейчас. Когда он снова вернулся к нам. Я очень хотела перечеркнуть это проклятое прошлое. И мне было страшно. Страшно, что он узнает и захочет узнать о ней больше. Захочет ее увидеть… Мне казалось, еще раз я это не переживу.

— Мне нечего тебе рассказывать. Я уже все сказала. Мы последнее время не ладили. Ссорились постоянно. Последний раз поругались, и я вспылила, выставила твои вещи за дверь, а ты ушел и уже не вернулся.

Кирилл вдруг расхохотался. Так громко, что у меня его смех зазвенел в ушах.

— Я сказала что-то смешное?

— Здесь все смешно от начала и до конца, — шагнул опять ко мне и резко схватил за локти, — ты мне лжешь. Постоянно и нескончаемо лжешь, я не знаю, на черта тебе это нужно, но ты не договариваешь. Давай! Исповедуйся! Что я сделал?! Убил кого-то? Украл что-то? Бил тебя? Что я, блядь, сделал? Я в последний раз спрашиваю. Потом я сам все начну узнавать. И не дай Бог, я узнаю что-то такое о тебе, что мне не понравится!

— Обо мне? — теперь рассмеялась я, — Узнавай. Мне больше нечего добавить.

— Отлично. Значит, сам.

Так же резко отпустил меня и направился к двери.

— Ты куда?

— В банк, восстанавливать свои кредитки, я сегодня получил паспорт на почте, — обернулся, увидел, как я подняла сумочку с пола, и как отрезал, — я сам справлюсь.

Хлопнул дверью магазина, а я вздрогнула и прижала руки к щекам. Конечно, справится. Он всегда прекрасно справлялся сам. Это я без него с ума сходила, а у него все было отлично этот год. Он даже видеть меня не хотел. Словно всю жизнь мечтал избавиться, и когда подвернулся такой случай, просто воспрял духом, зажил, вдохнул полной грудью. Вот что меня убивало все это время… Наверное, я хотела знать, что ему этот развод так же болезненен, как и мне, а оказалось, что я одна горю в адском пекле. Вот и сейчас посмотрел на меня, как и когда-то. Отчужденно, холодно. Отталкивая обратно в прошлое, о котором я так неосторожно позволила себе забыть, задыхаясь в его объятиях всего лишь какие-то полчаса назад.

Я заглянула в сумочку, достала сотовый, увидела несколько пропущенных звонков от свекрови и от девушки Олега. Она оставила смску насчет похорон.

Как некрасиво получилось, мы даже не зашли к ним. А ведь они с Кириллом дружили, и Олег много сделал для него. Я написала ответную, что мы обязательно будем завтра, и села в машину. Ужасно хотелось набрать Кирилла, но я сдержалась, бросила сотовый на сидение и повернула ключ в зажигании.

* * *

Я заметила ее сразу. Каким-то шестым чувством поняла, что это она. Коротковолосая блондинка у новенькой блестящей «Тойоты» серебристого цвета. Облокотилась задом на капот и руки на груди сложила. Каблуком сапога в покрышку уперлась так, что черные джинсы обтянули стройное бедро. Наверное, именно такой я ее себе и представляла. Именно такой должны быть любовницы, на которых меняют старых и потасканных жен. На вот таких вот ярких экзотических бабочек. Трясти начинало откуда-то издалека. Отголосками. Этого я боялась, когда не сказала ему? А вот и мои страхи во плоти. Сами заявились ко мне. Со всей наглостью, присущей ее возрасту. Оказывается, это не просто больно, а это адски больно — увидеть вот так близко ту, на кого тебя променяли.

Я припарковалась и мысленно заставила себя успокоиться. Сосчитать до десяти и выйти из машины. Я ведь могу ошибаться. Но нет, я все же не ошиблась. Блондинка оттолкнулась от капота и тут же пошла ко мне, засовывая руки в карманы удлиненного кожаного плаща. Я старалась на нее не смотреть, достала сумочку с соседнего сидения, сунула в нее телефон, пиликнула сигнализацией. Демонстративно прошла мимо нее, чувствуя, как напряглось все тело, и сердце не просто колотится, оно дергается в каких-то судорогах и сжимается так сильно, что, кажется, от напряжения дергается каждый мускул на теле.

— Евгения?

Медленно обернулась, глядя в наглые голубые глаза и поправляя ремешок сумки на плече. Больше всего я сейчас не хотела, чтоб она поняла, как мне больно и как я нервничаю.

— Евгения Павловна. А мы знакомы?

Она жует жевательную резинку и осматривает меня с ног до головы. Может быть, мне стоило начать нас мысленно сравнивать, но я не стала. Зачем? Если и так понятно, что сравнение для меня не лестно. И она это тоже поняла, потому что волосы поправила и усмехнулась.

— Евгения Павловна, я знакома с вашим бывшим мужем, — она так подчеркнула бывший, что я невольно вздернула одну бровь, глядя в аккуратно накрашенные голубые глаза Алины. Я думаю, это именно она. Похожа на ту, что я видела на фото в его телефоне.

— Бывшим? Или у вас неверная информация, или вы меня с кем-то спутали.

— Не спутала, — видимо ей надоело вести со мной светские беседы и играть в словесные шахматы, она либо не умела, либо не хотела, — где Кирилл?

Внутри появилось неприятное чувство — я очень надеялась, что эта курица не заходила к нам домой и не беспокоила моих детей.