— Да, я слышал об этом уже несколько раз.

— Тогда зачем все это? Зачем ты даешь детям ложные надежды? Ты ведь даже не помнишь их.

— Но я хочу вспомнить. И я хочу остаться в этом доме.

— Я хочу! Все же это прежний ты. А потом что?! Я буду разгребать последствия твоих попыток, когда ты все вспомнишь? Успокаивать детей, снова объяснять им, почему я и ты…

Пока она говорила, вода брызгала ей на платье, и я все же отобрал тарелку и закрутил кран.

— Давай разбираться с проблемами по мере их поступления. Пока что я мою посуду, а ты иди в душ. Представь, что у тебя появился сосед.

— То есть ты не уйдешь к матери?

— Нет.

— Почему, черт возьми? Она такая же чужая для тебя сейчас, как и мы все… но она, по крайней мере, тебя любит.

— А здесь, значит, меня не любят?

— Я не то хотела сказать…, — Женя смутилась, а я усмехнулся, понимая, что все она то сказала. Человек в ярости всегда говорит правду.

Продолжал рассматривать ее лицо и думать о том, что у нее действительно потрясающие глаза. В них отражается каждая эмоция, и у меня от подрагивания ее верхней губы в паху простреливает и в горле пересыхает.

— Мне интересней здесь с вами… с тобой. Ты очень красивая, Снежинка… Не знаю, какой ты была раньше, но я понимаю, почему прожил с тобой двадцать лет. Я, наверное, любил тебя, как одержимый.

— Наверное, когда-то любил, — тихо сказала и медленно выдохнула, а я провел пальцами по ее щеке, и она вздрогнула от прикосновения. От её реакции по телу прошла волна тока, и я, зарывшись в ее волосы на затылке, потянулся к губам, продолжая смотреть в зеленые глаза и чувствовать, как меня уносит. И ощущение такое, что с крыши собрался прыгнуть, а вот сколько этажей в здании, не знаю… но уверен, размажет меня там внизу всмятку. Моя и не моя одновременно, и я… сам не знаю, кто я. Но целовать её — необходимость. Как жажда глотка кислорода. И чувство такое, что давно не целовал, и от этого скулы сводит, словно уверен — прикоснусь губами к губам, и все вывернется с изнанки на лицо. Но она тут же резко оттолкнула меня от себя, а я в каком-то безумном порыве сильно привлек к себе за затылок, не отпуская и падая… падая вниз.

— Я могу вызвать полицию, — в глазах появился яростный блеск.

— Вызывай, — с вызовом глядя на нее и проводя большим пальцем по нижней губе.

Швырнула тарелку в раковину и, тяжело дыша, смотрит мне в глаза.

— У меня, черт тебя раздери, Авдеев, есть своя личная жизнь. Ты ее ломаешь… ты все опять ломаешь. Откуда ты только взялся опять? Как же я тебя…

Не договорила, обошла меня и, прихватив сотовый со стола, хлопнула дверью кухни. Видимо, отправилась звонить своей «личной жизни» и объяснять, почему не выйдет пригласить его к себе или приехать к нему. От мысли об этом пальцы сжались в кулаки совершенно непроизвольно и захотелось свернуть шею тому козлу, который за время моего отсутствия валялся в её постели. И сверну. Увижу ублюдка и откручу голову. Да! Я её не помнил… но у меня в висках пульсировало, что эта женщина принадлежит мне, и черта с два я так легко отойду в сторону. Особенно зная, что она ко мне не равнодушна. Я это каждой порой чувствовал, каждым нервом. Подсознательно. На уровне голых инстинктов.

Теперь я сам мыл тарелки и складывал наверху в шкаф. Тер мочалкой. А перед глазами проклятая шторка, я дергаю ее туда-сюда, а она, сука, прилипла и ничего мне не открывает… а за ней силуэт моей жены с каким-то мудаком в обнимку. И я понимаю, что мешаю им. И мне по хрен. Я одерну эту гребаную шторку и вскрою ему грудную клетку голыми руками. В кухню зашла Алиса. Увидев меня, тут же отвела взгляд и открыла холодильник. Милая, нежная, очень хрупкая и в тоже время словно вся в колючках, ощетинилась и всем своим видом показывает, чтоб не приближался.

— В каком ты классе?

— В десятом.

Она достала йогурт и поставила на стол, а я смотрел на эту взрослую девчонку, и у меня в голове не укладывалось, как она может быть моей дочерью. Хотя проскальзывает внутри ощущение, что лицо у нее знакомое, и движения, и волосы пшеничные в хвост собраны так же, как у матери. Не чужая и не родная. Где-то на грани того и другого. И… и почему-то не от меня это зависит в данный момент.

— И как с учебой?

Она проигнорировала мой вопрос и нажала кнопку на электрочайнике.

— Понятия не имею, о чем можно тебя спросить… Пытаюсь поддержать беседу. Может, поможешь?

— А ты сильно не утруждайся, пап. Ты и раньше не имел понятия, о чем со мной говорить.

Значит, все же с детьми тоже все до чертей паршиво. Чудесно! Спасибо тебе, Авдеев, за то, что тебя все так ненавидели. Теперь совсем не удивительно, что тебя пытались прикончить в каком-то зачуханном городишке. Кому-то еще ты насолил, однозначно.

— Но мы же как-то общались. Я, кажется, забирал вас по выходным.

— Кажется. Меня ты не забирал. Это была басня для мамы. Ты давал денег — я ездила к подругам, а ты брал Машку и Лизу в очередной парк развлечений или куда-то там, где мог их загнать на аттракционы, а сам заниматься своей работой.

Вздернул одну бровь и прикрыл форточку, пока она наливала себе чай и ежилась от прохлады, постукивая ногой в пушистой тапочке об пол, отбивая какой-то только ей известный ритм.

— Я тебя обижал? Плохо к тебе относился?

Усмехнулась с какой-то презрительной яростью.

— Никак не относился. У тебя не было на это времени.

Потом подняла на меня взгляд ледяных голубых глаз и добавила.

— Так что расслабься и просто забей, как и раньше. Лично для меня ничего не изменилось.

Прихватила йогурт с ложкой, чашку с чаем и ушла из кухни, оставив после себя легкий запах шампуня и какого-то сладковатого парфюма, не подходящего для её возраста. Я на автомате приготовил себе кофе, а когда отпил — понял, что это именно то, что я так долго хотел… и я сделал его сам, а сейчас даже не припомню, сколько ложек сахара положил. В ванной все так же продолжала литься вода, а я смотрел на свое отражение в окне и понимал, что все, что я о себе узнаю, совсем не похоже на то, каким я представляю себя изнутри. Может быть, я и был мудаком… но почему по отношению к своей семье? Почему у меня это вызывает жесточайший диссонанс. Когда я был настоящим? С ними или сейчас сам с собой? Почему мне, блядь, стыдно?

Вышел из кухни и, проходя мимо ванной, остановился, прислушиваясь. Женя с кем-то тихо говорила по телефону.

— А что мне по-твоему делать? Да, я выгоняла… Он не уходит, понимаешь? Я не могу настаивать — это и его квартира тоже! Что? Даже не вздумай. Этого еще не хватало! Послушай, Славик, нам всем сейчас нелегко. Я думаю, он уже завтра уедет к своей маме, и мы с тобой поговорим. О Господи! Нет! Я не собираюсь с ним спать в одной комнате!

Прислонился лбом к стене… Значит-таки, да, у нее появился любовник. Может быть, он и был? Может быть, я ушел именно по этой причине? Внутри поднималась волна какой-то необъяснимой злости, и сердце начало стучать быстрее обычного. А что, если Сева прав, и это их рук дело? Что если…

— А подслушивать некрасиво.

Обернулся и увидел Лизу с еще одним рисунком в руках. Она смотрела на меня снизу-вверх, и я невольно улыбнулся, разглядывая веснушки у нее на носу и растрепанную косичку.

— Я и не думал подслушивать.

Она пригрозила мне пальцем, и я присел перед девочкой на корточки.

— Нарисовала что-то еще?

Кивнула и протянула мне. Я взял листик, продолжая смотреть ей в глаза такие же зеленые, как и у ее матери. Совсем маленькая. Еще не умеет лгать и притворяться, смотрит на меня с немым обожанием, а у меня от ее взгляда дух захватывает. Посмотрел на рисунок и нахмурился — на кривой лавочке сидела маленькая девочка и плакала, а за ее спиной мужчина и женщина кричали друг на друга и размахивали руками.

— Это ты?

— Нет… это Алиска.

— А почему она плачет?

— Она всегда плакала, когда вы ссорились и ты уходил. Она думала, я не вижу… а я все вижу. И мама плакала. А ты правда сегодня останешься здесь? Ты больше нас не бросишь?

В горле застрял какой-то комок и упорно не поглатывался, словно камень. Я смотрел в глаза малышке, а она на меня, и мне вдруг показалось, что в этот момент у меня быстрее забилось сердце. Довольно непросто оставаться равнодушным, когда маленький ребенок смотрит на вас с такой любовью.

— Останусь. Я же обещал, помнишь?

Она кивнула и вдруг потрогала маленькими пальчиками мой лоб.

— Болит?

— Нет.

— А ты нас не помнишь, да? Машка сказала, что ты упал, ударился головой и все забыл.

— Да, это правда.

— Значит, ты меня больше не любишь, и тебе не нужны мои рисунки.

Она отобрала у меня рисунок, но уходить не торопилась, ожидая реакции.

А у меня ее не было. Я не знал, как реагировать. Что ей сказать? Что я, и правда, не люблю её? Что вообще говорят в таких случаях маленьким детям, чтобы не травмировать?

— Ты мне очень нравишься, и я попробую полюбить тебя снова.

Кажется, этот ответ её вполне устроил, и она протянула мне рисунок обратно.

— А если не получится… ты уйдешь от нас, да?

Я пожал плечами, и она тяжело вздохнула.

— Если ты уйдешь, к нам снова придет этот мерзкий дядя Славик со своими конфетами и цветами. Ненавижу его!

В этот момент из ванной вышла её мать, кутаясь в халат, её глаза расширились, и она посмотрела то на меня, то на Лизу.

— Так, а ну-ка марш спать! Я сейчас приду читать тебе сказку. Бегом в постель!

Лиза нахмурилась, но пререкаться не стала, а я поднялся с корточек и посмотрел на свою жену. С трудом подавил желание вырвать из ее пальцев смартфон и набрать того ублюдка, с которым говорила у меня за спиной.

— Значит, Славик. Это из-за него ты меня выгнала и подала на развод?