— И что оно нам даст?

— Официальную возможность жить вместе семьей, как мать и сын.

Васька задумался, отвернулся от нее, в окно смотрел долго, о чем-то размышляя, и спросил:

— Ты уверена, что тебе это надо? Это ведь не танцы в клубе, это сложно, ребенка растить, и это на всю жизнь.

— Я уверена! — решительно утвердила она. — Но у меня есть условие!

— Ну конечно, — усмехнулся он с сарказмом, — началось в колхозе утро! Ну, давай свои условия, послушаю.

Разумеется, он никому не верил, еще никто из людей не предоставил ему такую возможность — доверять им! С какого перепугу этот маленький взрослый мальчик должен доверять ей через неделю знакомства! Ленка понимала, но твердо перечислила.

— Первое: полное взаимное доверие, абсолютное. И уважение, мое уважение у тебя уже есть, даже если ты не захочешь жить со мной. Второе: мы становимся настоящей семьей, мать и сын. Не в том смысле, что тебе надо меня мамой называть, и усю-сю, а в том, что я мать и беру на себя всю меру ответственности и заботы за нашу семью, а ты сын, принимающий и уважающий мое главенство и мои решения, и постараешься относиться ко мне, как сын.

— Тогда и у меня есть условия, — выслушав ее, сообщил Васька. — Первое: мы договариваемся железно и навсегда никогда не врать друг другу, не скрывать ничего, не говорить неправды, даже чтобы не обидеть. Второе: все проблемы мы решаем вместе. И третье: ты не станешь относиться ко мне как к глупому маленькому ребенку, которого надо учить жизни, а я обещаю не относиться к тебе как к глупому взрослому.

— Я согласна на твои условия, — торжественно заверила Лена.

— А я на твои, — не менее торжественно пообещал Васька.

— Это значит, что ты хочешь жить со мной?

— Хочу. Очень, — признался в этот раз совсем по-детски Васька.

Ленка еле удержалась от слез! Нельзя!

— Я рада. Но нам предстоит нелегкая борьба за это.

— Мы справимся! Мы же вдвоем теперь! — улыбнулся Васька.

— Предупреждаю, прежде чем ты окончательно решишься, — разъясняла Лена. — Это будет очень нелегко. Нам придется отвезти тебя в приемник, оттуда тебя отправят в Казань, в твой детский дом.

— Я потерплю.

— Вась, подумай. Я начну заваруху, но сколько времени это займет, неизвестно.

— Я понимаю. Но ведь мы хотим, чтобы все было по закону и нас больше не трогали.

— Именно так.

— Я потерплю, — повторил он, — и еще, Лен, я не смогу с тобой жить, если ты пьешь или просто выпиваешь.

Лена посмотрела на него долгим задумчивым взглядом, а Васька напрягся.

— Я не люблю спиртного, плохо его переношу и очень редко пью. Теперь не буду совсем, даже пиво и шампанское. Обещаю.

— Хорошо, — кивнул Васька, расслабляясь.


Лена оттолкнулась от подоконника, подошла к столу, взяла кружку, большими глотками допила остывший чай и спросила:

— У тебя здесь курить можно?

Денис кивнул, пошел к кухонным шкафчикам за пепельницей, посмотрел на нее оттуда и включил чайник. Ленка вернулась к окну, оперлась в той же позе о подоконник, достала из кармана так и не снятого пальто сигареты с зажигалкой, прикурила и бросила не глядя на подоконник. Денис вернулся к ней, поставил пепельницу, хотел отдать ей в руки чашку с чаем, но, посмотрев на Ленино отрешенное лицо, поставил рядом с пепельницей на подоконник.

А она ничего не видела, находилась внутри тех переживаний.

— Я на войну попала. На простую такую, банальную чиновничью войну, — продолжала Лена, затянувшись сигаретой. — Никому Васька не нужен и не интересен был, никого не волновало, какой он, что хочет, что нужно ему, именно ему! Да наплевать всем, что он хочет или чего не хочет, кого интересует мнение десятилетнего мальчика, его как бы и нет совсем! Зато есть какая-то сумасшедшая баба, которая решила его усыновить, и вся чиновничья машина взялась Ваську от меня защищать!

Она затянулась сильно еще раз, ткнула сигарету в пепельницу.

— Чего я только не выслушала. Одна чиновница меня спросила: «Вы что, хотите, чтобы он подрос немного и стал вашим любовником?» Восемь месяцев подыхал на улицах, никому на хрен не нужен был, даже родным, а тут их стал — государственный! Никому не отдадим! Я один раз сорвалась, объяснять что-то принялась бабе одной из службы опеки, дура наивная! Он талантливый, говорю, очень одаренный, ему учиться надо, а в детском доме ему трудно, он домашний мальчик, он семь лет с бабушкой и дедушкой в семье жил, я ему шанс хочу дать, помочь. А она знаешь что мне отвечает? Ничего, говорит, ему государство шанс даст, закончит школу, пойдет работать, а если такой уж умный, отслужит в армии и поступит на заочное отделение учиться!

Я думала, у меня мозг лопнет! Мы с Васькой как два бойца среди врагов оказались! Я потеряла всех друзей на этой войне, родители от меня отказались.


Ленка приехала к родителям с серьезным разговором, ни на минуту не сомневаясь, что поймут и поддержат.

— Да ты с ума сошла, Лена! — возмутилась мама. — Какое опекунство, какой беспризорник?!

— Мам, он очень хороший, умный, замечательный человечек! — убеждала воодушевленно она. — Вот увидишь и сама поймешь, когда я вас познакомлю!

— Не надо нас с ним знакомить, и в дом к нам не смей его приводить! Он нас обворует! Они все хитрые, это он сейчас хорошим прикидывается, чтобы тебя, дуру, обмануть, уж они-то знают, как надо разжалобить! Ты его пропишешь, а он у тебя квартиру отберет, да еще обдерет тебя, идиотку! Мы с отцом запрещаем тебе брать себе этого беспризорника!

— Мам, ты уже очень давно не можешь мне что-то запрещать, — посуровела Ленка.

— Леночка, — сделала мама заход с другой стороны, — я понимаю, ты сильно пережила разрыв с Маркиным и уход из газеты. Но нельзя же из-за этого совершать глупости! У тебя новая работа, пусть не такая карьерная, престижная и интересная, как прежняя, но денежная. Работай, встречайся с мужчинами, строй новую жизнь. Никому, и прежде всего тебе, не нужны эти метания и попытки сделать всем назло.

— Ма, ты ничего не поняла, — сделала еще одну попытку убедить Лена. — Этот мальчик, он мой, родной, он даже похож на меня очень сильно! И он будет моим сыном.

— Лена, — вступил раздосадованно отец, — хватит глупить! Нам не нужен чужой мальчик, замуж выйдешь, своих нарожаешь! И перестань что-то кому-то доказывать и характер свой демонстрировать!

— Поговорим в другой раз, — собираясь ухолить, сказала Лена.

— Нет! — решительно заявила мама. — Никакого другого раза! Если ты не остановишься с этим идиотским опекунством, мы с тобой общаться перестанем, так и знай!

— Хорошо, мама, — приняла Лена ультиматум.

Они сдержали слово, год с ней не общались, не звонили, не встречались. А потом у отца случился сердечный приступ, и Лена приехала к нему в больницу, там и восстановили отношения, но ужебез близости душевной.

С Васькой они вынужденно познакомились, внуком своим не признали, хотя поражались каждый раз его внешней похожести с дочерью, принимали, летом даже на дачу забирали, но теплых родственных отношений между ними не сложилось.

Василий Федорович все понимал, прощал их и старался не становиться раздражителем, и настаивал, чтобы Лена с ними чаще виделась, эдакий мудрый миротворец.

И друзей Лена растеряла тогда всех, начиная с близкой подруги, тоже Лены Ивановой, с которой дружила со школы. Иванова покрутила пальцем у виска, показывая степень Ленкиной разумности, когда она сообщила ей про Ваську, и прямо заявила.

— Я к тебе в дом стану бояться приходить, вдруг он или его дружки меня ограбят или заразят чем-нибудь.

— Лен, ты что? — поразилась Невельская. — Он маленький и замечательный мальчик, очень умный и здоровый, мы все анализы сдали и проверяли его.

— Это не я что, это ты что! — глядя на нее как на полную дебилку, возмутилась Иванова. — Ты ж про них такую статью отбабахала, даже две! Ты ж про них все знаешь! Они поголовно больные, циничные, асоциальные, грязные и злые! Убить могут, как плюнуть, для них жизнь другого человека пустое место! Ты ненормальная, что влезла во все это! И мой тебе совет — брось немедленно!

Больше они не общались. Никогда.

Но подобного рода монологи, а часто и еще более красочные Лена выслушивала в таком количестве, что и не сосчитать. Знакомые, друзья, посвященные в ее «боевые» действия, стали относиться к ней как к не совсем адекватной, сторонились и избегали, словно Ленка сама стала беспризорницей с улицы.

А она боролась!

Моталась в Казань, как в ближайшее Подмосковье на дачу за урожаем, при этом работу никто не отменял! Командировки выпадали одна за одной, и материал требовалось сдавать вовремя. В редакции она никого не посвящала в свои проблемы, старалась улыбаться, шутить, но у нее не очень хорошо получалось. Похудевшая, измученная, синяки под глазами, смотрит зло, как кошка дикая.

Но Ленка не могла взять отпуск, ей нужны были деньги. Она потратила половину из тех сбережений, что откладывала все эти годы на новую машину, мебель и ремонт в квартире. Ухнули, как в трясину бездонную, на адвокатов, поездки, взятки, а впереди ожидались еще большие расходы.

Она разрывалась между поездками, командировками, работой, чиновничьими кабинетами и в Казани, и в Москве, Васькиным детским домом, куда ходила каждый день, когда прилетала.


— Прилетела как-то вечерним рейсом, — говорила она монотонным, хриплым голосом, так и не притронувшись к чаю, принесенному Денисом — проспала весь полет, проснулась, когда все выходили, спустилась с трапа и стою. Не понимаю, куда прилетела, в какой город и сколько времени. Подняла голову, «Москва» на здании прочитала, думаю, а мне сюда надо? Я откуда и куда лечу? И какой сегодня день? Меня из автобуса позвали: девушка, все вас ждут. Вошла, спросила у кого-то, какой сегодня день, мне говорят: среда. А я пытаюсь понять: среда какой недели — этой или уже следующей? А времени сколько, утро или уже ночь? Встала посреди зала, смотрю на табло, тупо так, долго стояла, потом прочитала число и время. Домой добралась и только утром врубилась, что прилетела из Питера и надо материал сдавать.