А тут соседи позвонили в 02, перепуганные:

— Там ребенка убивают! Он так кричит!

Милиционеры ворвались в дверь, в которой давным-давно не было замка, в разгар «воспитательного» процесса. Васька весь в крови, у скота пьяного что-то замкнуло в голове, он его колотит, как грушу, а Верка поддает сбоку сыну ладонью и требует заткнуться. Такую вот картину застали представители власти. А с ними и соседи, ставшие тут же понятыми.

Ваську отправили сначала в больницу, а из нее в детский приемник-распределитель. Верку посадили на полгода в тюрьму и лишили родительских прав.

Васька умудрился сбежать и добраться к бабушке, куда через неделю явились представители социальной службы и вернули его в приемник.

Бабушке в опекунстве над внуком отказали из-за возраста и болезни, как она ни упрашивала. Никаким иным родственникам Васька нужен не был, и попал он в детский дом.

Детский дом неплохой, но там свои порядки и законы. Ваське эти законы и порядки не подходили. Он не понимал, почему ему нельзя жить с бабушкой, ходить в свою школу, кормить кур, пропалывать грядки, плавать в речке, бегать по деревне с другими пацанами и ничего не бояться.

И он сбежал. Без особого труда и приключений умный ребенок добрался до единственного родного человека. А бабушка проплакала всю ночь, а на следующее утро сама отвезла его обратно в детский дом.

— Я, Васенька, не смогу тебя поднять, — объясняла она ему. — Заболела, видишь, ноги не ходят. А здесь ты присмотрен, накормлен, одет-обут и учиться будешь. А меня Люда к себе заберет.

Людой была старшая сестра Верки и Васькина родная тетка, которая жила в Волгограде, и он ее никогда не видел.

— Я буду тебе письма писать, посылки посылать, Васечка, — плакала бабушка.

Он ее отпустил и попрощался. Но про себя решил, что его предали.

Он не приживался в новой жизни, у Васьки оказался совершенно неколлективный характер, он не понимал и не принимал жесткого ограничения свободы и не менее жесткого распорядка дня, новых требований. К тому же обнаружитесь, что он умнее всех этих детей и у него дарование к учебе, за что и был постоянно бит старшими мальчишками и презираем ровесниками.

Васька рванул из заведения первый раз, но вскорости был пойман и попал под карантин, то есть строгий режим под замком, как склонный к побегу.

Тогда не по годам умный пацан составил план, решив двигать в Москву, узнавал у пацанов детдомовских, как добираться, какие басни скармливать взрослым, как можно заработать в дороге.

Зачем в Москву?

А говорят, что там можно сыто устроиться, что это такое, он не знал, но звучало многообещающе, и главное — полная свобода!

И сбежал. Карантин там не карантин — сбежал. За три месяца добрался до столицы, и, разумеется, сразу в «теплые» руки беспризорной шпаны.

За восемь месяцев он стал другим человеком.

Старым. Слишком многое видевшим, слишком многое познавшим и слишком многому научившимся. Ум, проницательность, находчивость помогли Ваське не пропасть, не сгинуть в пьянке, наркоте и педофильных притонах.

И еще ему немного повезло.

— Мы подселились к Матвеичу в заводской теплый подвал. Матвеич старый бомж в авторитете, бывший кандидат наук по литературе. Суровый мужик, пьянь, конечно, но справедливый и с мозгами. Как зальет пойла, начинает всякие книжки наизусть шпарить. Пацаны наши поначалу ржали, а потом перестали внимание обращать, а я всегда слушаю, по ночам сижу, и слушаю, и запоминаю, — рассказывал Васька, уж отобедав дважды под свое повествование. — Так, прикинь, я «Евгения Онегина» выучил, он мне его раз двадцать читал. Это Матвеич меня и читать быстро, не по слогам научил, и писать. Он мне еще «Войну и мир» читал, но мне не очень, а вот стихи всякие знаешь сколько я выучил у него!

— Куришь, пьешь? — потрясенная его рассказом, переданным без эмоций, как про чужую жизнь, спросила Лена.

— Пробовал. Специально. И курил и пил все, от пива до одеколона, клеем дышал, «колеса» глотал, иглу не пробовал, знал, что тут уж не соскочишь. Я решение принял, что никогда не стану алкашом, но для этого хотел понять, что это такое и почему люди в этом живут. Понял. И что такое бодун и отключка. Мне хватило, не курю и не пью.

Господи, в девять лет он не курит и не пьет — бросил! Сюрреализм какой-то, по сути обыденный! Но Лена справилась с эмоциями, отодвинув их.

— Чем еще занимался?

— Воровал, попрошайничал, а как же, подрабатывал у барыг всяких: поди принеси. Наркотой не занимался, пацаны без меня обходились. Ты про что хочешь спросить, что я видел?

— И это тоже, — кивнула она.

Хотя, видит бог, ей уже хватило! Но надо прояснить все до конца!

— Лен, вот я с тобой базарю и вижу — ты вроде не дура, что, ты не знаешь, что такое бомжовская жизнь? Да все я видел, чего тебе видеть и не приходилось! И как девчонок и теток взрослых трахают, как бомжей убивают, как пацаны дохнут от наркоты, и ментовский беспредел, как проститутки работают, как наших пацанов забирают куда-то и увозят чистые, сытые дядьки, и один раз нас на вокзале чуть бомжи не поубивали. Я про эту жизнь все знаю, я про нормальную жизнь не знаю. Я вот красиво разговариваю, литературно, потому что меня Матвеич специально этому учит, говорит: «Ты, Василий Федорович, сможешь из отстойника человеческого выбраться, у тебя характер и мотивация есть, да и натура в тебе не беспризорная, не бандитская, только тебе учиться надо». Вот он и стал меня учить и как бы взял под свою защиту.

— Матвеичу отдельное великое спасибо за это. Но мы вернулись к главному вопросу, — перешла к делу Лена. — Что хочешь ты, сейчас и в будущем?

— Учиться, — без раздумий признался Васька. — Жить нормальной жизнью, в семье. В институт поступить. Но у меня ни родных, ни семьи нет.

— Ты можешь закончить школу и в детском доме. Тебе по закону положено жилье при выходе из детского дома, и льготы при поступлении в высшее заведение, и пособие денежное. Ты такой вариант не рассматривал?

— Не подходит. Я не могу под замком и надзором. Там как в тюрьме: кто в авторитете, кто у параши. Дедовщина своя. Я там не учиться, а выживать буду.

— Ладно, Василий Федорович, предлагаю тебе пожить пока у меня, подлечиться, отъесться немного. Олег сказал, надо все анализы сдать. Сдадим, проверим здоровье твое. А там посмотрим, что нам делать. Как, принимаешь приглашение?

— А не боишься, что обворую и свалю?

— А что, есть искушение?

— Не решил пока.

— Ну, ты решай, а чтобы сильно не парился, предупрежу: квартира эта мне от бабушки досталась, я в ней и года не живу. Как видишь, брать здесь нечего, золота-брильянтов у меня нет, обычные, как у всех, не хочется, а на дорогие не заработала пока. Денег в доме не держу, пользуюсь карточкой. Ну что, телик можешь взять, он старый, ноутбук я всегда с собой ношу. Иных ценностей не имею.

— Да я уж понял, — махнул он рукой и вдруг улыбнулся задорно: — Бедно живешь, Лена, я глазом зыркнул.

— Вась, я тебя не держу, если хочешь уйти, путь свободен, но, если останешься, придется дома посидеть. Соседи тут ушлые, вмиг настучат куда надо, что у меня в доме чужой мальчик.

— Это понятно, — кивнул он и степенно сообщил: — Останусь пока. Когда что решишь — скажешь.

А она уже решила, окончательно! В тот самый момент, когда увидела его, голого, худого, измотанного, всего в синяках и шрамах.

А вот как это реализовать — совсем другой вопрос!

Про усыновление и опекунство Елена Алексеевна Невельская знала много и весьма подробно, в свете той своей давней статьи, но все же пошла для консультации в службу опеки, где ей весьма доходчиво разъяснили, какой пакет документов необходимо собрать и что потребуется пройти, чтобы Васька смог жить с ней.

И не менее доходчиво серьезная дама средних лет объяснила реалии:

— По закону-то усыновить вы мальчика можете, если у него нет близких родственников. И если у вас нет судимостей, тяжелых хронических заболеваний, инвалидности, вы не состоите на учете в психодиспансере, имеете постоянный, оговоренный в таких случаях материальный доход. Но ни один суд не даст своего разрешения в вашу пользу, и для этого есть масса причин.

— Какие?

— Девушка, послушайте меня, — доверительно, как «своей», сообщила ей тетка, — вы представляете, что хотите на себя взять? Во-первых, вам придется у себя его прописать, раз он из другого города. И ваша жилплощадь перестанет быть только вашей; во-вторых, вы выйдете замуж, зачем вам чужой ребенок? В-третьих: подростковый возраст, и вы не знаете, какой у него характер, а дети-сироты все психически неуравновешенны, вы с ума сойдете! Да к тому же наследственность — наверняка родители пьяницы. Кормить, поить, образование давать! Зачем вам это надо! Оставьте как есть, у нас хорошие детские дома!

У Ленки мозг закипал! И это говорит ответственный работник службы опеки! От осознания этого рехнуться можно, запросто!

Ленка начала выяснять у знакомых, приятелей, через старые связи, как лучше действовать, пока только выяснять, не поднимая волну.

Оказалось, что никак!

Все опрошенные в один голос посоветовали горячо, как та бабища из опеки: «Забыть и даже не думать!» Никто ей, одинокой, незамужней барышне, не даст усыновить мальчика, опекунство возможно, но и про это «забудь, и не сходи с ума!».

— Сейчас! — ответила всем доброжелателям и советчикам Ленка.

Но для начала разговор с Василием Федоровичем. Пришла вечером с работы, посадила его в кухне за стол напротив себя.

— Василий Федорович, как ты смотришь на то, чтобы жить со мной?

— Насовсем?

— Насовсем!

— Лен, ты что, меня усыновить решила?

— Усыновить у нас может не получиться, не разрешат, потому что я не замужем, не олигарх и не известная всей стране личность. А вот за опекунство мы можем побороться.