Меня трясёт от гнева, обиды, слова прыгают на языке глупыми горошинами, прыгают, прыгают, не желая вылететь, превратившись в достойный ответ.

-  А для чего вы меня лечили и растили, мам?- выдавливаю я. Душно, как же душно в этой кабинке! Выйти бы скорее на воздух, под голубое небо, под палящие солнечные лучи. – Разве не для того, чтобы я получила образование, построила свою жизнь, стала полноценной личностью?

- Полноценной личностью?- злобно, некрасиво скрипит мать, доведённая до отчаяния, до грани, после которой рвут на себе волосы и бьются головой о стену. -  Какая из тебя личность? Да ты свои трусы самостоятельно постирать не можешь. Свободы захотела! Да жри её, эту свободу! Радуйся, что родителей бросила!  Да ты хоть знаешь, что в этих общагах делается, малахольная? Там тебя до нитки ограбят, по рукам пустят!

Вновь накатывает страх, а в животе набухает уже знакомый клубок. А если мама права? Если и впрямь жизнь в общежитии покажется мне не сладкой?

Но я тут же гоню от себя дурные мысли. Матери того и надо, чтобы я начала сомневаться, мучатся чувством вины, бояться  неизвестности. Сколько незрячих девушек  приехало поступать,  что же, всех их ограбят и по рукам пустят? 

-  По-твоему, моё место только рядом с тобой? – голос звучит ядовито. Даже самой противно стало от этой ядовитости. – Будешь мне до старости штаны стирать? Шарфик повязывать?  В ванной меня мыть? В парке по выходным выгуливать, на потеху всему городу? А когда одна из нас умрёт, вторую положат с ней в один гроб? Классная перспектива, но, прости, не для меня!

- Считай, что у тебя больше нет родителей!

Я застываю, поражённая этой фразой. В ухо бьются  холодные, равнодушные короткие гудки. Мне они представляются серыми гладкими камешками. Один камешек, второй, третий, четвёртый. Они громоздятся, укладываются огромной тяжёлой кучей в области сердца. 

Потом, я ещё пару раз звонила родителям, уже с собственного мобильного телефона, на который ушла половина моей пенсии и накопленная за три месяца повышенная стипендия. Пальцы промахивались, не попадая в нужные кнопки, телефон во вспотевшей ладони становился мокрым, пересыхало в горле. Мать поднимала трубку, сердито в неё пыхтела, слушая мой голос, а потом колола презрительной насмешкой, словно острой спицей:

- Девушка, вы, наверное, ошиблись, у меня нет дочери, и не было никогда. Всего вам доброго.

После этих звонков на душе становилось гадостно. Яд в голосе матери отравлял весь день, и я уже не могла ни есть, ни учиться, ни участвовать в самодеятельности, лежала в своей комнате, отвернувшись к стене, баюкая тупую, ноющую боль в области сердца.

Но молодость брала своё, и через день я вновь училась, пела под гитару, тянула холодное горьковатое пиво и весело хохотала над шутками.

Жизнь в студенческой общаге многому меня научила, готовить суп из дешёвой тушёнки и бульонного кубика,  салатики из чипсов или лапши быстрого приготовления. Я узнала, что тыква- довольно вкусный и сытный, а главное, выгодный продукт, тем более, если готовить её на две комнаты девчонок. Ближе к весне, мы засовывали луковицы в стеклянные банки с водой, выставляли их на подоконнике и ждали, когда выстрелят трубочки молодой зелени, с которой любой суп, любое рагу становилось вкуснее. Гладить одежду оказалось вовсе не трудно, Мне даже понравилось скользить по ткани подошвой утюга и вдыхать запах нагретой, выстиранной ткани, уютный и свежий. Для меня всё было в  новинку, и незамысловатый быт, и учёба, и развлечения. Мой разум впитывал всё с восторженной жадностью, а душа ликовала.

Анна Ивановна – пожилая соседка, как всегда, ждёт меня возле мусорного бака. Я беру её под руку и мы отправляемся  штурмовать трамвай.

Тёмный переулок, оживленный перекрёсток, ноги разъезжаются на льду, и я, только благодаря руке соседки, не падаю. Чернеет на остановке толпа, ожидающая трамвай, кто-то курит, кто-то воркует с ребёнком,

Зарываюсь носом в дохлый синтетический воротник, притопываю ногами, чтобы вовсе не замёрзнуть. В голове бестолково крутятся обрывки песен.

Промерзший, лязгающий салон трамвая, пуховики, чёрные длинные шубы окружают и стискивают меня со всех сторон.  Запахи пота, духов, выпечки и мёрзлого железа сплетаются между собой. Водитель объявляет остановки, грубо, недовольно, словно называет имена злейших врагов.

Кто-то больно наступает мне на ногу, кто-то пихает в бок локтём. Утро. Вторник. Унылая, холодная, безрадостная жизнь. 

Глава 17

- Опаздываешь, - слышу голос Миланы за спиной. Она уже работает, воркует с  малышом, лежащим у неё на столе, попутно что-то объясняет сидящей рядом мамаше.  

От холодной воды сводит пальцы, и без того окоченевшие от мороза. В кабинете тепло, даже душно. И в первые минуты тело радуется этому теплу, расслабляется, с благодарностью принимает. Но  я знаю, что в течении рабочего дня, ни раз прокляну и тепло, и этот маленький, полутёмный, душный кабинет, где пахнет массажным кремом, детскими срыгиваниями и  потом. 

- Трамвая долго не было, - отвечаю я, ненавидя свой дрожащий голос с нотками унижения.

Она - просто напарница, просто человек, с которым я делю этот чёртов кабинет. Почему я оправдываюсь перед ней?  Боюсь её гнева, её недовольства?  Эти вопросы приходили мне в голову каждый раз, как только Милана делала мне замечание. А делать их она любила.

- Села бы на маршрутку. – презрительно цедит Милана сквозь зубы. – Почему больные должны тебя дожидаться?

- Я не смогу остановить нужную маршрутку, ты же знаешь. Я даже номеров их не увижу,

Вновь унижаюсь, вновь оправдываюсь, опять признаю её власть над собой. Ответить бы, отбрить раз и навсегда, но страшно. Нужно быть честной, хотя бы перед собой, я боюсь Миланы, боюсь того. что она расскажет о моих опозданиях старшей или заведующей.

- Ножку раз, ножку два, ножку раз, ножку два! – Милана вновь отвлекается  к ребёнку. 

И не надоедает же ей вот так трещать, словно сорока. В конце рабочего дня от этой трескотни начинала раскалываться голова.  У меня так не получается. Я делаю массаж молча, экономя силы, без улыбочек, прибауток и считалок.  Нет, Соня, ты была неправа. Не во всякой профессии человек может найти себя, хоть головой о стену бейся, хоть внушай себе по сотни раз на дню. А уж если ты что-то не любишь, что-то тебе не интересно, то этого не изменить.

Вот они – ограниченные возможности. Я могу лишь тереть чьи-то спины и ноги, больше никуда меня не возьмут, ни где не нужна.  Хорошо хоть сюда взяли.

- Чего встала? Тебя там больные дожидаются! – напарница вновь обращает  внимание на мою скромную персону.

- Уж больно вы строги с коллегой, - без всякого сочувствия, скорее со злорадством, усмехается мамаша.

- А куда деваться?- обречённо вздыхает Милана. – Навязали слепую. Вы только представьте, их учат делать массаж! Страшно, а вдруг покалечат ребёнка? В медицине должны работать нормальные люди, а не увечные.

- Вы правы, - мамаша трясет погремушкой, стук пластиковых шариков друг о друга болью отзываются в чугунной голове и ноющем зубе. – Я бы своего ребёнка такому специалисту не доверила.

Слово «специалист» произносится с гадливостью, так, что мне почудился запах дохлятины. А может, дохлятиной пахло от самой мамаши.

- Хороший массажист видит руками, - пытаюсь себя защитить, робко, осторожно, словно наступая на тонкую корочку льда.

- В том-то и дело, что хороший, - бойко отвечает Милана, довольная своей остротой.

Мамашка хихикает. Ребёнок начинает хныкать, и обе женщины принимаются наперебой гулить и повизгивать.

Замолкаю в растерянности. Хлёсткий ответ Миланы ставит в тупик.  Зуб ноет, путаются в голове обрывки каких- то мыслей, эпизодов прочитанной книги, недавнего сна.

За окнами клубится сизое, холодное, зимнее утро, телом и душой овладевает апатия, желание уснуть надолго, без сновидений.

А ведь я, когда только поступила на эту работу, старалась. Мне, дурочке, хотелось доказать, что наш колледж выпускает не жалких калек, а настоящих специалистов, знающих своё дело. Песен, как Милана, не пела, стишков не читала, а просто работала, лечила.  Подбирала к каждому ребёнку индивидуальную методику, использовала биологически-активные точки, о которых Милана, прошедшая двухмесячные курсы, даже представления не имела.  Давала рекомендации по лечебной физкультуре, объясняла, как выполнять упражнения в домашних условиях, чтобы ребёнку было интересно и весело. 

Милана злилась, с начала просто язвила, отпускала в мой адрес колкие шпильки, затем стала раздражаться, а потом и покрикивать.

- Смотри не наставь синяков ребёнку, как обычно, - советовала она, подходя к моему рабочему месту.

Мать малыша тут же напрягалась, замыкалась, а на следующий день просилась к Милане.

- Почему так быстро?- вопрошала напарница, после того, как моя работа заканчивалась. –  Массаж воротниковой зоны длится пятнадцать минут, а ты делала только тринадцать. Это халтура, моя дорогая, а не массаж. Ах, мамочка, советую вам обратиться с данным вопросом к начальству, вы ведь лечиться пришли, а вас так жестоко обманывают.

Мамаша шла жаловаться. Меня вызывали к начальству на ковёр, упрекали в лени, в том, что взяли меня из жалости, напоминали, что я получаю пенсию по инвалидности, и пришла работать в поликлинику   от жадности, а не из любви к больным детям.  Сравнивали с Миланой- опытным, чутким специалистом, преданным своему делу.  Любая моя попытка защитить себя обрывалась резким и безоговорочным:

- Не нравится – не работай. На твоё место целая очередь стоит. 

С каждым днём, мой интерес к работе угасал, ёжился, таял, пока совсем не потух. На его смену пришло безразличие, серое, едкое,  безжизненное, как пепелище.  Я отчаянно скучала по студенчеству, по ребятам, с которыми училась, по преподавателям, по насыщенной, яркой жизни. Скучала и в редкие минуты озарения с ужасом думала: