Станция. В окна врывается яркий розовый свет фонарей. Сердце падает куда-то в живот и начинает болезненно пульсировать. Опять! Да когда же мы доедем, наконец?

- Пожалуйста, хорошие подушки, мягкие! – слёзно кричит какая-то женщина под окном. – Покупайте, чистый пух!

- У меня бери! Не пожалеешь! – перебивает густой мужской бас. – Жене подаришь. Знаешь как на этих подушках с женой…

- Подушки! Недорого! Покупайте!

Кто-то встаёт с мест, направляется к выходу, чтобы посмотреть на чудо -подушки. Стараюсь не думать о том, что мой отец так же продаёт водку, умоляет, заискивает. Стараюсь, но всё равно думается. На глаза наворачиваются слёзы. Мне жаль отца, жаль этих галдящих людей,  жаль бабушкиного подарка.

Дорога потеряла свою привлекательность. Теперь  хочется поскорее добраться до места.

Глава 16

Не всё в жизни получается так, как нам хочется. Я думала, что смогу выйти замуж, пусть не по любви, как говорится, не до жиру, а, хотя бы по дружбе или взаимной симпатии, чтобы как-то зацепиться. Ну, не к мамочке же, в самом деле,  с дипломом медсестры по массажу в зубах возвращаться? Однако, никому я за четыре года обучения так и не глянулась. Да и парней, как на нашем факультете, так и на других, было раз, два и обчёлся. В медики идут в основном девушки. Я думала, что легко смогу найти работу и снять жильё, но и здесь столкнулась с неудачей. Молодой подслеповатый специалист, ростом метр с кепкой и субтильной комплекцией оказался никому не нужен. Мне отказывали сразу с порога, даже и не взглянув на мой красный диплом.

- Ой, нет! – говорил потенциальный работодатель. – Инвалиды нам не нужны. Как вы будете документацию заполнять? 

- Вы же инвалид?- недоумённо вопрошал другой потенциальный работодатель.

- Ну да, а что?- копируя недоумение будущего начальника, задавала вопрос я.

- Как же вы работать будете? Разве инвалидам можно работать?

Я демонстрировала свой ториодоровский диплом, но это, по всей видимости, начальничка только злило.

- Уберите! – вскрикивал он, в таком отвращении, словно я сунула ему в нос обгаженные штаны. – Мы инвалидов не берём!

Из очередного медицинского учреждения, я вновь выходила со слезами на глазах, садилась в такси и диктовала следующий адрес.

На поиски работы уходила добрая часть моей пенсии, так как передвигаться по городу самостоятельно я не могла и боялась. Грохочущие трамваи, одинаковые, на мой замутнённый взгляд, улочки, снующие машины. Город, стоило мне остаться в нём одной, пугал, казался опасным и зловещим.

С каждой неудачной попыткой я всё стремительнее приближалась к отчаянию. Ночью в голове  набатом раздавались голоса несостоявшихся начальников. Голоса равнодушные , голоса снисходительные, грубые, брезгливые, но все, как один – отказывающие.

Моих сбережений хватило лишь на съём комнатушки  в мрачном барачном доме, в котором пахло плесенью, гнилым деревом и мышами. Туалет, как и колонка, из которой жители брали воду для умывания и хозяйственных нужд, находились во дворе, завешанном хлопающими на ветру простынями и детскими пелёнками. 

Сидя в тёмной комнате с маленьким оконцем, низким потолком и шатающимися деревянными полами, невольно прислушиваясь к жужжанию мух, крикам, бегающих по двору детей, вдыхая ароматы, доносимые ветром от общего  нужника, я придавалась воспоминаниям о весёлом, хмельном, беззаботном студенчестве. 

Мы с Соней делили одну комнату на двоих, вместе готовили. Вместе учились, вместе ходили в гости к другим девчонкам – таким же незрячим студенткам. Скромные, но шумные и всегда бесшабашные застолья, лекции, семинары, практики, студенческая самодеятельность, репетиции и выступления. Я жила, наслаждаясь каждой минутой, пила сладкий нектар молодости, и мне всё казалось, что там, впереди меня ожидает что-то большое, красивое, что дальше моя жизнь будет только лучше. Учёба давалась мне легко, пусть я и не была фанатом массажа. Прикасаться к телу совершенно незнакомого человека, как выяснилось на практических занятиях, оказалось не слишком-то приятно. Но я глушила  неприязнь, заставляя себя полюбить это дело.

- Твои руки исцеляют других людей, дают им здоровье!- твердила я себе. Твердила я, твердили преподаватели, твердили студенты старших курсов.  Как тут не поверить? Как не проникнуться?

Вопреки мрачным предсказаниям маменьки, в колледже не было ни поборов, ни дедовщины, ни грабежей.  Директриса колледжа – строгая, властная дама, чем-то похожая на Ирину Борисовну, жёстко пресекала беспорядки  вверенном  ей учебном заведении, так что, жили мы довольно свободно и спокойно, пусть ни одной большой семьёй, но шумной компанией приятелей точно.

Но вот, гулянка в ресторане по поводу выпускного осталась позади.  Диплом, общая фотография, видеокассета  в руках, прощание, ровное, лёгкое, словно свидимся ещё ни раз. И глава под названием « Студенчество», завершена. 

Я впервые в жизни осталась одна. Совершенно одна в чужом городе. Да, нас учили анатомии и физиологии, основам сестринского дела, различным методикам массажа, но то, каким жестоким, каким нетерпимым окажется  большой мир, нам никто не объяснил.

Где-то в середине октября мне повезло. В детскую больницу потребовался массажист.  Преподаватель, некогда водившая дружбу с местной начальницей, порекомендовала мою кандидатуру и меня приняли.

И вот теперь я занимала незавидную должность массажистки и была членом коллектива, который я за глаза окрестила террариумом.

- Пять часов ровно, плюс 12 градусов.

Известил будильник для незрячих. Ох, и противный голос у этой электронной тётки! Хотя, если бы она вдруг заявила: « Сегодня выходной, а на улице плюс тридцать градусов», я бы, наверное, сочла этот голос самым милым и красивым. Всё, как ни крути, определяет содержание, а не форма.

В моей конуре темно, во дворе нашего барака кто-то по пьяни выбил последний фонарь, и теперь, пока по небу не расползётся утренняя рассветная синь, двор будет погружен в клубящуюся, плотную, словно резина, тяжёлую тьму.

Встаю, растираю озябшие ладони, подхожу к умывальнику, железному, с пятнами ржавчины на боках, оставшемуся от старых хозяев.  Такой был у покойной бабушки в деревне, только более аккуратный. 

Вода  за ночь успела остыть, но в колонке она и вовсе ледянющая.  Так что не ной, Алёнка, а мой свою морду, как утверждают твои драгоценные коллеги, с синими кругами под глазами, начищай зубы, только осторожно, четвёрку не трогай, а то в обморок свалишься от боли. Ты ведь этого не хочешь? И собирайся на работу, Анна Ивановна ждать тебя не станет, ты ей не родня. 

Спешно ищу свою уличную одежду в неверном тусклом свете лампочки, болтающейся на проводе, кладу в сумку, приготовленный заранее бутерброд, натягиваю куртку и сапоги. Всё плохенькое, дешёвое, с чужого плеча, Светкой Воробьёвой ещё на первом курсе отданное. Зато, шапка хорошая, добротная, натуральный песец. Её я на свою первую зарплату купила. В этом месяце, если аванс не задержат, то куплю и сапоги, а ещё, хорошо бы к зубному сходить. Конечно, от боли на стенку не лезу, если зуб не трогать, то жить можно. Но постоянная ноющая боль раздражает. А ещё головная боль, боль в горле, цыпки на руках, и нехватка воздуха в кабинете. И вообще, хочется выспаться.

Выхожу во тьму, колючую, тревожную. Мелкие снежинки, словно осколки стекла с радостной злобой впиваются в кожу лица, оседают на ресницах. С помощью трости направляюсь в сторону туалета. Я не вижу его, но здорово чую этот неповторимый аромат фекалий и мочи.  Он ведёт меня путеводной нитью. Под ногами скользит натоптанная тропинка. Где-то вдалеке грохочут трамваи и гудят проснувшиеся машины.

Трость утыкается в деревянный край ступеньки. Складываю её, не ступеньку, разумеется, а трость, кладу в сумку, открываю скрипучую дверь, предварительно набрав в лёгкие как можно больше морозного воздуха. От света лампочки, вымазанной красной краской, туалет кажется зловещим, стены словно политы кровью.

Отчаяние накрывает с неимоверной силой. И это моя жизнь? Вот этот вонючий туалет, сырая комнатушка в барачном доме, нелюбимая работа, вечная, изнуряющая, путающая мысли в тяжёлой голове, призрение коллег – моя жизнь? Для того ли я бежала от родительской заботы? А, может, лучше было остаться, не слушать песни заката, не смотреть на его манящие краски, не вдыхать запах нагретого асфальта и пыльной листвы?

Память услужливо подкидывает последний разговор с матерью.

Душное, узкое, пропахшее чьим-то едким потом пространство телефонной будки. Иррациональная боязнь того, что ты в ней застрянешь, останешься навсегда, а жизнь, от которой тебя отделяет стекло, будет идти дальше, без тебя. Горячая трубка в руках, грубая, огромная,  неудобная.

Завидую Соне. Ведь она, десять минут назад весело и возбуждённо щебетала с начала с мамой, потом со старшим братом. Мой же разговор с родителями будет тяжёлым.

- Ты хотя бы представляешь, что я пережила! –  с ходу кричит в трубку мать. – Я все больницы обзвонила, все морги!  Ты не думаешь о моих чувствах, а папа, он был так зол…

- Опять она о своих чувствах, -  вспыхивает во мне обида. – Даже и не пытается узнать, где я, что со мной. А вдруг меня выкрали в сексуальное рабство и сейчас увозят в какую-нибудь дикую африканскую страну? Нет, ей плевать на меня! Главное оповестить о своих обидках, оскорбленными чувствами ткнуть.

- Мам!  - ору я, чтобы заглушить её словесный поток. – Я уехала поступать в другой город. Если поступлю, то буду учиться, и мне дадут общежитие.

- И тебе не стыдно! – мать переходит на ультразвук, морщусь, отодвигаю трубку от уха. Мирного разговора у нас не получится, нужно с этим смириться и ни на что не надеяться.- Мы растили тебя, лечили, а ты в благодарность ограбила нас! Господи, за что мне это?