Последнее слово он заорал и прыгнул на диван, грозясь задеть головой люстру и опрокинуть её на, благоухающий яствами стол.

- Но она не учла того, какой её внук умный, сообразительный и щедрый, - Ленуся обвила своего кавалера руками за крепкую, короткую шею и звонко чмокнула его в щёку.

- Да, - полным довольства голосом подтвердил Лапшов. – У меня для вас есть кое-что покруче.

Класс взвизгнул, когда на стол водрузилась квадратная коробка.

На еду бросились жадно, никто не разговаривал. И я тоже с аппетитом поглощала салат с крабовыми палочками, бутерброды с розовыми кругами колбасы, селёдку под шубой, ну и конечно,  золотистые, дразнящие своим особым мясным духом, куриные бёдра.  О да, все мы соскучились по домашней пище, каждому из нас давно опротивела скрипящая на зубах гречка, недоваренная, грубая капуста, от которой пучило живот и слипшиеся комки скользких макарон.

Лапшов, на этот миг, сравнялся с Богом. Все, включая и меня,  были безумно, невероятно благодарны ему, за вкусную еду, за ворсистый ковёр под ногами, за тикающие настенные часы, за мягкий диван, за гудение холодильника   и неказенный, живой, тёплый запах жилища. Только тот. Кто рос в интернате, кто был вынужден просыпаться и засыпать по команде в палате на десять человек,  принимать пищу в окружении нескольких десятков жующих ртов под дружный звон алюминиевых ложек и чашек. Тот, кто вынужден каждую секунду своего времени находиться на виду, без единой возможности оказаться в одиночестве, даже в уборной, сможет это понять.

С наслаждением  вгрызаясь в сочный кусок куриного мяса, я с гордостью размышляла о том, что удостоилась. Да, я – серая мышь, неумеха, жалкий придаток своих родителей, удостоилась оказаться здесь, в квартире самого Лапшова. Не каждому выпадает такая честь. Кстати, Кукайкин тоже оказался здесь впервые, хотя и учился с Егором с первого класса.

Пили, поднимали тосты, за Лапшова, за его бабушку, накрывшую этот стол, за то, что мы все собрались и вновь за Лапшова,  их любовь с Ленусей.

Потом, кто-то крикнул: «Горько!»

И Ленуся с Егором принялись долго и самозабвенно целоваться.

Болело горло, тело одолевала слабость, от яркого света слезились глаза, музыка, доносившаяся из магнитофона, казалась слишком громкой. Такими же громкими и раздражающими были и голоса ребят. Но я заставляла себя сидеть, улыбаться, ведь меня впервые после несчастья позвали на день рождения.

- Богато твоя бабка живёт, - тянул пьяненьким голосом Артём, его, облачённое в серый костюм, по поводу торжественного случая тело покачивалось вперёд- назад, словно парень сидел в кресле- качалке. – Ходил руки мыть в ванную, на машинку-автомат наткнулся,  холодильник гудит не по- нашему, тихо, заграничный, небось. Я в Москве у своего дядьки отдыхал, вот там у него тоже такая роскошь имеется. Откуда у директора сельской  школы такие доходы, просвети дурака?

- По тому, я его и выбрала. Пусика моего, - пропела Ленуся, и судя по шуршанию одежды и подрагиванию стола, залезла к нему на колени.

- А как же любовь?- разочаровано проблеяла Надюха. – Я думала, Лен, ты Егорку любишь.

- Ну, конечно, любит, - по обыкновению, нарочито растягивая гласные, усмехнулся Егор. – А доходы у бабульки довольно велики. Быть у воды и не напиться – тупо, ты же понимаешь. Вот прикинь, выдали спонсоры   школе  муку, сахар и всякие  там матрасы и подушки, чё теперь, их детям раздавать?  Нафига! Их же продать можно, бабла срубить. 

- И ты, Лапшов, считаешь это правильным?- качание Артёма ускорилось, стало каким то нервным, того и гляди упадёт носом в тарелку с селедкой.

- Да мне по барабану, - пьяно отмахнулся Лапшов. – Был бы ты директором – тоже бы комуниздил по чём зря, чё, я не прав?

- Нет, не прав, - в хмельном голосе Артёма ощущались металлические нотки. – Это ведь не её деньги, а государственные, общественные, значит. Твоя бабка будет в машинке стирать, колбасу жрать, а мы – сраной капустой давиться? 

- Выживает сильнейший. Закон джунглей, понял? - угрожающе поднялся Лапшов, его приземистая, но довольно внушительная фигура двигалась медленно, словно давая понять, кто тут истинный хозяин положения. – Привыкли жить на дармовщину, а хрен вам теперь, выкусите! Сейчас время такое, кто крутится, тот и живёт. А свою мораль- хераль себе в жопу засунь! И вообще, Тёмыч, вали  отсюда, пока в морду не получил.

Мне хотелось вступиться за Артёма, поддержать его. Ведь, как бы нас Лапшов не угощал, а это всё объедки с барского стола. И вёл Егор себя, как барин – благодетель. Но ведь колбасу мы съедим, видак в барских хоромах посмотрим, и вновь вернёмся к гречке, капусте, сгнившим матрасам и загаженным унитазам. Однако, грубость, безудержная ярость Лапшовского голоса пугала, заставляла ёжиться, да и приятно- пахнущую квартиру с вкусной едой покидать не хотелось.  А ещё, я боялась потерять друзей. Да, Лапшов обращал на меня внимание так же, как на пол под ногами, но ведь пригласил же он меня к себе, посчитал достойной  его гостеприимства.  Много позже, я ругала себя за малодушие и трусость, за то, что не поддержала Артёма и не ушла вместе с ним.

Дверь за одноклассником и его подругой Наташей закрылась мягко, обижено, словно этим ребята хотели сказать:

- Да ну вас, сытый голодного не вразумит.

После минутной, какой-то натянутой, нехорошей тишины, Егор предложил посмотреть видак. Свет погасили. Кто-то заметил, что Артем, свалив,  всё равно ничего не потерял бы,  один чёрт, ничего на экране не увидит.

И вот мы сидим, уткнувшись носами в экран. На котором, какой-то негр  в ярко-зелёном лесу совокупляется  с блондинкой. Блондинка стонет, и в первые секунды просмотра, я думаю, что ей слишком больно. Сейчас, вот сейчас, прискачет принц на белом коне, снесёт голову с плеч маньяка, и белокурая красавица будет спасена. Однако у режиссера и сценариста этого фильма были другие планы.  Блестящий чернокожий мужик отрывается от блондинки, ставит её на колени, и просовывает ей в рот свой пенис. Отшатываюсь в отвращении, тут же попадая в липкие потные объятия Кукайкина. Его руки, как скользкие юркие когтистые крабы зашарили под кофточкой. Ноготь большого пальца царапнул кожу. Сижу, терплю. Почему терплю? Боюсь обидеть? Боюсь потерять? А нужен ли мне Кукайкин? Кому и что я доказываю? Родителям? Вот, мамочка и папочка, вы считаете меня вечным ребёнком, домашним зверьком, умеющим говорить, а у меня есть парень. Я целуюсь с ним за школой, он хватает меня за грудь, и весь интернат знает, что Алёна – девушка Ярослава Кукайкина. И пусть после поцелуев с ним я долго полощу рот, пусть от влажных касаний потных рук мне хочется почесаться, пусть меня раздражает шмыганье Кукайкинского носа и сплёвывание мокроты, это не отменяет того, что я – взрослая. Взрослая! Взрослая! Взрослая! Вы меня слышите, мама и папа?!

На помощь чернокожему приходит бородатый, он подходит к женщине сзади и начинает ритмично двигаться. Тьфу! Да что может быть в этом хорошего?!

Из противоположного угла комнаты слышится  возня, а потом стоны, такие же, как  из телевизора. Стонут Ленуся и Егор.  Через  несколько минут, к их стонам присоединяются   Олег и Марина.

Рука Кукайкина по-хозяйски оттягивает резинку моих колготок, потом трусиков и касается половых губ. Зелёный, мертвенный свет комнаты, гадкие, всхлипывающие вскрики и стоны. Груды человеческих шевелящихся тел на полу, запах еды, алкоголя и похоти, потные руки, неприятного мне человека, чужого, почти незнакомого трогают самое потаенное место моего тела. Всё это кажется зловещим, пугающим, гадким. Бью по наглой руке, вложив всё своё омерзение. Только сейчас я понимаю, насколько мне противен этот парень. Господи, да неужели я достойна лишь такого? Хотя, принцу нужна принцесса, орлу- орлица, а волку – волчица. Но если так, то лучше никого, чем такого, как Кукайкин.

- Клешни свои убери, - рычу я в лицо парня.

Ярослав отталкивает меня, встаёт с пола и уходит. Я же, бесцельно пялюсь в экран. А в душе скребутся кошки сомнения.

- Может, не надо было так грубо с Яриком?  В конце- концов, сама согласилась быть его девушкой?- шепчут кошки.

- Как согласилась, так и отказалась, - отвечаю я животным. – Это моё тело, и только я могу им распоряжаться.

- Вот и будешь до старости лелеять свои прелести. Может, лучше в монастырь пойдёшь, чтобы уж наверняка их законсервировать? – не унимались кошки.

- А почему бы и нет? – с облегчением думаю я. На душе становится легко, словно с плеч упал неподъёмный груз.

* * *

- Не дала?- Надя усмехнулась, раздавливая сигарету в изящной сиреневой пепельнице, лениво потянулась, вновь чиркнула зажигалкой. К потолку поднимался тонкий  дымок, седой, словно волос, сорванный со старушечьей головы.

Как же она их призирала. Их всех, начиная Кукайкиным и заканчивая лучшей подругой – Ленусей. Тупые, никчёмные существа. А этот Артём? Умник нашёлся! Да кем он будет, закончив школу? Массажистом? Музыкантом в подземном переходе? Лучше бы молчал и не выпендривался, если бог здоровьем обделил.

Старшая сестра Лерка ходит на дискотеки, клеит нормальных мальчиков – студентов, у которых уже есть машины. Как же здорово лететь на быстром автомобиле в потоке городских огней под весёлую музыку, как же чудесно сидеть летом в кафе с парнем под полосатым тентом, а зимой зажигать в ночном клубе. Лерка старше Нади всего на год, но её жизнь ни в пример ярче и разнообразнее. А всё почему? Да потому, что Лерке посчастливилось родиться со здоровыми глазами, а Надя, пусть и не слепая, но слабовидящая. С пяти метров она видит лишь три строки. Да, кто-то, как  дура- Вахрушкина, и этого не видит, вот только, Наде от этого ни чуть ни легче.  Карьеру ей не сделать, это Надюха уяснила сразу.  Ну, куда её возьмут с таким зрением, разве что спины тереть в поликлинике? На фиг надо! Единственный шанс выбиться в люди, стать полноценным человеком, а не уродцем в семье – замужество. Вот, только к обитателям интерната сердце Нади было глухо. Да и что ей может предложить сопляк, живущий на шее родителей?  Нет, ей нужен был мужчина, красивый, молодой, продвинутый, но мужчина, а не мальчик, и кандидатура психолога Кирченко вполне подходила.  Надя влюбилась в чернявого Давида Львовича щенячьей любовью. Гипнотизировала его взглядом, ходила к нему на консультации, предварительно выдумав проблему и надев кофточку с глубоким декольте. Благо, кофточек у Нади имелось с избытком. Мать привозила их из Турции в огромных клетчатых баулах. С начала позволяла сделать выбор дочерям, а уж потом шла на рынок продавать.