— С ума сойти, — сказал Алекс.

— О да, — согласилась я.

— Тебе нравится? — спросил он.

— Нравится, — подтвердила я.

«Венецианец» был фальшивым, показным — и чудесным. Откровенный кич меня всегда возбуждал, а атрибуты Рождества вызывали желание прыгать, как Снупи. Словом, я нашла свой духовный дом.

— Пропала, да? — Алекс потянул меня от группы оперных певцов и повел вдоль канала. — Не надо было пускать тебя в Вегас. Ты кончишь старухой официанткой в «Тропикане» с сигаретой в зубах и будешь всем рассказывать, как Вегас похитил твою душу.

— Я ходила бы с пышным начесом и густо нарумяненная, — подхватила я, заглядевшись на большой салон мадам Тюссо, доверчиво плетясь за Алексом и надеясь, что он не столкнет меня в канал.

— И рассказывала бы всем, кто стал бы слушать, как ты приехала в Вегас на уик-энд и осталась на всю жизнь. — Он обнял меня за плечи и вздохнул. — Потому что Вегаса мне не хватало все эти годы.

— С Вегасом мне больше ничего не надо.

— Я оскорблен.

— Правда?

— Да нет… Это же Вегас, детка. — Он поцеловал меня в макушку — почти забытый им аргумент. — Ты говорила, у тебя ко мне важный разговор?

— Да.

Упс. Совершенно не готовая к разговору, я испугалась сильнее, чем во время признания Дженни, что я пролила красное вино на ее новый кашемировый свитер. И что я вообще тайком брала ее новый кашемировый свитер.

— Ну давай, говори.

В панике я осмотрелась, пытаясь отвлечь его внимание, пусть даже на мужчину с предложением доставить девушку в номер меньше чем через двадцать минут. Ну, знаете, если уж сутенеры в Вегасе подводят, на что тогда можно положиться в этом мире? За неимением шлюх я выбрала гондолы.

— Если я поклянусь не выпасть за борт, покатаемся на гондоле? — Я уставилась на Алекса просительно-щенячьими глазами. — В Риме делай, как римляне.

— Мы не в Риме, — поправил он. — И не в Венеции. Мы вообще не в Италии.

Выражение моих глаз изменилось со щенячьего в безапелляционное («делай, что сказано, и не рассуждай»), с которым я обычно отправляла Алекса покупать мне тампоны. Я прибегла к самому мощному оружию в своем арсенале, но мы и так оказались в состоянии повышенной боевой готовности. Что может быть романтичнее катания на гондоле в Венеции?

После намеренно затянутого размышления он поцеловал меня в лоб и сделал приглашающий жест в сторону лодок.

— Чего я только для тебя не делаю, — вздохнул он.

Это не сулило ничего хорошего, учитывая услугу, о которой я собиралась попросить. Но хоть получу поездку на гондоле и, надеюсь, не намочу подол.

Забираясь в лодку посреди фальшивой площади Святого Марка, я хотела договориться не петь «О, мой пломбир» [23], но аллюзии все равно не дошли бы до моего американ-боя, и я молча пообещала это себе. Забираться в гондолу на шпильках — дело непростое, а не показать при этом нижнего белья — и вовсе невозможное. Алекс бдил мою честь, и я, к своему изумлению, забралась в лодку, практически не нарушив оба требования. Окружающие были поражены не меньше меня.

— Добро пожаловать на Большой канал в Венеции. Меня зовут, это, Гвидо. — У гондольера оказался худший фальшивый акцент, какой можно себе представить. Так могли говорить актеры «Берега Джерси», проводи они каждое лето в Тоскане после того, как Ситуация превратился в Легкую Озабоченность. — Я устрою вам экскурсию по нашим прекрасным водным путям.

— А за десять баксов можно без экскурсии? — Алекс протянул ему купюру. Я задержала дыхание. Бумажка исчезла в кармане Гвидо в долю секунды.

— Грациа, синьор, — сказал он с явным облегчением.

— Ну так чем вы занимались, когда ты не танцевала у шеста, а Дженни не трахалась со своим бывшим? — спросил Алекс, усаживаясь рядом со мной на носу гондолы. Сидеть, кстати, совершенно неудобно.

Я подумала над вопросом и решила пока оставить без внимания едкий комментарий по поводу Дженни.

— В основном все-таки танцами у шеста и грязным сексом, — снизошла я, — а еще я и полетала над Большим каньоном на вертолете, упала в фонтан в «Белладжио», пробежалась по магазинам и наелась до отвала за завтраком в буфете. — Когда я перечисляла свои подвиги вслух, получалось довольно занимательно.

— У, да вы хорошо проводите время. — Он обеими руками обхватил мое запястье. — Прикую тебя к себе наручниками, чтобы не пришлось бегать по буфетам стриптиз-клубов.

— Скажи, что ты пошутил. — Я накрыла его руку своей. — Но идея неплохая. Давай, приковывай, тогда нас вместе депортируют.

— Оригинально. — Он приник губами к моей шее, моментально сбив с мыслей. Черт побери Алекса и его возмутительную неотразимость — как приятно он пахнет!

— Кстати, о депортации, — начала я самым непринужденным тоном. — У меня плохие новости.

— Как? — Он посмотрел на меня. Близость равняется неопределенности, неопределенность равняется ослаблению страха. Меньше страха означает более легкое течение беседы. Блин.

— Да. — Я глубоко вздохнула, подняла плечи и закатила глаза. Полный релакс. — Мои коммерческие предложения успеха практически не возымели, поэтому медиавизы мне не дадут.

— Практически — это насколько?

— А нинасколько! — по-прежнему непринужденно ответила я (как мне показалось).

— И что это значит? — На мою непринужденность Алекс не купился. Он был сама противоположность непринужденности. Его тон был чем-то средним между рассерженным учителем математики и молодым полицейским.

— Ну, у меня вроде как исчерпаны возможности по получению визы, — пошла в лобовую атаку я, с тревогой глядя на подростка, плевавшего в воду с моста, под который направлялась гондола. Если, Боже упаси, он попадет на это платье, у службы иммиграции появится реальная причина меня депортировать. — В общем, визу мне не дадут.

— Черт. — Алекс подался вперед, поставив обтянутые прекрасными рукавами локти на прикрытые превосходными брючинами колени. Я в первый раз заметила, какие блестящие у него туфли. Странно было видеть Алекса не в кроссовках. Мне это не понравилось. — Но что-то мы же можем сделать? Мой район кишит британцами!

Я посмотрела на подростка на мосту самым зловещим взглядом. Он поспешно выпрямился и сунул руки в карманы. Великолепно, я расходую силу своей мысли, чтобы контролировать какого-то паршивца.

— Ну, либо они знают что-то, чего не знаю я, либо они «выдающиеся», — ответила я, стараясь не забывать размеренно дышать. — Юрист Лоуренс считает меня заурядной.

— Что там понимает этот Лоуренс? — Алекс накрыл мою руку своей. Жест в принципе ободряющий, но я вдруг остро почувствовала, какие потные у меня ладони. Эротично, сил нет. — Мы с этим разберемся, обещаю, как только Рождество перестанет путаться под ногами, о’кей?

Мне столько всего не понравилось в этом предложении… Во-первых, Рождество никогда не «путается под ногами», его нужно праздновать бесконечно и растягивать, пока не отравишься остатками рождественской индейки где-нибудь в середине января. Во-вторых, в голосе Алекса вновь появилась слишком искренняя непринужденность. Он недостаточно испугался. Ему бы взвыть, рухнуть на дно гондолы и вопить «За что, Господи, за что?» в прекрасные голубые нарисованные небеса. Хоть бы галстук сорвал от огорчения. Или врезал Гвидо, чтобы не подслушивал.

— Все дело в том, что у меня мало времени, — сказала я нерешительно. — Некуда тянуть. — Это было правдой. Бессердечные, черствые люди из службы иммиграции вложили в конверт и рождественскую открытку, поэтому, полагаю, амнистии депортируемым по случаю рождения младенца Иисуса не последует. Время добрых дел, как же. — А Рождество я никому портить не хочу.

— Энджел, никто не любит Рождество так, как ты. Испортить этот праздник ты можешь разве что себе. Остальные максимум боятся узнать, что Санта-Клауса не существует. Я готов взять в прокате костюм Санты, чтобы ты не грустила.

Печально, но мне пришлось сказать семилетней Энджел (вечно живой в моем подсознании), что он, наверное, шутит насчет костюма, прежде чем продолжить разговор. Мне нельзя отвлекаться. Я должна заставить его воспринимать происходящее серьезно, но не напугать.

— Алекс, меня это беспокоит. — Я вытерла ладони о, надеюсь, незаметную часть подола и дотронулась до его колена. — Я очень боюсь не получить рабочую визу.

— Не бойся, — повернулся он ко мне. Волосы непокорно торчали, вступая в диссонанс с идеально сидящим костюмом, падая на лицо, касаясь четко очерченных высоких скул, сонных и вместе с тем сверкающих глаз. Он выглядел очень довольным собой. Болван. — Все будет хорошо.

Понятно. Он не оставил мне выбора. Я посмотрела в фальшивые небеса и бросила на незримый игровой стол все фишки, выданные мне хорошей кармой.

— Юрист сказал, есть одна возможность. — Хм, наверное, не стоило говорить это тонким, звенящим голосом. — Небольшая.

Мы сидели молча. Я потела хуже комика Бернарда Мэннинга, а беззаботное выражение лица Алекса таяло, заменяясь напряжением Роберта Паттинсона, разрывающего Сумеречную конвенцию. И по-моему, не меньшим страхом. Я гадала, сколько нам сидеть молча, прежде чем любимый сложит два и два и что-нибудь скажет, но у меня не хватило терпения.

— Мы-могли-бы-пожениться, — выпалила я на одном дыхании, без пауз, без остановок на вдох, без места для ошибок.

Алекс ничего не сказал, но его небрежная, расслабленная поза сменилась такой застывшей и прямой, что можно было подумать — парень забыл вынуть вешалку из пиджака. Про себя я досчитала до десяти. Потом до двадцати. А потом у меня началось словесное недержание.

— Это будет ненастоящий брак. — Я всегда считала, если сомневаешься, лучше нести чепуху, пока собеседник не перебьет. Тот факт, что эта тактика еще никогда не срабатывала, меня почему-то не смущал. — Это будет брак ради визы, ради бумажки, просто услуга с твоей стороны. Ничто не изменится, все останется по-прежнему. Это ничего не будет значить, хотя брак в наши дни и так практически ничего не значит, верно?